Батышев взял сухарь с колбасой. Он сразу сник и поскучнел. Он любил и умел говорить, легко держал любую аудиторию и гордился этим, как свидетельством своей профессиональной силы. Но тут он был беспомощен. Эта странная девица словно бы автоматически отключалась, едва разговор уходил чуть в сторону от ее сиюминутных желаний, сомнений и нужд. Казалось, весь огромный и бесконечный мир - лишь необязательный придаток к тому, другому, таившемуся за ее сумрачным лбом…
Они допили чай, доели колбасу, и Батышев вежливо посидел в кухне, пока она убрала со стола. И лишь тогда сказал:
- Знаете что, Марина? Вы издергались за день - ложитесь-ка спать. Я посижу тут; а вы пока ложитесь.
- Что значит "вы"? - переспросила она. - А вы?
- Я постараюсь в кресле.
- Еще чего! - сказала девушка, и обида у Батышева прошла. Слушатель ему попался тяжелый, зато с товарищем повезло. - И вообще я не хочу спать, - продолжала Марина. - Знаете что? Ложитесь вы.
- Ну уж нет. Вы женщина.
Она возмутилась:
- Вот чушь! Какое это имеет значение?
- А что тогда имеет значение? - усмехнулся Батышев.
- То, что вы хотите спать, а я нет.
И опять, даже в этой мелочи, Батышева поразила прямота ее мысли: она шла мимо правил приличия, мимо привычной житейской дипломатии - прямо к сути дела.
По инерции он продолжал упрямиться. Тогда она сказала:
- Вам же нужно выспаться. Мне не обязательно, а в вашем возрасте лучше выспаться.
Он расхохотался - на комплименты она была мастер. Марина посмотрела с недоумением, потом, поняв, расхохоталась тоже.
Они перешли в комнату. Видимо, хозяйка уехала недавно, воздух не успел застояться, но Батышеву все же почувствовался пыльный привкус нежилья. Он подошел к форточке.
- Вам не будет холодно?
- Я не мерзну, - сказала Марина. - И знаете что? Если вам все равно, говорите мне "ты".
- Как хочешь, - сказал он, - мне не трудно.
Он сел в кресло. Ему совсем не хотелось спать и не хотелось пользоваться сомнительным преимуществом возраста.
- Ну, так что будем делать?
Марина, не отвечая, прошлась по комнате и, остановившись у книжных полок, резко, как мальчишка палкой по забору, провела пальцем по корешкам. Звук вышел рассыпающийся, дребезжащий.
- Давайте гадать, - вдруг предложила она.
- Каким образом?
- По стихам. Называешь страницу и строчку - а там глядим, что кому вышло.
Батышев пожал плечами. Ночь предстояла длинная, спать, скорей всего, не придется. Гадать так гадать.
Выбрали томик Элюара и толстую книгу пословиц и поговорок. Марина принимала это дело всерьез, страницы листала стремительно, и рот ее был жадно приоткрыт. Если строчка выпадала пустая или бессмысленная, она ее вслух не произносила и тут же называла другие цифры. Поэтому процент удач был довольно высок. Батышев почти сразу получил прекрасную строчку: "Мой дом - его тебе я подарил".
Марина даже ахнула от восторга:
- Это же про Олю Рыжакову!
Она раскрыла сборник изречений и тут же попала на фразу, многозначную, как совет оракула: "День государев, а ночь наша".
- Здорово, а? - восхитилась она. - Прямо про нас с вами. Современное гадание - у нас девчонки в общежитии изобрели.
- Ну, милая, - возмутился Батышев, - это уж совсем нахальство! Все, что есть на свете, придумали только вы. Да если хочешь знать, когда мне было столько, сколько тебе сейчас, мы с товарищем - он тогда был начинающий поэт - гадали по Блоку.
- Правда? - удивилась девушка и уставилась на него с напряженным интересом. - Ну и как - сошлось?
Батышев развел руками:
- Самое странное, что сошлось. Прямо-таки поразительно сошлось. Конечно, у хорошей поэзии двадцать подтекстов, но все-таки… Правда, мы гадали втроем, и третьему выпало что-то невнятное. А вот товарищ мой попал на строчку - ну будто специально для гадания.
- Что за строчка?
С недоумением, не рассеявшимся за двадцать с лишним лет, Батышев процитировал:
- "Ты будешь маленьким царем".
Марина нетерпеливо спросила:
- Ну и кем он стал?
- Знаменитым поэтом. В общем, царь. А большой или маленький… Лет через тридцать, наверное, выяснится.
- А кто он? Вам не хочется говорить?
- Да нет, почему же…
Он назвал фамилию.
- Вот это да! - произнесла она ошарашенно. - Ведь все точно. Нет, в гаданиях что-то есть… А вам что выпало?
Она и это спросила с интересом, хоть и меньшим.
- Тоже строчка любопытная, - сказал Батышев. - И тоже в какой-то степени пророческая. "Среди видений, сновидений…"
Она наморщила лоб:
- Ну и что это значит?
- То и значит, - сказал он невесело.
- Маниловские мечтания?
- Не совсем, но близко.
- Но вы же доцент!
Он усмехнулся:
- Скоро, наверное, и доктором буду.
- Разве этого мало? Манилов не был доктором наук.
Батышев вздохнул со спокойной горечью:
- Если бы ты знала, сколько не сделано… То ли честолюбия не хватило, то ли просто лень… Я всегда больше любил придумывать, чем записывать, фантазировать, а не доказывать… Как бы это тебе выразить… В мышлении, да и в жизни вообще меня всегда привлекал не столько результат, сколько сам процесс.
- Ну и что? - возразила она холодновато. - Разве это плохо? Результат жизни - кладбище.
- Ну зачем уж так? - сказал Батышев. - Естественно, рано или поздно все там будем. Но ведь и после нас кто-то останется. О них тоже думать надо.
- А вам там, - она ткнула пальцем вниз, - не наплевать будет, плохо им или хорошо?
- Там? - он пожал плечами. - Точно не знаю, но предполагаю, что в высшей степени наплевать.
- Вот видите!
Тон у нее был довольно растерянный - наверное, ожидала возражений.
Батышев сказал:
- Да, но пока-то я здесь. И туда, между прочим, не тороплюсь. А вот здесь, сейчас для меня вовсе не безразлично, что будет потом. С дочерью, с моими студентами, даже с тобой.
Наверное, это прозвучало высокопарно. Девушка посмотрела на него недоверчиво - словно он вот-вот начнет врать.
Батышев разозлился:
- Но это же очень просто. Вот мы с тобой сидим в комнате, из которой утром уйдем навсегда - во всяком случае, я. Так почему же мы не рвем книги, не плюем на пол, вон даже посуду грязную не оставили? Тебя ведь заботит, как тут будет жить эта женщина после нас? То же самое и с жизнью вообще. Масштабы больше, а суть одна.
- Ну а если вас это и беспокоит, разве вы способны что-нибудь изменить? Ну вот чем вы можете помочь, например, мне?
- Лично тебе? Думаю - ничем.
Батышев все еще злился на нее.
- А другим?
Он пожал плечами.
Марина сказала с вызовом:
- Никто никому не может помочь.
- Возможно, ты и права, - кивнул Батышев, хотя и думал иначе. Просто его начал раздражать этот спор, в котором девчонка вынудила его защищать прописные истины, себе оставив парадоксы. Обычная студенческая метода поразвлечься за счет преподавателя. На семинарах у его ребят это получалось редко. А вот ей почему-то удалось.
Он зевнул и откровенно посмотрел на часы. В конце концов хватит. Все-таки завтра восемь часов лёта…
Но Марина не заметила его демонстрации. Взгляд ее снова как бы ушел внутрь, рот беспомощно приоткрылся. И Батышев вдруг разглядел в ее глазах такую тоскливую, безнадежную боль, какую лет пять назад видел в зрачках соседки, умиравшей от рака.
Тогда он спросил, разом забыв все свои соображения насчет сна, завтрашнего полета и важных московских дел:
- Слушай, девочка, у тебя что-то случилось? Если не хочешь - не отвечай.
Она посмотрела на него с растерянностью и надеждой и задала очень странный вопрос:
- Вы порядочный человек?
- Что ты имеешь в виду?
- Ну - в общем смысле. Не пьете, жене не изменяете… Вообще.
Он усмехнулся:
- Если в этом смысле - боюсь, тебе надо поискать другого собеседника.
- Нет, тогда как раз годитесь.
Она замолчала надолго, и Батышев решил ей помочь:
- А что у тебя?
Девушка ответила:
- Если коротко - влипла.
Он невольно скользнул глазами по ее фигуре, но не заметил ничего. Впрочем, это ведь и видно не сразу.
- Так влипла, что жить больше не могу. - Голос был спокойный, но брови так жестко сошлись над переносицей, что лицо словно бы похудело на треть.
- Ну, погоди, - сказал он рассудительно, чтобы сбить ее с драматической волны. - В конце концов это не трагедия. Со всеми женщинами бывает. Сугубо практическая вещь - надо ее практически и решать.
Она усмехнулась с досадой:
- Да нет, вы не то думаете. Я не беременна. Будь дело в этом… Пять рублей, день в больнице - и вся любовь.
Это было произнесено с такой легкостью, что Батышев сразу понял - приходить в больницу с пятирублевой квитанцией ей не приходилось ни разу.
Он сказал со вздохом:
- Слушай, у меня голова пухнет от твоих загадок. Расскажи лучше толком, а? С начала до конца. Как на комсомольском собрании.
Она засмеялась:
- Ну что тут рассказывать? Все очень примитивно. Познакомились в турпоходе, он был с женой, но весь вечер с ней не разговаривал. Представляете: ночь, костер, гитара, ну и вино, конечно. Всем весело, дурака валяют, танцы устроили под собственный визг - кто в купальнике, кто в тренировочном. А он сидит в сторонке на бревне и молчит. К нему, естественно, лезут, он отшучивается - он вообще остроумный, а в глазах такая тоска… Ну а мне семнадцать лет. Та еще дура была! Кривляюсь вместе со всеми, а сердце - только что не разрывается! Ну вот не могу терпеть, что рядом хороший человек мучается… Потом села в сторону и тоже давай молчать - из солидарности. Сижу и придумываю, какой он тонкий, ранимый, как больно ему сейчас, как противен весь этот бардак…
Грубое слово она произнесла просто, словно обычное.
- Ну и, разумеется, как жена его не любит и только сосет кровь… Знаете, такое было настроение! Тем более пить не умела, а в тот вечер - что я, глупей других?.. В общем, в лепешку бы расшиблась, только бы ему стало хорошо.
- Сколько ему лет? - спросил Батышев.
- Сейчас тридцать пять. А тогда - тридцать один.
- Красивый?
- Нет, - без раздумий ответила она.
- Но?..
- Обаятельный. Худой, нелепый, руки болтаются. И очень умное лицо.
- Ну, значит, сидишь ты, жалеешь его, - напомнил Батышев.
Девушка кивнула:
- Ну да. Молчу и придумываю, как бы ему помочь…
Она усмехнулась, словно вспомнив что-то.
- Короче, подошла к нему и все это высказала.
- А он? - спросил Батышев.
- Погладил по плечу. "Спасибо", говорит… Пошли на речку, там берег песчаный, низкий. Я ни о чем не спрашиваю, несу какую-то чушь. А он - ни слова. Потом вдруг говорит: "Ладно, малыш, не тревожься. Все будет нормально. Хочешь, стихи почитаю?" Думаете, я случайно сегодня для гадания Элюара вытащила? Четыре строчки с тех пор помню.
Батышев посмотрел на нее вопросительно, и она прочла:
На двух половинках плода -
На спальне, продолженной в зеркале,
На кровати - пустой ракушке
Я пишу твое имя.
- Хорошие стихи, - сказал Батышев.
- Вы представляете, как они мне тогда?
Она вновь усмехнулась виновато и грустно.
- В общем, ходили, ходили по берегу, за мыс ушли. Ночь теплая, август. Ну что, говорит, будем купаться?.. Ему-то хорошо, он в плавках, а мой купальник у костра сушится. Но вот понимаете - не могу сказать ему "нет"… Ничего, говорит, разденешься и в воду, а я отвернусь… Разделась, оборачиваюсь - стоит лицом ко мне.
Марина улыбнулась, качнула головой:
- А я ну дура дурой. Вот поверите: не то что зубы - колени стучат друг о друга.
Она задумалась, и лицо у нее стало такое, что Батышев отвел глаза: смотреть на нее в тот момент было стыдно, как подглядывать. Так, глядя в сторону, и спросил:
- А он?
Она то ли усмехнулась, то ли вздохнула:
- Подошел, поцеловал в лобик… Ладно, говорит, девочка, одевайся. И пошел по берегу. Уж как я тогда оделась - не помню. Иду за ним, он молчит, и я слова сказать не могу. Так и приплелась к костру на три шага позади, как побитый пес… В город возвращались - не то что заговорить, посмотреть на него не могла. А стали прощаться - сам подошел, взял за руку… "Спасибо, малыш". И все.
- А жена? - напомнил Батышев.
Марина качнула головой:
- Не помню. Я из той поездки больше ничего не помню. Вот как увидела, что он один на бревне сидит и ему плохо… Все. Кранты. Только он и я.
- Да, - проговорил Батышев, - полная невменяемость.
Она согласилась:
- О чем и речь. Как доской по голове.
- Ну а потом?
Глаза у девушки потухли, она заговорила почти без выражения:
- Потом я стала его ждать. Он с моим братом работал, телефон узнать - ничего не стоит. День жду, неделю жду! Нет! Тогда потащилась к нему сама. Идея была такая: объяснить, чтобы он не подумал чего-нибудь не то. Мол, просто увидела, что ему плохо, и хотела помочь… Ну, поймала его после работы, объяснила с грехом пополам. "Я, говорит, только так и понял". - "И если, говорю, вам когда-нибудь будет плохо или что-нибудь понадобится, просто позвоните и скажите: "Это я". Посмотрел и тихо так: "Я знаю, малыш"… Тут как раз его автобус подошел…
Она вдруг прервалась и подозрительно уставилась на Батышева:
- Вам не скучно все это слушать?
- Ты давай дальше, - сказал он.
- Ну, в общем, высказала я ему все это, и так легко стало. Словно освободилась. Сказала, и все… Но прошла неделя, другая - и, оказывается, ни от чего я не освободилась.
Марина снова свела брови и не сразу выговорила:
- В общем - влипла. Стала ждать, что он позвонит. А это уже - все.
Голос у нее стал деловитым, как у врача, который в ординаторской рассказывает коллегам об обреченном больном.
- Он мне, естественно, не позвонил, и никакая моя помощь не потребовалась. Ну, тут уж я повела себя совсем глупо: стала за ним бегать. Причем самым примитивным образом. Хоть бы предлог какой придумала! А то приду, смотрю на него, как теленок, и молчу. Анекдот!
- И как он это воспринимал?
- Как будто так и надо. Он вообще был на высоте. Выйдет: "А, Марина, привет! Ну что, проводишь немного?" И шлепаем до его дома. Вот такие хорошие приятели.
- Тебя это устраивало?
Она подумала немного, вспоминая:
- Да. Тогда устраивало. Вижу его, говорю - чего еще надо! Как-то привел домой. Жену ведь я тогда в турпоходе тоже видела, - она усмехнулась, - в общем, возобновили знакомство. Очень мило поговорили, пригласили еще бывать…
- Ну и?..
- Ну и стала бывать. Когда с ним приходила, а то и сама. В гости уходят - меня с собой: "Познакомьтесь, это наша Марина". В магазин бегала, в прачечную. В общем, друг дома, свой человек в семье! Как уборка - тут уж я душу отводила. Паркет у них только что языком не вылизывала…
Она замолчала, уставилась в свою невидимую стенку, и Батышев испугался, что вот сейчас она опять замкнется…
- Ну и как долго тебе этого хватало? - спросил он, спокойной "преподавательской" интонацией как бы отделяя ее рассказ от них сегодняшних, отодвигая его в безопасное, остывшее прошлое, откуда факты доходят до нас обкатанными, лишенными эмоций, растерявшими свои болезненные шипы.
Это подействовало - она подняла взгляд.
- Сейчас вспомню… Пожалуй, долго, почти год. - Она отвечала, морща лоб, старательно, как врачу больная, не понимающая логики и цели вопросов и озабоченная лишь одним: ответить точно. - Ведь я его видела часто, раз в неделю, а то и больше. По крайней мере знала, что могу видеть, когда захочу. И Света мне звонила - это его жена.
- А он?
- Ни разу, - сказала Марина.
- Ну и как думаешь - почему?
Она пожала плечами:
- Наверное, боялся, не так пойму. Что-нибудь лишнее подумаю.
- А про тот случай на берегу вспоминал?
- Ни разу.
И опять в голосе ее не было ни горечи, ни обиды - только желание точно ответить на вопрос.
- Что с тобой происходит, конечно, догадывался?
Она улыбнулась, и Батышев подумал, что для девушки с такими красивыми зубами она улыбается довольно редко.
- Дурак бы догадался, - сказала она. - Я как-то пыталась заговорить - и двух слов не дал сказать: "Малыш, не надо, я все знаю. Не надо об этом". И все.
Батышев вдруг поймал себя на том, что смотрит на происшедшее ее глазами. Только он и она, вокруг пусто. А ведь в драме по меньшей мере три лица…
- Жена младше его? - спросил он.
- Да, ей сейчас двадцать восемь. Мне двадцать один, ему тридцать пять, ей двадцать восемь.
- Она к тебе как относилась?
- Хорошо. В основном хорошо. Наверное, жалела - не знаю.
- Ну а дальше?
- Что дальше?
- Рассказывай!
- Так нечего рассказывать, - невесело возразила она. - Так и тянется до сих пор.
- В каком смысле тянется?
- Люблю его.
- И дома бываешь?
- И дома бываю.
- Детей у них нет?
- Мальчишка, - сказала Марина, и губы ее растянулись от удовольствия.
- Сам-то он кто? По профессии?
- Конструктор. Хороший, но не ах!
- И никто другой тебе за это время не нравился?
- Если бы! - с горечью бросила она.
- Так, - сказал Батышев, - ясно. Дай-ка сообразить…
И опять она посмотрела на него, как больная на врача - с доверием и надеждой.
Батышев задумался, но ненадолго. Теперь, когда он знал все или по крайней мере основное, девушка не казалась такой уж сложной. Двадцать один год - просто молода. Вполне нормальная первая любовь - безрассудная, безнадежная, все как положено. Только нелепо затянулась. Хотя и это естественно: ведь тогда, на берегу, у девчонки был сильнейший эмоциональный шок. Еще бы! Ночь, костер, река, странный, умный, грустный мужчина - и на песчаной косе голая дрожащая девочка, у которой все впервые. От одного количества впечатлений можно получить нервный сдвиг! Кстати, при такой шикарной декорации мужчине вовсе не обязательно быть умным и странным. Вполне достаточно просто - быть. Хорошо еще, парень удовлетворился эстетическим удовольствием…
- Чему вы улыбаетесь? - спросила девушка.
- Так, - сказал он. - Мне бы твои заботы вместе с твоими годами.
Теперь, когда девушка была ему ясна, она сразу стала проще и ближе. И у драмы ее непременно должен был отыскаться благополучный конец. Все-таки прекрасная вещь первая любовь, особенно если удается вовремя от нее избавиться.