- Ну ты ведь их знаешь? - спросила у него мама. Она выглядела как женщина без возраста. Стройная и сильная, под стать Фреду. Инга была в курсе, что днем мама наведалась к косметологу.
Он кивнул:
- Одна моя подруга пользовалась этой маркой.
- Когда? - встревоженно спросила мама.
- Задолго до тебя, - успокоил он ее.
- Ипотека, ипотека, - визжала певичка из подпевки Роба де Нейса.
- Вот этого не надо, - наставительно сказал Фред, - если ищешь ипотеку, то я знаю для тебя кое-что получше.
- А что скажешь о музыке?
- Искусство, - оценил Фред, - действительно хорошая музыка.
- Знаешь, что еще написал Бенни?
- Ну?
- Помнишь позапрошлогодний Конкурс песни? - подсказала мама.
- С этой суринамской пташечкой?
- Нет, это было в прошлом году. Два года назад!
- С этой… - задумался Фред, - с… как бишь ее звали? Моника! Моника де Храаф!
Мама с улыбкой показала на меня.
- Это ты написал? - удивленно спросил Фред. - Нет, серьезно?
Я кивнул и вспомнил предпоследнее место, которое мы заняли. "The Netherlands, Les Pays-Bas, Die Niederlande, one point, un point, ein Punkt".
Иностранная пресса пол подмела моим мотивчиком. Старомодно, бездушно, безвкусно. Они были правы. Я получил заказ от клуба, который готовил нидерландскую часть Конкурса песни, и написал десять номеров. После двух телепередач нидерландское население, как на грех, решительно выбрало "Мой дом для тебя", песенку, которую я написал самой последней, для ровного счета, мотивчик из тех, что отжили свой век, он и в шестидесятые годы мог разве что заполнить оборотную сторону сингла.
- Классная была песенка, - похвалил Фред, - но она ведь невысоко поднялась, да?
- Вторая с конца, - констатировала мама, отметая деликатность Фреда. - Лучше бы они тогда выбрали "На небесах". Ты ее знаешь?
- Черт возьми, теперь я вспомнил, что тогда было! - заорал Фред. - Ты же давал интервью Хенку ван дер Мейдену?
В "Телеграафе", целая страница с цветной фотографией моей мышиной головы, об успехе моих джинглов и синглов.
- Помню, - продолжал Фред, - я еще подумал тогда: Вайс, еврейский парнишка, вот здорово, в легкой музыке снова появились евреи, как до войны, помню!
- А теперь он сидит перед тобой! - объяснила мама.
- Глядишь, все еще изменится! - засмеялся Фред и поцеловал мамину руку.
После еды мне пришлось выдержать просмотр видеокассеты с телерекламой. Мама расхваливала меня, а Фред поддакивал. Я был великим музыкантом, первоклассным композитором. Инга, сидя в углу, читала и беспрерывно курила.
Кроме меня, наверное, в полную силу по заказам рекламных бюро работал еще десяток композиторов, и я был уверен, что я - единственный из них, кто знает, что написали Шёнберг и Филип Гласс. С моими коллегами я время от времени выпивал рюмку-другую на приеме в одной фирме звукозаписи, и выглядели они более счастливыми, чем я. По всей вероятности, они были довольны, что выбрали, так сказать, сферу музыкального обслуживания, а успех, каким кое-кто из них пользовался, объясняли исключительно совпадением амбиций и таланта. В моем случае такое совпадение отсутствовало, ибо я делал не то, что хотел; то, что я делал, меня не удовлетворяло.
Композиции, которые я писал в промежутках между заказами, я складывал в дальний ящик. Мои собственные, едва слышные робкие попытки высказать то, что высказать невозможно, не имели права звучать во всеуслышание. Инга считала, что я просто боюсь провала; я громко протестовал, но в душе был с нею согласен. У меня набралась целая коллекция произведений, столь же причудливая, как и вся история музыки нынешнего века, строптивый штакетник звуков, которые следовали по моим собственным путям и были только самими собой, непостижимые и самостоятельные, свободные - не то что товар, предназначенный на продажу, - и все же скованные шумом моих сомнений. В отличие от горстки серьезных нидерландских композиторов, которым благодаря стипендии Фонда музыкального искусства незачем было продавать душу торговле, я зарабатывал свой несубсидированный хлеб готовыми звуковыми изделиями для коммерческой рекламы, а также для исполнителей и продюсеров, ищущих материал для хитов. Десять лет назад я сработал свои первые хиты с группой "Black & White", двумя девушками, которых подцепил музыкальный продюсер на каком-то конкурсе талантов и которые имели "задатки". За пятнадцать минут я написал мотивчик из трех аккордов, а за час - текст из серии "I need you" и благодаря таланту режиссера видеоклипа за три месяца заработал чистыми две сотни тысяч. "Black & White", затянутые в кожаные костюмы, продержались на плаву пятнадцать месяцев, особенно в Японии, Корее и на Тайване. Я купил себе дом в Хилверсюме.
Полло Берлейн в консерватории был моим однокурсником и писал не рекламные ролики, а кантаты. В прошлом году он дирижировал в Концертном зале своей "Элегией", трехчастной кантатой, напоминавшей "клезмер" - музыку восточноевропейских евреев - и литургию в синагоге. Полло шел своей дорогой, хотя без поддержки фонда ему вряд ли хватало бы на кусок хлеба. Инга считала, что мне пора отбросить сомнения и наконец-то сделать выбор: или я рекламщик, или я композитор а-ля Полло, а делать одно и мечтать о другом не имеет смысла. Конечно, она права. Но я боялся.
Я тешил себя мыслью, что и Моцарт не имел бы никаких шансов выступить "разогревом" перед Мадонной или "U 2". А его запросы Фонд музыкального искусства отклонил бы под тем предлогом, что его произведению недостает новизны.
Моя мама влюбилась. После знакомства с Фредом, в машине по дороге домой, Инга заговорила о неизбежном. Моя мама не знала, что неизлечимо больна, и то, как она повела себя сейчас, подтверждало, что мы сделали правильный выбор: если бы мы рассказали ей или Фреду все, что знали, мы бы разрушили хрупкое счастье.
- Она умрет. Когда-нибудь. Конечно. Это никого не минует. В сущности, человек, едва родившись, уже неизлечимо болен. Но зачем же в это вдаваться? Фреду через год-другой стукнет восемьдесят. Он тоже может умереть в любую минуту.
- Думаю, ты прав, но… Это твоя мать, Бенни, и она взрослая женщина. Я тоже не каждый день думаю об этом, но так или иначе тут что-то не так. Мы знаем о ней то, чего сама она не знает.
- Вот и хорошо. Пусть так и остается. А ты обещала не курить в машине.
- Сегодня буду. - По обыкновению, она не принимала моих распоряжений всерьез.
- Может, хочешь умереть? - поинтересовался я.
- Ты только что объяснил, что мне этого не избежать.
Обычно тайские девы закрывали свой ресторан в десять, вся надежда на поздних посетителей. Мой заказ ждал в холодильнике, рядом с моими амбициями.
Я припарковался перед рестораном и увидел, что за одним из столиков еще сидят посетители.
Мое появление вызвало бурю восторга, будто за заказом пришел Ричард Гир, а не карлик на высоких каблуках. У меня ведь есть микроволновка, да? Одна-две минутки - и все опять будет горячим, и острым, и сочным! Я уже направился к выходу и вдруг лицом к лицу столкнулся с Руг ван Дейк, моей работодательницей, директрисой бюро "JS-XTH", обладательницей двух десятков премий за лучшую рекламу.
Три года назад, после фестиваля рекламных фильмов, мы коротали время в аэропорту Майами, дожидаясь рейса на Амстердам, - вылет самолета компании "Мартинэйр" почему-то задерживался. У Рут были густые курчавые волосы и маленькие круглые очки, за которыми виднелись карие глаза, полные иронии и юмора. Познакомились мы с ней много лет назад, оба жили в Хилверсюме, оба находились далеко от дома и останавливались в одном многокомнатном номере отеля "Фонтенбло-Хилтон", обоим надоело глазеть с бортика бассейна на купальщиков и есть повышающие потенцию ужины в ресторанах Саут-Бича.
Увенчались эти четыре дня, полные знойных мечтаний, тем, что под занавес, изнывая от желания, мы сняли номер в гостинице аэропорта и вытворяли там друг с другом все, о чем втайне грезили в минувшие годы. На следующий день мы разделили расходы на такси до Хилверсюма. На лестничной площадке моего дома она открыла свой чемодан, чтобы найти среди трусиков и футболок пачку противозачаточных колпачков. Утром за завтраком она расхваливала прелести брака и со свойственной ей бойкой напористостью осталась у меня на целую неделю, жалуясь на премьер-министра Люббера, на рекламные тарифы, на сильные боли при менструации и на нехватку еврейских мужчин брачного возраста. Когда пошла вторая неделя, мы опомнились, и она вернулась к себе домой. А несколько месяцев спустя в моей жизни появилась Инга.
Я регулярно встречал Рут не только в ее офисе, но и на улицах Хилверсюма, и нам удалось благополучно восстановить былые товарищеские отношения.
Поцелуй в левую щеку, потом в правую и после короткого замешательства еще один в левую. За ее столиком в "Чианг-Мае" сидели знакомые, и я поздоровался с режиссером и с администратором съемочной группы, которой предстояло снимать задуманные Рут ролики.
Эй привет рады тебя видеть все в порядке?
Я заверил Рут, что завтра дам ей прослушать что-то необыкновенное, улыбнулся всей компании, сделал комплимент режиссеру по поводу его роликов: мол, высший класс, с первых же кадров знаешь, кто их автор.
Когда я уже собрался улизнуть, Рут попросила ее подвезти.
Я открыл дверь и пропустил ее вперед. На западе гасли последние отблески заката, высоко над крышами ласточки выписывали свои загадочные зигзаги. Где же моя мама?
По дороге к машине Рут доверительно сообщила, что у нее уже довольно давно есть постоянный друг, ведущий игровой программы. Пробегаясь по программам, я иной раз наталкивался на него - этакий говорящий туалетный ершик, блиставший в пережевывании бредятины, которую несли игроки. "Откуда ты приехала, Эллен?" - "Из Эйндховена". - "Из Эйндховена? Какая прелесть. А чем ты там занимаешься?" - "Я парикмахер". - "Парикмахер? Боже, какая прелесть. А у тебя есть хобби?" - "Я люблю плавать". - "Любишь плавать? Фантастика, Эллен!"
Не мучаясь угрызениями совести, Рут рассказывала о нем:
- Он остроумный? Нет. Умный? Нет. Честный? Он и слово-то это написать не сумеет. Но видел бы ты его тело… каждый день три часа в тренажерном зале. И я понимаю, это звучит нелепо, но знаешь, чего мне в нем больше всего не хватает? Еврейских анекдотов.
Мы сели в машину, как раз когда Рут пыталась найти ответ на вопрос, почему отец ее детей непременно должен быть сыном еврейской матери. Во время этой своей философической экспедиции Рут ни на секунду не закрывала рта. Уже по тому, как она нетвердо тащилась по тротуару, мне бы следовало догадаться, что она пьяна, но я наивно продолжал отвечать на ее вопросы, пока она не спросила, не могу ли я одолжить ей пачку кофе. Кофе. У меня дома. Отказать я не мог, и она выразила любопытство к подробностям моей личной жизни. Я свернул на гравий.
- Знаешь, - сказала она, - я тогда скучала по этому дому так же сильно, как и по тебе. Странно, да? Я была тогда жутко в тебя влюблена.
Следом за мной она вошла в дом. Я достал из кухонного шкафчика пачку кофе и протянул было ей, но она повернулась ко мне спиной и бесцеремонно открыла холодильник, будто каждый день составляла здесь список необходимых покупок.
- Садись-ка сперва как следует поешь, а потом отвезешь меня домой. Я хочу пить. Где у тебя виски? Ах да, в стеклянном шкафу, в комнате! Где твоя подружка? Ее, кажется, Ингой зовут?
Я снова отчетливо вспомнил, что в ней вызвало у меня неприязнь, но беспомощно наблюдал, как Рут ставила в микроволновку тайские коробочки, накрывала стол и расправляла салфетку на моих коленях.
Без умолку болтая - рекламная кампания здесь, заказ там, - она смотрела, как я хлебал горячий суп. Я вдруг напрочь расхотел есть и попробовал втолковать ей, что мне надо еще часок-другой поработать, иначе ничего путного я завтра утром представить не смогу. Пока я ел суп и пяток соцветий брокколи, она успела принять три порции виски. Я вполне сознавал, что обольщаться насчет собственной привлекательности мне совершенно незачем. Ее привлекала любая ширинка, а нынче вечером случай принес в "Чианг-Май" мою. Точнее сказать, не случай, а моя мама, или еще точнее: мамино исчезновение.
- Бенни, ты знаешь, что у тебя красивые глаза?
- Да, знаю. Но этим глазам нужно смотреть на клавиатуру, потому что я должен кое-что закончить. Пока это просто ерунда.
- Ерунда? Ты же сказал, что это классно!
- Будет классно. Но пока еще нет.
- Все, что ты пишешь, классно, Бен.
Кубики льда плясали в ее стакане.
- Сейчас я отвезу тебя домой.
Она пожала плечами.
- Ты не знаешь, от чего отказываешься, - сказала она.
Я знал. Острые ногти, громкий голос, а когда ты уже думаешь, что она кончила, на тебя вдруг обрушивается еще несколько затяжных тактов, как финал бетховенской симфонии. Кроме того, у нее была еще скромная коллекция трусиков с разрезом в шагу, которые она иногда надевала в офис, "чтобы был стимул", как она призналась три года назад.
Зазвонил телефон, и она грузно поднялась. Я не спешил брать трубку.
- Я на минутку в туалет, а потом можешь меня отвезти.
Я взял трубку и вырубил автоответчик.
- Ты что-нибудь узнал?
Голос Фреда. Озабоченного, посасывающего сигаретный мундштук.
- Нет, - ответил я.
- Ты говорил с ее доктором?
- Поговорю завтра утром.
У Фреда не было ни особых соображений, ни новой информации. Ему хотелось повторять, подытоживать, перебирать варианты и тем самым выпускать из себя тревогу.
- То, что и паспорт ее исчез, здорово меня обнадеживает, - сказал он. - Я знаю человека, который работает в почтовом ведомстве, или как там оно теперь называется, и он сказал, что из некоторых южноевропейских стран до сих пор иной раз невозможно дозвониться.
Фред говорил и говорил, ровным, монотонным голосом. Я услышал, как за спиной открылась дверь кухни, обернулся - и увидел улыбающуюся Ингу. Фред продолжил перебирать события последних дней, а я с открытым ртом уставился на Ингу, в ужасе думая, что она наверняка превратно поймет появление Рут. Инга кивнула на телефон - дескать, кто звонит?
Я прикрыл трубку рукой и прошептал:
- Фред.
Инга опять кивнула и достала из сумки пачку сигарет. Села, поискала спички и тут обнаружила стакан Рут, со следами помады. Она подвинула его к себе, взяла в руки, подняла над столом, точно оружие, и вопросительно уставилась на меня.
А Фред даже не думал закругляться.
- Северная Африка тоже возможна, этого нельзя исключать, Бенни, я знаю, ты не веришь, но, может, она уехала в Каир, кто знает? А если ты когда-нибудь бывал в Каире, то сам знаешь, что там легче выиграть в лотерею, чем дозвониться до Амстердама…
Рут распахнула дверь из коридора. Юбку и блузку она оставила в ванной и была в одних микротрусиках - черт, в тех самых из коллекции, она проходила в них целый день, сгорая от жарких фантазий, - и в совершенно прозрачном малюсеньком бюстгальтере. В таком виде она остановилась на пороге:
- Та-та-ра-та!
Я виновато посмотрел на Ингу и объяснил:
- Она зашла за кофе.
Наутро в половине одиннадцатого я принес Рут ролик, законченный час назад. По крайней мере техническое качество моего звукового микса могло удовлетворить заказчика, но на сей раз я ни в чем не был уверен.
Офис "JS-XTH" размещался на набережной Стадхаудерскаде напротив кафе "Америкен", в помещении самого современного дизайна - сплошь шлифованное дерево и стальные тросы, на которых подвешены разборные стены.
Рут, холодная и высокомерная, была в черном костюме и в лодочках на высоком каблуке, которые делали ее ноги стройнее. Мы старались не смотреть друг другу в глаза.
- Привет, - сказала она, - ты знаешь, куда пройти.
Она показала мне на угловой стол с большим мощным магнитофоном.
Мне хотелось сломать напряжение, и я весело сказал:
- Каждый раз присоединяю свою машинку и удивляюсь на этот дешевый кассетник. Большинство рекламных бюро, для которых я работаю, прослушивают мои творения на таких вот штуковинах. Неуместная экономия.
- Ты все еще не понял, - спокойно сказала она, усаживаясь. Я услыхал шорох ее колготок и невольно спросил себя, какие на ней трусики. - Нашим клиентам не нравится, когда мы покупаем на их деньги дорогие вещи. Время дорогих машин и обедов в шикарных ресторанах миновало. Вдобавок, если на барахляном магнитофоне не звучит, то и на дорогом не зазвучит. Так ведь? Ну, что у тебя там?
- Как раз то, что ты хотела.
- Ну-ну, давай послушаем.
Вещица была содрана с одной песенки из мюзикла Эндрю Ллойда Уэббера. Звучало знакомо и в то же время по-новому.
Я чувствовал себя обманщиком. Рут смотрела на мой магнитофончик, размером не больше плейера, будто впервые видела это цифровое чудо.
Текст я напел сам: "Клантум", "Клантум", все вертится вокруг "Клантум".
После долгих тридцати двух секунд звучания мотивчика воцарилась тишина. Я сказал:
- За основу я взял текст рекламы велосипедов.
Рут кивнула:
- Можно еще разок?
Я перемотал назад и еще раз замусорил офис своим аудиохламом.
Прошлой ночью поработать мне толком не удалось, и буквально перед тем, как сесть в машину, я задрапировал кошачий концерт, который придумал раньше, всякими завитушками из сэмплера - компьютера, который мог как угодно преобразовывать записи реального инструмента.
Внесем ясность: я ничего не имею против рекламы. Иногда с удовольствием смотрю телевизионные ролики или слушаю по радио забавный разговорчик о какой-нибудь страховой компании, но полнейшая зависимость от чего-то изначально лишенного всякой конкретной функции - избитый аргумент, что Моцарт тоже писал по заказу, справедлив только отчасти, ведь он-то не писал для ролика о новом соленом печеньице потрясного цвета, для ролика писал я, - эта зависимость начинала меня душить.
Инга хотела порадовать меня своим появлением ("Я думала, с твоей мамой случилось что-то скверное и мне нужно быть рядом с тобой. И что же я вижу? Жареный гриб с голой задницей") и в ярости умчалась обратно в Амстердам. Я стоял перед ее машиной, умолял выслушать меня, но она уже закусила удила и уверовала, что я жаждал вскарабкаться на этот гриб. Ехать за ней не имело смысла, потому что в квартиру она меня все равно не впустит. Она выдрала телефонный шнур из розетки и всю оставшуюся часть ночи была недостижима.