- Но ведь ночь на дворе…
- А для вас не ночь?
- Вы все-таки девушка. Я, конечно, благодарен…
- Нет, - прервала она негромко. Однако тон был самый непреклонный.
Батышев попытался еще что-то возразить. Но она уже шла к выходу.
В общем-то, Батышев не слишком удивился. У молодости свои представления о солидарности. Спросил человек дорогу, прошел минуту рядом с тобой - и вот уже товарищ по ста метрам тротуара, уже не бросишь его одного в чужом городе, уже тревожит рассказанная им в трех фразах история.
Собственно, и мне ведь не безразлично, будет ли у нее ночлег, подумал Батышев. А кто сказал, что она хуже его?
И тут же прикинул озабоченно, что просить два места в гостинице всегда трудней, чем одно.
- Ну, куда теперь? - спросил он на улице. - Тут еще в центре есть гостиница.
Она стояла, сосредоточенно сведя брови.
- Кстати, простите за невежливость, давно бы пора поинтересоваться. Вас как зовут?
- Марина, - сказала она.
- А я Борис Андреевич. Как говорится, очень рад.
Она чуть склонила голову, но молча. И Батышеву понравилось, что с ее губ не слетела так же легко, как с его собственных, общепринятая маленькая ложь.
Он поискал взглядом троллейбусную остановку и повернулся к девушке:
- Итак, Марина…
Она еще немного подумала и решительно произнесла:
- Бесполезно. Наверняка там тоже полно. Ладно, есть один вариант. Не очень хочется, но черт с ним. Пойдемте, тут недалеко.
- Но если вам почему-либо неудобно…
- Наплевать, - прервала она. - Вам помочь?
- Да ну что вы! - возмутился Батышев. И тут же подумал, что, с точки зрения этой девушки, его сорок пять - возраст, пожалуй, уже и не средний. Что ж, видно, пора и к этому привыкать…
Марина еще раз глянула на его чемодан с авоськой, повернулась и пошла по улице, не оборачиваясь и, видимо, не сомневаясь, что он идет за ней.
Батышев и в самом деле двинулся следом, слегка недоумевая, как это вышло, что в их маленькой группе лидером, отвечающим за обоих, стал не он, взрослый неглупый мужчина, преподаватель и даже доцент, а эта угрюмая девочка.
Идти молча все же было неловко, и Батышев затеял разговор как раз дорожного уровня, банальный и ни к чему не обязывающий:
- Вы издалека?
- Из Южного.
- Студентка?
- Да, с биофака.
- А почему ступня на спине?
- Черт его знает! У соседнего отряда была ладонь.
- А "Шикотан"?
- Я там была на путине.
- Романтика? Или приварок к стипендии?
Она ответила:
- Просто надо было уехать из города.
Фраза была достаточно откровенная и обязывала либо к дальнейшим, уже не дорожным расспросам, либо к молчанию.
Батышев предпочел промолчать.
Но не потому, что девушка его не интересовала, наоборот, она возбудила любопытство буквально с первых минут, с того бессмысленного скандала у стойки справочного. В принципе, он был бы рад поговорить с ней всерьез.
Но - не в этот вечер, не сейчас.
Сейчас он хотел только одного: найти место в гостинице. Чтобы можно было выспаться, чтобы утром спокойно побриться, надеть неизмявшийся костюм… В Москву нужно было прилететь отдохнувшим и в форме - слишком многое могло решиться в эту поездку…
Впрочем, подумал Батышев и усмехнулся, его колебания, скорей всего, имеют значение чисто теоретическое. Кто сказал, что девочка стремится к откровенности? Все проще: он спросил - она и ответила точно и прямо. А на следующем вопросе вполне могла оборвать разговор. У угрюмых девушек бывает такая привычка: либо говорить правду, либо не отвечать вообще…
Они прошли с километр или чуть больше. Батышев не устал, просто надоело ощущение клади в руках.
Наконец вошли во двор, и девушка остановилась у скамейки.
- Я быстро, - сказала она и поставила свою сумку на скамью рядом с его чемоданом.
- Можете не торопиться, - кивнул Батышев.
Она помедлила немного и вдруг улыбнулась:
- Как говорит одна моя знакомая: "Риск не писк".
Батышев тоже улыбнулся и подумал, что если ей и больше двадцати, то ненамного.
Все еще продолжая улыбаться, он спросил:
- А вы уверены, что это удобно? Мне кажется, вам лучше говорить только о себе.
- Ерунда, - отрезала девушка. - В крайнем случае побродим по городу. Все равно к семи в аэропорт.
И пошла к подъезду.
Батышев только вздохнул ей вслед. Прогулка по ночному городу с чемоданом и авоськой… Он бы дорого дал, чтобы избежать этой романтики…
Марины не было довольно долго.
Батышев достал из чемодана плащ и надел. Он смотрел на освещенную вертикаль лестничного пролета над подъездом, в который она вошла, и машинально перебирал в пальцах шнурок ее дорожной сумки. Шнурок был изрядно измочален и в двух местах связан узлом.
Батышев вдруг хмыкнул и недоуменно затряс головой. Где он? Почему все это?
Как самолет, на котором он должен был лететь, выпал из расписания и теперь ожидает свою судьбу где-то в Челябинске или Омске, так и он словно бы выпал из времени, из привычного ритма, из возраста, из должности - выпал и вот сидит на скамейке в незнакомом дворе, в ненужном ему Хабаровске и ждет, что ему выбросит случай - то ли весьма проблематичный ночлег, то ли экзотическую прогулку по все больше остывающим улицам. Сидит на скамейке, стережет чужую сумку и ждет девушку, о которой не знает почти ничего, но знает почему-то три очень важные вещи: что летом ей надо было надолго уехать из города, что сегодня она рвалась в Москву и что завтра, может быть, сама туда не захочет.
Да, история.
Наконец в окне между этажами возник ее силуэт. Хлопнула дверь парадного.
- Ну? - спросил Батышев. - Со щитом или на щите?
Девушка на шутливый тон не среагировала.
- Все в порядке, - сказала она, - вот ключ. Переночуем у Оли Рыжаковой.
- А кто она?
- Знакомая, - объяснила Марина. - Хороший человек.
Она уже перекинула через плечо свою сумку.
- Постойте, - сказал Батышев твердо. - Марина, милая, я вам страшно благодарен, но поймите, ради бога, и меня. Вас эта Оля знает. Но я для нее…
Девушка отмахнулась:
- Я сама ее один раз видела - в компании под Новый год.
- Тогда тем более…
- Да нет там никого! Пустая квартира. Оля в отпуск уехала.
- А когда приедет и узнает?
Марина посмотрела на него с сожалением и досадой:
- Я же вам сказала: она хороший человек!
Это звучало достаточно нелепо: Но ведь и весь этот вечер был нелеп… Батышев пожал плечами:
- Ну что ж… Как там сформулировала ваша приятельница? "Риск - не писк"?
Наконец-то девушка засмеялась.
Батышев вдруг почувствовал легкость и свободу. А, черт с ним! В самом деле, чего особенного? И так всю жизнь живешь по логике…
Хороший человек Оля Рыжакова обитала в типовой кирпичной пятиэтажке, как раз под крышей. Дом был явно выстроен в эпоху крайней экономии и вынужденных архитектурных новаций: быт не умещался в тесных квартирках и выплескивался наружу. На одной из лестничных площадок стояла детская коляска, на другой - старая тумбочка, на третьей то ли сушились, то ли проветривались два матерых фикуса с листьями, толстыми, как подметки.
Марина открыла дверь и нашарила выключатель в коридоре. Затем двумя движениями развязала шнурки на башмаках и не сняла их, а сбросила, несколько раз тряхнув той и другой ногой. В носках прошла в комнату, а там швырнула на пол сумку, куртку со ступней и "Шикотаном" и села в низкое кресло.
Батышев поставил чемодан в коридоре, повесил на вешалку плащ, авоську с рыбой, минуты две пошаркал подошвами о половичок - и тоже вошел.
Девушка снова ушла в себя. Она думала, мрачно сведя брови, и ему сесть не предложила.
Тогда он сел сам, в такое же низкое кресло, по другую сторону журнального столика.
Потом она вдруг подняла голову и спросила:
- А вы кто?
Это было сказано просто, словно их разговор по выходе из гостиницы ни на минуту не прерывался. Девушка как бы жила в двух мирах. В одном был Хабаровск, квартира на пятом этаже и дорожный попутчик с авоськой. Другой существовал за ее густыми сведенными бровями. Она переходила из мира в мир, как из комнаты в соседнюю, и уследить за ее перемещениями было нелегко.
- Профессия? - уточнил Батышев ее вопрос.
- Хотя бы.
Он назвал профессию.
- А контора? - спросила Марина.
- Кандидат. Доцент. Преподаю в университете.
- Ха! - усмехнулась она. - Ничего себе. Слава богу, что не у нас.
- Что значит "ха"? - переспросил Батышев, которого задело не это невинное междометие, а его темный двойник, давно уже таившийся в памяти.
- Да так, - сказала Марина и вновь замолчала.
Просто сидеть напротив нее было глупо. Батышев заложил ногу на ногу и стал осматриваться со снисходительным любопытством, как богатый турист в не слишком экзотической деревушке.
Но чем больше он осматривался, тем больше располагала к себе квартира, куда его случаем занесло. Как-то сразу стало ясно, что это берлога, то есть жилье, созданное человеком не для приема, не для показа, а сугубо для себя, жилье удобное, уютное и любимое, как старинное разношенное кресло или большой и теплый домашний халат.
Сам Батышев мечтал о берлоге с молодости, с первых студенческих лет. Где только ему не приходилось работать! Как-то дефицитную книгу прочел стоя - в подъезде под лампочкой. А диплом и почти вся диссертация написаны ночью на коммунальной кухне - в те годы он только и работал по ночам…
И после, начав преподавать, Батышев грезил о собственной комнатушке, пусть крохотной, пусть каморке, но полностью своей. На прочитанных газетах, на полях черновиков он, думая о другом, машинально чертил планы: окно, кушетка и три стола. Или один, самодельный, во всю длину стены и дальше, под прямым углом - до противоположной.
Три стола - это была мечта, верх комфорта, работа, ставшая кайфом. На одном, допустим, все материалы по диссертации, на втором - текущие статьи, на третьем - студенческие работы, рефераты, присланные на отзыв. Устал, ушло настроение - пересел от стола к столу и опять как огурчик.
Батышев всегда любил бумаги, разбросанные на широкой доске, и не любил порядка. Пока лист рукописи просто валяется на столе, мысль, записанная на нем, жива, гибка и готова к развитию. А пронумеровал, замкнул в папочку, прошил - все. Страшно ломать этот строй, это благолепие. И глупо ради двух-трех поправок производить уйму ненужной работы - расшивать, разбирать, перенумеровывать…
Когда женился, родилась дочь - стало не до трех столов, хотя жена идею поняла, приняла и, в принципе, поддерживала. Потом быт наладился. Теперь у них было три комнаты на троих. Но у семейной квартиры свои законы. И в нынешней комнате Батышева стояло не то, что он в юности нафантазировал, а то из гарнитура, что не вошло в спальню и в комнату дочери. В общем, тоже неплохо получилось…
Иногда Батышев подумывал: вот выйдет Юлька замуж… Но, во-первых, он с трудом мог представить, что дочь вдруг уйдет. А во-вторых, понадобятся ли ему тогда три стола? Вроде бы уже и сейчас одного хватало.
А эта квартирка была маленькая, так называемая "распашонка": совмещенный санузел и ход в кухню через комнату. Но что она берлога, сказывалось во всем.
Вещей было мало, но в каждой чувствовался отпечаток личности, каждая что-то говорила о хозяйке. И кушетка у дальней от окна стены, в самом уютном углу, и самодельный светильник у изголовья со специальной полочкой для книг, и низкая маленькая скамеечка, стоявшая там же, на случай, если книг для вечернего чтения окажется слишком много, и кактусы на подоконнике в ярких жестянках из-под японского пива и, кажется, единственное в комнате украшение - сухая ветка дикого уссурийского винограда с черными сморщенными ягодами и длинной плетью, петляющей по стене чуть не до полу. Чистенькая женская берлога, где, наверное, так приятно вечерами пить чай с вареньем, где можно весь выходной проваляться в постели с книжкой - берлога, в которой, если нужда заставит, не страшно зимовать…
Девушка все сидела в своем кресле, откинувшись, скрестив руки на груди и вытянув ноги в носках. Поза была не слишком женская, но ей шла. Впрочем, проблема "идет - не идет", судя по всему, беспокоила ее мало.
Батышев встал, подошел к книжным полкам и стал просматривать корешки. И вновь его кольнула незлая зависть: библиотека незнакомой женщины была такой же частью берлоги, как светильник у кровати или сухая ветка на стене.
Тут не было подписных изданий, не было вообще книг необязательных, купленных потому, что так принято, потому что другие берут, потому что вдруг завтра понадобятся, потому что как раз оказались свободные деньги, потому что стоят - хлеба не просят. Книжки были из тех, что добываются по одной, и любую из них так легко было представить на низенькой скамейке возле кушетки.
Да, с таким запасом на полках можно было сосать лапу, не вылезая из берлоги.
Батышев повернулся к Марине и сказал:
- Отличная библиотека! Книжки - одна к одной.
- Оля вообще умная, - отозвалась Марина.
- Чувствуется. Знаете, собраны как вещи для похода: все необходимое и ничего лишнего…
Батышев усмехнулся пришедшей мысли, подумал немного и сформулировал:
- В принципе, библиотеку и надо собирать так, словно потом придется тащить ее на собственной спине.
На девушку это умозаключение никакого впечатления не произвело.
Он вздохнул, машинально глянул на часы. Было с чем-то десять.
- Кстати, - спохватился он, - вы ведь голодны, наверное. Когда вы ели в последний раз?
- Днем, - сказала она. - Я не голодна.
- Сейчас мы еще успеем в ресторан. А минут через двадцать…
- Наверное, вы хотите есть?
- Я пообедал как раз перед вечером.
- У меня там колбаса, - сказала она. - Ну его к черту, ресторан. Давайте лучше пить чай.
- А он тут есть?
- Что-нибудь да есть.
Батышев не был уверен, удобно ли распоряжаться чужим чаем в чужой квартире. Но возразить не решился. Хороший человек Оля Рыжакова была обречена до конца нести хлопотное бремя своей хорошести.
Батышев вспомнил про свою злосчастную авоську с торчащим хвостом и поспешил оправдаться:
- У меня с собой прекрасная кета - увы, подарок. Но, на худой конец, можно и ее.
Марина отмахнулась:
- Не умрем!
Она пошла на кухню.
Батышев снова сел в свое кресло и тут только обратил внимание, что спальное место в комнате всего одно. Он вздохнул - опять жизненная сложность! Ни на какие рискованные размышления это его не навело.
Не в возрасте было дело - что возраст в наши дни! И не в мрачном лице девушки - настроение меняется. Дело было в самом Батышеве.
Лет пять назад у него случился первый в жизни роман с собственной студенткой - осенью, в колхозе. Раза три вечерами девчонка утаскивала его гулять, задавала вопросы по курсу, довольно поверхностные - училась она весьма так себе. Батышев кое о чем догадывался, но из роли преподавателя не выходил. Тогда она неожиданно сказала:
- Чего вы боитесь? Я же не трепло.
Он оторопело спросил:
- А ты не боишься?
Та ответила:
- Ха!
Она была издалека, из шахтерского поселка - небольшая, крепкая, с черной короткой стрижкой. К нему относилась странно: заботилась, жалела и все уговаривала не выкладываться на лекциях.
- Ну что ты жилы-то рвешь? - говорила она. - Все равно же половина дураки. А кому надо, тот и сам выучится!
Иногда они ездили в город. Батышев осторожничал и все оглядывался. Она успокаивала:
- Да ты не бойся! Если что - отпирайся, и все. Ничего не было, и точка. А уж я тем более отопрусь.
Месяца через два после начала занятий она сказала ему, что должна поехать домой.
- Надолго?
Она ответила:
- Увижу…
Батышев не сразу спросил:
- А что там?
Она сказала сумрачно:
- Да так…
Батышев медлил. Он тревожился за нее и по тону чувствовал - что-то серьезное. Но в то же время понимал: задай он сейчас вопрос порешительней - и простой долг близкого человека втянет его в чужую заботу, в чужую жизнь. Как глубоко - кто знает?
К этому Батышев не был готов.
Он спросил, но не настойчиво…
На факультет она не вернулась. Письма не пришло.
А Батышев после этого как-то сразу, словно о порожек споткнулся, начал стареть. Не лицом или волосом, а словно что-то осело внутри. Семья, работа, знакомые - все осталось. А вот нечаянную радость больше не ждал. Как давно, в молодости, любил повторять пьяный сосед по коммуналке: "У души крылышки опустились".
Марина выглянула из кухни.
- Идите, - сказала она, - закипел.
Они устроились у кухонного стола. Чай был уже разлит по чашкам, колбаса нарезана. В хлебнице лежала горка сухарей.
- Хлеба нет, - сказала Марина, - а сухари сладкие. Черт с ними! С колбасой пойдет.
Она поднесла чашку к губам, отхлебнула и уставилась на Батышева:
- Так, значит, доцент? Интересно. Никогда не пила чай с доцентом.
Он ответил:
- Всё когда-нибудь делаешь впервые. Я, например, никогда не ел колбасу со сладкими сухарями.
Шутка была так себе, но девушка засмеялась, и Батышеву показалось, что понемногу она успокаивается: видно, напряжение, скручивающее ее изнутри, постепенно отпускало.
Он спросил:
- Ну, так как мы с вами завтра - летим?
Она махнула рукой:
- A-а! Надоело ломать голову. Решу завтра.
- Завидую, - сказал Батышев.
- Чему?
- Что такие вещи, как поездка в Москву, вы можете решать по настроению.
Он спохватился, что сам начал разговор, который решил не заводить. Но было поздно.
- Не в Москву, - сказала Марина, - еще дальше. Один парень едет в Прибалтику и меня позвал с собой.
- Но весы еще качаются? - понимающе улыбнулся Батышев.
- Нет, весы давно стоят, - возразила она, и фраза прозвучала странно: началась с усмешки, а кончилась угрюмо и глухо.
- Ничего, - поспешил успокоить Батышев, - съездите в Прибалтику, и наладится.
Она сказала с уже привычной ему прямотой:
- Это все барахло. Я люблю другого человека.
И опять Батышев не понял, зачем была произнесена эта резкая фраза: чтобы вызвать его на расспросы или, наоборот, прервать неприятный ей разговор.
Марина долила чайник и вновь зажгла газ. А Батышев, чтобы заполнить паузу, стал хвалить квартиру, в которую они так неожиданно попали. Он говорил, что бедные комнаты куда интереснее богатых, потому что эти говорят о вкусах человека, а те лишь о кошельке.
- Я, например, не понимаю коллекционеров, - сказал он. - Вот у меня знакомый живопись собирает. Ну и что? В собственном доме выглядит как смотритель музея. Кажется, кончится экскурсия, мы уйдем - и он уйдет. Уж очень несоразмерны масштабы! Собственный Коровин или Врубель - знаете, это звучит так же странно, как, скажем… ну личный миноносец или тепловоз…
- Берите колбасу, - сказала девушка. - Оставлять некому. Оля вернется через месяц.