Он ел хлеб с джемом, а сам продолжал читать. Книга постепенно овладевала им, и с каждой секундой шум и свет в доме отходили куда-то все дальше, а он уже спускался в подземелье замка Иф вместе с Эдмоном Дантесом, шел следом за стражей, невидимо проникал в камеру и всю ночь прислушивался к перестукиванию и перешептыванию через гранитный пол, слышал, как терпеливо царапает и скребет герой, стремящийся к свободе, и убеждался, что даже подземелья и гигантские тюрьмы не в силах удержать людей в своих стенах навеки, хотя четырнадцать лет - срок немалый, на четыре года больше того, что успел прожить Брайн. Он прислушивался к стуку и скрипу самодельных инструментов и к еле слышному голосу - словно то был голос мертвеца, - говорившему о знании, свободе, о сокровищах, скрытых на острове Монте-Кристо.
9
Мистер Бейтс чувствовал, что он бессилен утихомирить класс. Мальчики были взбудоражены, говорили все разом.
Регулярного расписания как не бывало, будто ветром его унесло. Карту Южной Америки, нарисованную на доске (белым мелом - морские границы, коричневым - длинный изгибающийся хребет Анд), староста стер и до того забылся, что вытряхнул тряпку прямо в классе; облака коричневой и белой пыли проникли в толщу косых лучей света, падавших через окна.
Перекличка присутствующих и молитва перед учением - все было позади, но мистер Бейтс, к неописуемому восторгу ребят, продолжал писать что-то за своим пюпитром. Брайн сидел довольно близко, он слышал резкий неровный скрип пера и шелест переворачиваемой бумаги. Что он там пишет в такой день? На кого тратит эти необыкновенные, неповторимые минуты? Может, это самое лучшее, что он мог сделать в ожидании развития событий. Вздумай он отправить мальчишек в зал петь гимны, они бы, пожалуй, учинили бунт, а если бы и повиновались, то так вызывающе и дерзко, что сохранить строгую дисциплину оказалось бы уже невозможным.
- Бозуорт! - крикнул мистер Бейтс, заметив меловую пыль, осевшую на рукавах пиджака и на листе бумаги. Он бросил на старосту ледяной взгляд. - Сколько раз должен я повторять, что тряпку следует вытряхивать не в классе?
Но Бозуорт правильно угадал, что это только протест, не угроза.
- Простите, сэр, - сказал он, положил тряпку на перекладину доски и отправился к своей парте. Извинение его осталось без ответа, мальчики по-прежнему видели лишь озабоченно склоненную голову, слышали скрип пера по бумаге - словно настойчивое царапанье барсучьих когтей.
Можно было подумать, что он пишет книгу. Шум в классе все нарастал, расходившееся море билось о преграду - скрип пера - и заставило наконец отклониться в сторону поток мыслей мистера Бейтса.
- Молчать! - рявкнул он, но море не отхлынуло, голос мистера Бейтса услышали только те, кто сидел совсем близко и всегда остерегался поднимать слишком большой шум. - Вы замолчите или нет? - крикнул он угрожающе.
Рев утих, волны отхлынули, но тишина, сменившая тревожный гул голосов, парализовала перо мистера Бейтса. Он сделал строгое лицо и обвел глазами сорок мальчишек, сидевших перед ним. Царапнув дужкой за ухом, поправил очки - ненужный жест, но в этот момент требовалось занять чем-то руки. Взгляды со всех четырех рядов старых изрезанных ножами парт с двумя неподвижно замершими учениками на каждой сошлись, как в фокусе, на его лице. Он безошибочно понимал, что этот молчаливый коллективный взгляд выражает ожидание, что все ждут от него каких-то слов; и секунды, проходившие в тишине, становились зловещими, потому что он не находил, что сказать. Он, всегда державший класс в узде, не прибегая к тираническим мерам, впервые не мог раскрыть рта, не мог заговорить с ними о том, что, как колючий кустарник, разрасталось в их сознании.
- Я полагаю, вы знаете, - решительно прервал он молчание, - что сегодня вам раздадут противогазы?
Вопрос не нуждался в ответе. Все почувствовали облегчение оттого, что он обратился к ним так ясно и прямо. Напряжение на лицах исчезло, по ним пробежала от одного к другому улыбка, будто прокатилось яблочко, подгоняемое ветром.
Начало было сделано, и мистер Бейтс продолжал, теперь уже уверенно:
- Затем, ни географии, ни арифметики сегодня не будет. - Улыбки стали шире, и мистер Бейтс мог вновь вернуться к своему недописанному письму. - Можете разговаривать, но только вполголоса. Скоро должен зайти мистер Джонс.
И снова заскрипело перо, покрывая лист чернильной сеткой; шум взволнованных разговоров постепенно, как не сразу заработавшая огромная скрипучая динамо-машина, рос и рос, так что мистер Бейтс уже перестал его замечать.
- Я рад, что война, - сказал Брайн Скелтону. - Отец говорит, раз война - значит, теперь он получит работу. И каждую пятницу будет давать мне пенс. Если только, конечно, немцы не отравят нас газами.
- Сам-то я не боюсь, - ответил Джим, - ну а как же мама, папа, Морин, Фрэнк и остальные? Нас ведь семеро, если начнут падать бомбы, мы еле втиснемся в наш подвал.
Брайн рассеянно переливал густую тягучую жидкость из одной чернильницы в другую и оставил на парте черную лужицу, почти закрывшую собой первую букву его вырезанных ножом инициалов.
- А может, всем выдадут оружие, - произнес он неуверенно, прикасаясь к лужице пальцами и затем вытирая их о фуфайку.
- Никакого оружия нам не дадут, - сказал Джим. - Заставят сидеть в подвале, и все. Просто не знаю, что мы будем делать.
- Твой отец получит работу - строить укрепления, - сказал Брайн. - Он ведь столяр, он это сможет. А знаешь, в нашем доме подвала нет.
- Стало быть, придется вам прятаться в убежищах.
О цветах, стоящих в горшках на окнах, никто не позаботился: без воды их желтые головки поникли. И никто не записал температуру воздуха и показания барометра на диаграмму, протянувшуюся на одной из стен цветными волнистыми линиями, словно на картинке с горной панорамой в учебнике географии. В этот день полагалось заново наполнять чернильницы, но они остались пустыми. И никаких книг классу не раздали. Нарушение расписания убеждало, что не к чему соблюдать тишину, читать, писать или петь: наступила пора чудесной изумительной неразберихи, и хотелось верить, что так будет всегда, и если вот это и есть война, не такая уж она, в конце концов, плохая штука.
Думая о войне, Брайн представлял ее себе как войну наполеоновскую, во всяком случае в отношении тактики: баррикады на каждой улице и Ватерлоо - солдаты в противогазах - в полном разгаре повсюду, от Клифтон-гроув до Готем-виллидж. Воспитанный на "Отверженных" Гюго, он уже видел целые горы булыжников и нагромождения из мешков с песком, защищающие Дэнмен-стрит и все подступы к ней, и еще более мощные заграждения, закрывающие главные дороги, чтобы не прорвались танки. Воображение рисовало ему такую картину: солдат в железной каске и с винтовкой наперевес бежит по улицам Рэдфорда, а сквозь решетку подвала с тревогой глядят мистер и миссис Скелтон и все маленькие Скелтоны. Тут происходит взрыв бомбы и падает дом, так что в воздух летят серые кирпичи (это они теперь стали серые, до взрыва они были красные). Может, и он тоже, как Мариус Понмерси, уйдет на войну и будет сражаться на баррикадах против немцев, а винтовку он себе найдет на улице, снимет с какого-нибудь убитого солдата и перестреляет много врагов. И спасет Скелтонов, которые за кулисами его сознания все это время тревожно глядели сквозь решетку подвала на солдата, продолжавшего бежать по улице с ружьем наперевес.
И тут падала бомба, почти бесшумно, и лежала в канаве; через несколько секунд сбоку у нее откроется щель и начнет ползти желтый газ, который поднимется на несколько футов и распространится дальше, оседая густым слоем. Брайн наденет противогаз (очутившийся у него каким-то чудесным образом, потому что всего несколько секунд назад его еще не было) и застегнет ремешки под подбородком. Если увидит кого без противогаза, отдаст свой. Насчет себя он в точности знал, что надо делать: смочить белый носовой платок в воде, неизвестно откуда взявшейся вдруг в канаве, и накрыть им лицо. Горчичный газ не пройдет, так, во всяком случае, уверял его Доддо.
И потом, разве мама не говорила, что рядом будут рыть траншеи, как в прошлую войну? Он уже видел, как люди в противогазах разбегаются по траншеям, потому что в небе показались бомбардировщики, вроде тех бипланов, что бомбили трущобы Элбион-ярда. И тут сцена менялась. Вдалеке, из-за ограды, крашенной в зеленый цвет, показались и сквозь туман двинулись на траншеи враги - немцы, конечно, - и английские солдаты, неожиданно и очень кстати появившиеся неизвестно откуда, кинулись на них. И Брайн тоже каким-то образом очутился среди солдат и своим ружьем столько поубивал немцев, что ему поручили сгруппировать батальон школьников и назначили его главнокомандующим.
И вдруг услышал:
- Тебе противогаза не дадут.
Возразил ворчливо и негодующе:
- Как это не дадут? Это еще почему?
- Потому что ты и без противогаза страшилище, вот почему.
В следующую секунду Брайн уже мысленно клял себя: ему следовало знать, что такая безграничная свобода слишком хороша и не может длиться долго. В класс вошел мистер Джонс. Мистер Бейтс не убрал листок, как делал обычно, он оставил его лежать на пюпитре и, повернув стул, взглянул на маленького, поджарого, словно начиненного динамитом, школьного директора. Незачем было говорить мальчикам, чтобы они перестали болтать: даже море смолкло бы при появлении тени мистера Джонса. Подтянутый, пружинистый, он возник в пустоте молчания, а у Брайна зачесалась сзади шея, но он не шевельнул рукой, боясь привлечь к себе внимание. Джим Скелтон захлопал глазами, вызывая на матч, кто кого перемигает, однако Брайн не принял вызова, он видел, что утолок рта у Джима дернулся, будто Джим вот-вот улыбнется. Уж не смешил бы меня, гад. По улице прогромыхал грузовик и остановился у дверей школы. "Молоко привезли", - подумал Брайн, но обычного стука проносимых затем по коридору ящиков не услышал. Он решил, что прибыла новая партия противогазов.
- Они вели себя не очень спокойно, - сказал мистер Джонс.
- Трудно заставить их быть спокойными в такой день, - ответил мистер Бейтс, небрежным жестом смахнув письмо в ящик кафедры.
Мистер Джонс принял саркастический тон.
- Я полагаю, что все же можно было добиться большего порядка.
- Они очень взбудоражены.
Мозг каждого мальчугана был затуманен картинами войны - аванпосты страха, предшествовавшие появлению мистера Джонса, были нейтрализованы ошеломляющей бомбой, курившейся с разной степенью силы и в сердцах мальчишек и в сердцах взрослых.
- Я все же полагаю, что не из-за чего быть взбудораженными, - отчеканил он.
"И когда он только уйдет, гад, - подумал Брайн, - почему не даст нам поговорить? Или уж велел бы мистеру Бейтсу почитать вслух что-нибудь интересное. Если и в самом деле скоро война, хорошо бы старый подлюга оказался первым, кого она прихлопнет здоровенной бомбой, да притом самой огромной, какая только бывает, чтобы бухнула прямо на его злющую седую башку. Или чтоб немец прикончил его из винтовки, когда их снайперы начнут палить из-за труб на крыше. В такие дни все может статься".
- Не были бы так взбудоражены, если б знали, что такое война.
- Мальчики никогда не знают, что такое война, - заметил мистер Бейтс.
- Очень жаль, что им не смогли этого разъяснить и утихомирить их пустое волнение.
У мистера Бейтса блеснули глаза, будто он сейчас заплачет, но он улыбнулся, чтобы сдержать слезы.
- Для будущих войн не было бы пушечного мяса, если бы это случилось.
Мистер Джонс посмотрел на него пристально, в упор, затем повернулся лицом к классу.
- Все здесь?
- Десять человек отсутствует.
- Вот даже как, настолько взбудоражены, что не явились в школу! - Кто-то из смельчаков начал шушукаться, свистящий шепот пронесся по классу, словно струйка вырвавшегося пара.
- Молчать! - загремел мистер Джонс, и его анемичная физиономия вспыхнула.
Воцарилось молчание.
- Что вы намерены делать? - обратился он к мистеру Бейтсу. - Война или не война, им нельзя вот так бездельничать.
- Я, вероятно, почитаю им.
Мистер Джонс фыркнул.
- Позвольте мне занять ваше место.
Он шагнул к кафедре и сел перед ней на стул; за его затылком лежала стопка "Основ истории".
- Полагаю, каждому из вас известно, что сегодня вам раздадут противогазы.
"Гад, будто сам не знает!"
- Кто-нибудь имеет представление о том, что такое противогаз?
"Пока еще нет, но скоро узнаем, будь спокоен".
- Я опишу вам устройство - обрисую словами.
Брайн опять подумал: "Да пусть первый же немец, который будет стрелять из-за дымовых труб, всадит пулю в его четырехглазую рожу".
- Прежде всего это резиновый шлем-маска и в ней очки из целлулоида. По бокам ремешки, за них надо тянуть, когда надеваешь шлем на голову. Все очень тщательно и точно продумано. Под подбородком имеется то, что называется фильтром. Через него вы дышите. Там ядовитый газ обезвреживается, прежде чем попасть вам в нос и в рот. Нехитро, не правда ли? Есть вопросы?
Вопросов не оказалось.
- Так я и думал. У вас у всех пустые головы. Казалось бы, пустой голове противогаз ни к чему, но нет, нужен, видите ли. - Несколько подхалимов засмеялись. Мистер Джонс усмехнулся своей шутке. - Ну вот, пустоголовые, я вам объяснил, как устроен противогаз. А теперь расскажу, для чего он. Он должен быть применен в случае, если - или, быть может, мне следовало сказать "когда"? - немецкие самолеты начнут сбрасывать на Ноттингем бомбы с ядовитым газом. - Он помолчал, возможно ожидая вопросов, какой-нибудь реакции, но класс хотел услышать еще, этого было недостаточно. - А что такое затемнение, кто-нибудь знает? - Ответа не последовало. - Ну, пустоголовые, это значит, что в городе нельзя зажигать огни, что все должно быть погружено в абсолютную тьму, чтобы немецкие пилоты, летящие над городом, не знали, где они находятся. И вам придется рано ложиться в постель, все равно нет никакого смысла играть на темных улицах. А когда пойдете спать, не забудьте прихватить с собой противогаз, только обращаться с ним следует осторожно, не ронять, не портить. Не то в хорошеньком положении вы окажетесь, когда начнут падать бомбы, понимаете? Поэтому выньте противогаз из коробки и положите возле кровати, на случай если завоет сирена, предупреждающая о воздушном налете. - Он уселся поудобнее, опершись на кафедру.
"Теперь на весь день", - застонал про себя Брайн.
- Но, когда услышите сирену и гул бомбардировщиков, противогазы надевать еще незачем. Это надо делать, когда на улицах начнут давать особые сигналы - значит, газ сброшен. Тут, помните, все вы действуете очень быстро - все, кроме пустоголовых, конечно, - и натягиваете маску на лицо. Само собой разумеется, если у вас есть младшие братья и сестры, вы сперва должны помочь надеть противогазы им, а уж потом надевать свой.
Его бескровная физиономия поворачивалась из стороны в сторону, и, когда она оказывалась прямо перед классом, оба глаза его были закрыты кружками света размером со стекло очков.
- Еще вот что, - проговорил он. - Знает кто-нибудь из вас, когда ядовитые газы были впервые применены в большом сражении?
Поднялась одна рука.
- В мировой войне.
- А, значит, не все тут пустоголовые. Да, совершенно верно. Пятьдесят тысяч французов и немало англичан были отравлены газами, которые принес слабый ветерок с Ипра. Все, что увидели войска, был лишь зеленовато-желтый туман, двигавшийся к ним в сумерках, и вскоре тысячи людей задыхались от газа. Те, кому удалось выбраться из траншей, ослепли или остались калеками на всю жизнь - длинные вереницы протянулись на мили, когда они один за другим двинулись к госпиталям за позициями. Да, война - прискорбный факт, и нечего из-за нее приходить в такой раж, не так ли? Не так ли, вы, пустоголовые?! - заорал он, и голос его, как пушка, пробудил даже самых сонных, видевших сны наяву.
Несколько голосов составили хор из "нет" и "да".
- Трудно растолковать вам, что такое война, но в одном могу вас заверить: страданий и боли вокруг будет достаточно. Пожалуй, самые легкие муки во время войны - это необходимость стоять весь день на холоде в очередях за едой и коксом, а к концу войны есть конину; и еще слушать вой сирен. Эти муки не столь уж велики, не правда ли? Однако вполне возможно, что война еще не кончится, когда вы станете мужчинами, и, быть может, самые страшные муки на войне - это когда ты остался на поле сражения раненый и у тебя нет ни воды, ни пищи. В настоящее время идет война в Китае и война в Испании, и не так давно она велась в Абиссинии, так что то, о чем я говорю, не так уж невероятно, хотя, судя по вашим лицам, вы недостаточно сообразительны и не очень многое поняли из того, что я вам сказал.
"Ведь знает, что мы ждем перемены, чтобы идти пить молоко, - говорил себе Брайн, - но нарочно, со злости держит нас, хитрый гад".
- Понимает ли кто-либо из вас по-настоящему, что такое страдание, боль? Наверно, воображаете, что это когда мои кулаки молотят по вашим пустым головам, чтобы вы были внимательнее. Так вот, позвольте вам сказать, это ничто по сравнению с теми страданиями, какие бывают на войне. Ну да, конечно, вы беснуетесь от радости, потому что вам дадут противогазы и скоро война. А вам надо бы молить бога, чтобы он сотворил чудо и войны не было, потому что она несет с собой только страдания. Кое-кому удавалось избежать их, но пусть это вас не утешает - во время этой войны весь земной шар будет корчиться в муках, и никого она не пощадит, доберется и до вас и до меня. Поэтому не будем приходить в восторг при мыслях о войне.
Он резко оборвал свою речь и вышел из комнаты, и они слышали, как все вдруг стихло в соседнем классе, куда он вошел.
"Брехня, - думал Брайн. - А если даже и правда, все равно брехня". Но он высмеял и свою фантазию о баррикадах на булыжной мостовой, о пирамидах из трупов. Ни в чем он теперь не был уверен, кроме того, что вот сейчас, на перемене, держит бутылку молока, вскрыл ее, сунул в горлышко соломинку и втягивает в пересохший рот прохладную жидкость; но она отдавала чем-то похожим на медленную, щемящую боль, о которой трепался старый Джонс.
В четыре часа он побежал домой, крепко держа картонную коробку, и ворвался в комнату, где сидел отец и пил чай. В классе, пока им раздавали противогазы, прошел слух, что за противогаз надо выплачивать столько-то в неделю, и Брайн был приятно удивлен, когда ему передали коробку прямо в руки, ни слова не сказав об оплате. Из этого он заключил, что приобрел ценное снаряжение совершенно даром.
- Смотрите, что мне дали! - крикнул он, вертя коробку на развязавшейся веревке.