- Спасибо, - несмело пробормотал Петька.
- А мои хлопцы смелые, - вернувшись к столу, сказала Анька и начала с увлечением рассказывать про своих сыновей, потом, когда уже выпивали, заговорила о своих коллегах по работе, осуждала их.
Уходя домой, она пригласила Юлю завтра прийти в отцову хату.
- Иди, сынок, помоемся на ночь, а то слышал, как тетя смеялась над нами, - сказала Юля сыну, когда закипела вода в чугунке, сняла почти сонного Петьку с печи, поставила его в корыто.
Налила в него заранее приготовленной в ведре теплой воды, раздела и посадила сына, ополаскивая его, намылила голову, уши. Сын все еще боялся мыла, боялся, чтоб оно не попало в глаза, хныкал, тер кулачками глаза, просил смыть с лица мыльную пену. Юля успокаивала его, купала и вспоминала то, что нагудела в уши только что Анька - хвалилась своей легкой жизнью, поучала, как можно и нужно жить Юле, как жить лучше. По ее словам выходило, что прежде всего надо думать о себе, выйти замуж "хорошо и выгодно, чтоб жить припеваючи, а остальное все уладится, все будет, не со своим, так с другим…".
Юля сейчас опять подумала, что Анька и вправду, наверное, имеет любовника, изменяет своему старательному мужу, который много, прилежно работает, но мало глядит за нею и за семьей, потому что очень уж странным был ее рассказ о своей жизни.
- Если бы ты, сынок, не копался в песке, не лез в грязную воду, - не переставая думать о гостье, говорила сыну Юля, - так всегда был бы чистенький и мне меньше было бы забот. А то ты совсем не слушаешься меня и бабушки, все по–своему делаешь.
Терла сыну согнутую спину, шею, черноволосую голову, и ей казалось, что перед нею сидит муж - сложением Петька все отцовы капельки подобрал. И ходит так же, опустив голову и цепляя ногу за ногу, ставя их носками внутрь, так же искривляет туфли: одинаково исподлобья поглядывает на других: задумавшись, любит грызть ногти.
- Какой ты худенький, сынок! - посокрушалась Юля, сняла с печки нагретую простыню, завернула в нее, как маленького, Петьку и понесла на кровать, вытерла его, надела майку, сорвав с нее магазинный ярлычок, трусики. Укрыла одеялом, поцеловала мальчика в лобик: - Спи, - минуту постояла, любуясь пригоженьким сыном, подумала, как ей порой бывает трудно, нехорошо, и сын всегда утешит ее, успокоит. Уже то, что он живет, растет и умнеет, как бы каждый день напоминает Юле: не горюй, не плачь о своей неудачной жизни, о том, кого ты потеряла или что тебя потеряли - тебе надо жить. Жить ради сына, ради его счастья, и потому, думая о нем, думай о себе. Юля радовалась, что почувствовала, поняла сердцем смысл, значение слов: каждая мать живет не для себя, а для своих детей.
Она отошла от Петьки, разгребла в печке жар, побила головешки, слила в старое ведро воду из корыта и вынесла ее во двор, минутку подождала, пока исчезнет синий огонь в печке, и закрыла трубу. Мать, наверное, осталась ночевать у родных, поленилась идти домой; Юля подождала ее и, не дождавшись, закрыла дверь на крючок, разделась и прилегла.
- Мама, - прижался к ней сын, - а где наш тата?
- Работает, сынок. Ты хочешь, чтобы он был с нами?
- Нет, - сморщился Петька.
- Почему? - удивилась она.
- Он был пьяный, кричал…
- Ты боялся его?
- Ага, - кивнул головой сын, и она вспомнила, как сжимался, забивался в какой–нибудь уголок Петька, когда Геннадий возвращался из командировки пьяный.
Тогда он звал Петьку к себе, хотел поиграть с ним, но Петька не шел. А если они с Геннадием начинали ссориться - Юля упрекала мужа за пьянство, а тот возражал, кричал на нее, - Петька плакал…
- И он мне никогда конфеток не привозил… Сергеев тата привозил ему, а он мне нет…
У Юли сжалось сердце: сын называл отца не "тата", а "он". Она думала, чувствовала - может, и хорошо, что не приняла в начале зимы Геннадия, который приезжал сюда и просил простить его вину. Пусть лучше сын растет без отца, чем у него будет такой отец, как Геннадий, от которого ребенку никакой радости нет.
- А Лёнин тата велосипед ему купил, - вспомнил Петька соседского мальчика.
- И я тебе куплю, сынок. Поеду на днях в город и куплю.
- Купишь?
- Куплю, сынок.
Петька довольно улыбнулся, обнял ее за шею и поцеловал:
- Не нужен он нам…
- Кто он? - взглянула мать, на Петьку.
- Тата наш…
- И ты никакого таты не хочешь, хочешь быть только с мамой? У всех ведь есть таты, они своим детям велосипеды покупают, на телеге катают, в лес с собой берут.
- Я с тобой хочу…
- Так ты и будешь со мною, только со мною… А таты хорошего, доброго не хочешь?
Петька смущенно улыбнулся, не зная, что сказать.
- Чтоб не кричал на тебя, конфетки, игрушки тебе покупал. Хочешь?
- Да, - кивнул головой мальчик.
- Будем тогда искать тебе такого папу, - пошутила Юля, - может, и найдем.
- Только чтоб не дрался и не пил…
- Конечно, такого мы искать не будем.
Сын скоро затих и уснул. Юля нарочно не выключала свет, лежала и поглядывала на Петьку.
7
…Спать, как это часто бывало, не хотелось, и Юля вспомнила один весенний вечер, когда она заканчивала десятый класс - немного больше десяти лет тому назад.
Той весной скоро ночи стали теплыми, сильно запахло сиренью, распустившейся свежей листвой, молодой травой. Юля стала чаще выходить из дому, по ночам задерживаться во дворе, стала видеть и слышать все это по- новому.
Молодежь, подростки ее возраста собирались на плотно утоптанной лужайке за околицей, подальше от жилья. Тут они играли в волейбол, пока был виден мяч, а потом устраивали танцы. Танцевали все - кто умел и кто не умел, дурачились; порой сюда, особенно по субботам и воскресеньям, приходили и взрослые парни, приезжали подростки из соседних деревень. Когда бывало очень темно, зажигали поблизости костры, возле которых с криком бегали, играли дети. Они, эта босоногая загорелая детвора, не только глядели на огонь, но и следили за всем, что творилось вокруг, - кто с кем танцует, кто кого провожает с площадки, обнимает…
До той весны Юля ходила на эту площадку с детворой, теперь же она начала приходить на танцы как взрослая девушка. За зиму она выросла, пополнела, округлилась, чувствовала волнение от встречи с хлопцами.
Тогда в деревне было больше молодежи, через каждую хату жили ребята–подростки, молодые незамужние девушки, зрелые холостяки; деревню покидали только те, кого призывали в армию или кто выходил замуж в другое селение, и совсем мало было таких, что уезжали куда–нибудь поискать более выгодного заработка, разбогатеть.
Музыканты были свои, обычно играли Степан и Алесь; хлопцы заранее их угощали, задабривали, и тогда они играли вальсы и польки попеременно целую ночь, до утра.
В ту весну хлопцы начали замечать и Юлю. Наперебой приглашали танцевать, во время танца прижимали ближе к себе, говорили комплименты, старались проводить до дома, но она ото всех убегала. Больше всех вертелся возле нее кудрявый Микола, он уже отслужил в армии и устроился на работу в здешнее лесничество. В деревне скоро заметили это, стали говорить, что Микола, когда Юля закончит школу, собирается заслать к ней сватов, да только побаивается - отдаст ли Наталья замуж такую молодую дочку…
Слышала эти разговоры и Юля, смущалась, избегала встреч с Миколой и его родней, обходила их за полверсты. Смущалась и вместе с тем начала больше следить за собой, хотела красиво одеваться. Ее коротенькие, выцветшие ученические платья или перешитые из старых материнских, старомодные материны туфли - все это ей не только не нравилось, но и не годилось, она выросла из них.
Мать только что выдала замуж старшую дочку, сильно потратилась на свадьбу и не могла во всем угодить Юле. Успокаивала ее: "Молодая еще, считай, ребенок, успеешь одеться, ходи в том, что есть. Еще никто на свете не умер оттого, что немодно одевался". Юля переживала, огорчалась из–за этого, но на мать не обижалась, все понимала; она усердно занималась, много читала и мечтала стать такой же учительницей, как их классная руководительница Полина Михайловна.
По вечерам она до позднего времени сидела за книгами, читала, задумчиво смотрела в темное окно, видела в нем себя, узкоплечую, с ладной головкой, красивую. Сидела, смотрела на себя и думала, мечтала о чем–то большом, чего она еще не видела. Даже неясно представляла, о чем думала, о чем мечтала.
Задумавшись так, сидела она и в тот памятный вечер. Поглядывала на темное окно, видела в нем себя, и ею овладело вдруг странное волнение, тревога. Думала о том, что сегодня очень теплый вечер, на площадке собралось, наверно, много молодежи, танцуют, шутят; вокруг горят костры, освещают лужайку, от ребят и девчат падают длинные тени. Хотелось и не хотелось идти туда.
Неожиданно кто–то царапнул по стеклу - Юля вскрикнула от испуга, вскочила и хотела убежать к матери, которая лежала на кровати за печкой, но тут показалась в окне Анька, улыбаясь, поманила рукой к себе.
Юля отрицательно покачала головой.
Тогда Анька вошла в хату. Она была хорошо одета, в дорогих белых туфлях.
- О чем мечтала? - спросила она.
- Не знаю, - смущенно пожала плечами Юля, - хочется чего–то красивого. Сама не знаю, чего, но красивого…
- Пошли на танцы.
- Учить надо, скоро ведь экзамены.
- Сдадим эти экзамены, - махнула рукой Анька, - пошли!
- Да и не хочется, Анька, - отказывалась Юля.
- Пойдем, - уговаривала подруга, - ну, побежали к нам, я тебе свое синее платье на вечер дам.
- Не надо, - отказалась Юля, она так смутилась, что жар бросился в лицо.
Юля отказывалась, но ей тогда очень нравилось то красивое платье, которое надеть было невозможно: все знали, что оно Анькино. Если наденешь его, люди сразу увидят это и весь вечер будут шептаться, осуждать. Лучше уж идти в старом, выцветшем и коротеньком, но своем.
Анька была единственной дочкой в семье, у нее был отец (в то время здешний бригадир), мать, были дед и бабка. И все они любили ее, голубили, угождали во всем.
Ела и надевала она, что хотела. В десятом классе очень гордилась тем, что одевалась лучше подруг–учениц и даже лучше некоторых учительниц, что была красива.
В школе Анька едва–едва тянула на тройки, но мало огорчалась этим, уверенная, что аттестат получит и поступит в институт; все время стремилась дружить с Юлей, возможно, потому, что списывала у нее решение задач по математике, а может, и тайком завидовала ей - Юля была такой же красивой, но училась лучше. Словом, Анька старалась дружить только с Юлей.
- Пошли к нам, - просила она.
- Нет, - снова отказалась Юля. - Я свое надену.
Она надела желтое коротковатое уже платье, сшитое два года назад, старые туфли, не раз побывавшие в починке, и пошла с Анькой на танцевальную площадку.
- Увидишь, как много сегодня будет хлопцев, - говорила дорогой Анька. - Хочешь, я тебя с хлопцем из Нивного познакомлю?
- Не надо.
- Что ты боишься? - уговаривала подругу Анька, - Я с Толиком уже целовалась. А тебя ведь еще никто не целовал…
- И не надо.
- Мы уже взрослые, - продолжала Анька, - и должны жить по–взрослому.
Когда подошли к освещенной площадке, на которой, и правда, было много молодежи, Анька взглядом начала кого–то искать. Найдя, потянула в ту сторону подругу: там ждал ее нивнянец Толик - высокий круглолицый хлопец, с маленькими глазками, а возле него, засунув руки в карманы, стоял невысокий длиннолицый подросток.
- Стась, - шепнула Анька и, подойдя поближе, громко произнесла: - Это Юля.
Стась внимательно взглянул на Юлю и, кажется, остался доволен. Как видно, Юля ему очень понравилась. Зато он Юле не понравился.
Заиграл вальс, и Анька пошла с Толиком танцевать, а ее, Юлю, пригласил этот Стась. Он танцевал с нею, старался не отпускать от себя, рассказывал, что учится на агронома, спрашивал, куда она думает поступать, и вел себя достаточно деликатно.
Вскоре, после трех–четырех танцев, местные взрослые парни неожиданно раскидали костры, на площадке стало темно, раздался свист и началась толкотня. Кто–то пронзительно закричал: "Гони нивнянцев!" - Стася и Толика оттиснули от Юли и Аньки, погнали в темень, толкая в бока.
Девушки испугались, запищали, танцы сразу разладились.
- Вы хулиганы! - разозлившись, кричала на Миколу–лесника, который подошел к ним, Анька. - Вас самих надо бить…
- Тихо ты, птенец! - хмуро сказал тот, - Пусть знают, что можно, а чего нельзя…
Юлька только теперь вспомнила, что Микола тогда весь вечер не танцевал, кажется, следил за нею, краснел, шептался со своими приятелями, которые тоже не танцевали, стояли, насупившись и надвинув на глаза козырьки кепок.
- Все будет хорошо, - сказал Микола, он не отходил от девушек. - Степан, давай вальсок!
Степан заиграл, и Микола пригласил танцевать Юлю. Осторожно вел ее по площадке, крепко, но легко держал в руках, увертывался или подставлял свои плечи, когда на них налетали пары.
Танцевали молча. Когда танец кончился, Микола не отпускал ее, стоял рядом и, волнуясь, пытался заговорить с Юлей.
Но вот Степан заиграл прощальный марш, и все поразбивались на пары, повалили в темень, одни охотно присоединившись к общей компании, другие стараясь уединиться. Юля юркнула в сторону, почти побежала. Услышала, однако, что Микола не отстал, быстро догнал ее, пошел рядом.
- Ты не води знакомства с ними, нивнянцами, - сказал он, - они плохие ребята…
Юля никогда до того не испытывала такого страха, как в тот вечер, у нее колотилось сердце, перехватывало дыхание. Вначале она испугалась оттого, что пойдут сплетни, мол, гуляла с парнем, а после заспешила изо всех сил потому, что вслед за ней спешил Микола. Возле ее хаты он схватил руку девушки, задержал в своей, и она невольно взглянула на него, высокого, тонкого, вихрастого.
- Пусти, - испуганно проговорила она и попыталась вырвать руку.
- Юлечка, постой немного со мной, - просил он, - ну одну минутку.
А у нее была только одна мысль - вырваться, уйти. Она чувствовала, что он неплохой человек, но стеснялась его, не могла и подумать о том, что можно его полюбить.
- Пусти, - снова попросила она и всхлипнула.
- Ну, не надо, - уступил он, - я ведь не хочу тебя обидеть и никому этого не позволю. Я, знаешь, за тебя… Как ни за кого другого, заступлюсь за тебя… - и отпустил ее руку.
Она, подгоняемая непонятным страхом, и минуты не задержалась тут, убежала в хату.
- Рано начала танцульками заниматься, девка. Видела в окно, как липла к какому–то высокому, - сердито сказала мать, встретив ее у порога, - уже хотела выйти и загнать в хату. Натанцуешься еще…
Сердитые слова матери усилили чувство отчуждения к парню, и Юля всячески старалась избегать встреч с Миколой; ей и в голову не могло прийти, что когда–нибудь она будет раскаиваться в этом.
…Осенью, когда Юля уже закончила десятилетку и не прошла по конкурсу в педагогический институт, она, подбитая на это Анькой, уехала с ней по вербовке на Север. Вскоре услышала (подруги написали), что Микола женился, взял из соседней деревни Любку, маленькую, не очень красивую, но хозяйственную девушку. Но Юлька тогда и не переживала по этому поводу, решила: женился, ну и пусть женится на здоровье, а ей еще рано выходить замуж.
8
Наутро мать рано вернулась из гостей - она купила сено, случайно попала на легковушку и съездила на ней к старшей дочке, немного погостила, принесла домой новость: Манька затяжелела четвертым ребенком. Ничего не писала об этом, стеснялась. И она и муж ждут только сына.
- Ты, дочка, помоложе, сходи к Солодухе, а то я устала. Попроси коня - съездим в Малышки за сеном. Скажи, что корма совсем нет, на один раз только осталось дать корове…
Солодуха и сейчас был бригадиром; Юля подумала, что надо сходить к ним еще и потому, что ее пригласила зайти Анька.
- И с подругой своей поговоришь, - сказала мать, - к нам она приходила?
- Приходила.
- Хвалилась?
- Еще как! Очень довольная.
Она немного приоделась, постояла перед зеркалом и вышла.
Шла вторая неделя апреля; снега уже почти не осталось, только кое–где в бороздах и лощинках его можно было увидеть, а так всюду серел на дорогах старый осенний лед, на котором стояла вода. Воды было много, она собралась на улице, на огородах, возле хлева, целое озеро ее блестело на околице.
Стены и крыши подсохли, побелели, как подсохли и посерели заборы. С них уже сыпалась под ветром пыль - в паводок их залило грязной водою, а теперь они обсыхали, стряхивали с себя песок.
Юля шла в резиновых сапогах.
В хате Солодухи звучала незнакомая музыка, как видно, Анька привезла модные пластинки, а сейчас сидела, скучала в деревне и крутила их на проигрывателе, развлекалась.
На дворе было сухо: Солодуха залил дорожку асфальтом. Дорожка просохла и белела, ветер сдувал с нее пе сок; сухим было и высокое крыльцо.
Ни в сенях, ни в кухне никого не было, музыка доносилась из чистой половины. Юля только для вида постучала и вошла в комнату, при таком шуме ее все равно никто не мог услышать. Сразу увидела богатую обстановку, застланный скатертью стол, хлеб, колбасу, бутылку с вином. Не успела ничего подумать или удивиться (у Солодухи часто бывали гости), взглянула налево, где за кафельной печкой была занавеска, и обмерла: за занавеской Анька, с распущенными волосами и расстегнутой блузкой, босая (рядом стояли ее тапочки), обнималась и целовалась с мужчиной, лица которого не было видно. Юля увидела только спину человека в коричневом костюме, его черноволосую голову, шею мужчины обвили Анькины руки в кольцах. Юля отступила к двери и, видя, что ее не замечают, выскочила из хаты.
"Вот тебе и яблочный сок…" - подумала она, огляделась по сторонам - не видел ли ее кто–нибудь? - и заметила за гумном Солодухи незнакомую машину - "газик" с заглушенным мотором. Еще увидела, как из магазина с хозяйственной сумкой не идет, а осторожно передвигает по льду ноги Анькина мать, перемещает их и взмахивает руками. Юля заспешила, чтобы не встретиться с нею.
- Что–то ты скоро управилась? - удивилась мать, увидев ее.
- Хата была на замке, - солгала Юля, - позже схожу.
Юля все поняла, почувствовала женским сердцем. Поняла Анькины рассказы, ее вздохи, только вот не могла оправдать ее, потому что она, Юля, именно по этой причине бросила Геннадия. Пока ничего не знала, держалась, просила перевестись ближе к дому, не пить, потом не только просила, но и упрекала, сердилась. Но когда узнала, что он еще и изменяет ей, не стала терпеть, не простила. Анькин муж, человек пожилой (Юля вспомнила теперь его: среднего роста, широколицый, с темными подглазницами, лысый, всегда какой–то усталый), не подозревает, наверное, что вытворяет его Анька, бережет ее, а она вон что делает…