Администратор дал знак, на экран тут же выскочили, словно марионетки, Три Студжа - и чистый, ничем не сдерживаемый смех вспыхнул, как фейерверк. В конце сеанса, когда "Джим из джунглей" еле вырвался из крокодильей пасти, похожей на раскрытые ножницы, все двери в зале распахнулись и Брайн, поставив перед собой Маргарет и Фреда, повел их к выходу, защищая руками, чтобы малышей не затолкали в толпе. Фред выбежал первым и принялся издавать громкие тарзаньи кличи, но Маргарет велела ему перестать, если он не хочет, чтобы она его отшлепала.
Домой они бежали бегом: моросил дождь. Дома уже зажгли свет. Вера разрезала хлеб и каждый ломоть намазывала маргарином и сливовым джемом. Ситон сидел у огня, курил сигарету, у края каминного загнетка стояла его кружка чаю.
- Пап, как здорово в кино было! - сказала Маргарет, и он смеясь притянул девочку к себе и стал звонко целовать холодные от дождя щеки.
- Вот как я люблю свою дочку!
Он с вниманием слушал ее сбивчивый пересказ на собственный лад понятого фильма о Джиме из джунглей. Брайн вгрызался в свой ломоть.
- Самая лучшая картина - это "Три Студжа", потому что в других картинах были женщины. Никогда не видел длинной картины и чтоб в ней не было женщины.
- И никогда такой не увидишь, - заметила Вера, ставя на стол ряд чашек и кружек для чая. - Мужчины уж очень любят на них смотреть.
- Придет, Брайн, время, и ты на женщин тоже насмотришься всласть, - сказал Ситон со смехом.
Вера пошла опустить штору, и вдруг громкий, настойчивый крик газетчика: "Специальный выпуск!" - наэлектризовал комнату. Слышно было, как за окном раскупают газету, как звякают монетки, когда газетчик дает сдачу. Брайн испугался, он всегда представлял себе взрывы бомб, всякие страсти, бои с пушками и штыковые атаки, когда слышал крик "Специальный выпуск!", потому что мать однажды сказала ему: "специальный выпуск" - это значит война.
Вера нарушила молчание:
- Пойти купить?
- Да ну, не стоит, - ответил Ситон. - Небось что-нибудь об Испании, только и всего. По радио услышим.
Голос газетчика был уже далеко, и Брайн сказал:
- К бабушке приходил один дяденька, продавал за два пенса календарь Старого Мура, и она купила, и я прочитал в нем, что скоро будет большая война.
- Не будет, не беспокойся, - сказала мать с усмешкой, добавляя всем еще по куску хлеба. - А если и будет, тебя не призовут.
- Вот и хорошо. Я боюсь войны.
Ситон буркнул что-то злое, саркастическое.
- Хуже, чем сейчас, не будет. Начнут гонять туда-сюда, и жрать нечего - все то же самое. - Настроение его вдруг круто изменилось, он со смехом посадил Маргарет к себе на колени. - Ну, моя кудряшка, расскажи еще что-нибудь, что ты в кино видела, а я дам тебе за это отхлебнуть моего чаю.
Они смотрели в черный провал между шлюзами канала. Далекий блеск воды был виден лишь урывками, когда на мгновение показывалась обложенная тучами луна: похоже было на угольную шахту, выкопанную так глубоко, что ее наполнила вода, блестевшая, как сапожная вакса.
Всего в нескольких ярдах наверху за парапетом моста с ревом проносились автомобили и автобусы, мчавшиеся в город из глуши лесов и полей, а навстречу, оставив позади себя неровную полосу города, летели, освещенные фарами, машины, что стремились к какой-то иной, не известной Брайну цели.
Мальчики сидели одни, скрытые от огней, не видимые никому. Берт ткнул коляску ногой.
- Я бы и эту спихнул прямо в воду… только, если я вернусь домой без нее, мне зададут порку. Нашей Миджи всего четыре года, мама каждую неделю возит ее в этой коляске, ей лечат ногу.
Берт щелкнул плоским фонариком - дешевенькая модель стоимостью в один шиллинг и четыре пенса, приобретенная на деньги, которые им удалось выклянчить, когда они ходили по городу с чучелом Гая Фокса. Пальцы Берта еще раз нажали кнопку, и снова засветился единственный глаз Полифема, выпученный на верху фонарика.
Брайн отпрянул назад, подальше от обрыва, уходящего в бездонную воду - холодную и к тому же мокрую, вся одежда сразу станет тяжелой, так и потянет вниз, а если даже вынырнешь, ухватиться не за что, одни только гладкие стены.
- Ну, давай. Ты бери Гая за одну руку, а я за другую, и бросим, - сказал он и опять взглянул на воду. - Даже и не слышно будет, как бултыхнется.
- Э, никакого интереса, - покачал головой Берт. - Взять бы домой да припрятать, а потом на карнавальный костер - вот бы здорово горело!
Брайн терпеть не мог перемены планов. Это вызывало в нем тревогу, потому что его собственное сознание было еще слишком податливо, готово повернуть в любую сторону. Простейшее решение стоило больших усилий, изменить его казалось недопустимой растратой духовной энергии. Купить фонарики на деньги, вырученные за Гая Фокса, - на это решиться было не трудно, но теперь оба чувствовали себя виноватыми в том, что не разделили добытых три шиллинга между собой, чтобы отдать их дома на еду. Потому необходимо было избавиться от чучела: когда в лицо им полетят упреки родителей, они скажут, что его отняли у них большие мальчишки, прежде чем удалось заработать на нем хотя бы пенс.
- Еще и не утонет, кто его знает, - сказал Брайн. - А когда утром придет фараон, он подумает, что это не чучело, а настоящий человек - бросился и утопился. Тогда фараон сорвет с себя шлем и плащ и тоже бултых в воду.
Это решило дело.
- И, может, утопнет, - сказал Берт. - Почем знать. Не все фараоны умеют плавать.
- Нет, фараоны не тонут, - сказал Брайн убежденно, застегивая на Гае старый пиджак, будто то был парализованный и горячо любимый брат, которому грозило воспаление легких. - Если фараон нырнет, так уж вынырнет обратно. Мы бы не вынырнули, а он вынырнет.
- А может, и нет. - Берт старался продлить приятное воображаемое зрелище. - Схватят судороги, и все. Вода холоднющая, сколько угодно могут быть судороги. А если схватили судороги, тебе крышка. Прошлым летом у одного парня в лагере "Для детей безработных" случилось вот так же - судороги в ноге, и он два раза ушел под воду, пока его сыскали. Он, правда, не умер. Брайн подхватил нить его воображения:
- Ну, если какого-нибудь фараона схватят судороги, а я буду стоять на берегу, я уж его спасать не стану. - Гай лежал между ними плашмя, как пьяница забулдыга, его рука из мешковины завалилась на глаза-пуговицы, будто он не хотел видеть, что ожидало его впереди. Одна нога откинулась в сторону, и Берт подтолкнул ее, чтобы лежала прямо. - Если б даже у меня был спасательный пояс, я бы все равно фараону кирпич бросил. Фараоны - они все сволочи. Я на прошлой неделе открыл одному типу дверцу автомобиля, помог. И тут же откуда ни возьмись фараон и надрал мне уши. Сказал, что отправит в исправительный дом, если я не смоюсь. А я никому не мешал. - Он зажег свой фонарик, полюбовался его волшебными свойствами. - Сволочь этакая.
- Все фараоны такие.
- Не знаю, кому они нужны, эти фараоны, - сказал Брайн. - Они еще хуже, чем учителя.
- Никакой разницы, - сказал Берт, зажигая в темноте выпуклый глазок своего фонарика. - Это все правительство, понимаешь? Они к тому же еще и консерваторы. - Он гордился тем, что знает такое шикарное, трудное слово. - Отец мне сказал: если когда вздумаешь голосовать за консерваторов, шкуру с тебя спущу. И еще кулачищем погрозил. А потом в субботу вечером я видел, как он колошматил одного типа в баре, наверно, тот голосовал за консерваторов. Отец, правда, и маму часто дубасит, только не знаю, за что, она ведь за консерваторов не голосует.
- За консерваторов голосуют миллионеры. Джон Плейер и тот тип, хозяин завода Рэли.
- Ну, я бы ни за что не стал. Будь у меня хоть десять триллионов, я бы все равно голосовал за тех, которые за труд.
- И я тоже. - сказал Брайн. - Слушай, давай швырнем Гая в шлюзы, будто это фараон, а? - Тут же возникла еще одна идея: - Раздобудем пару кирпичин, засунем ему внутрь, он у нас сразу так и плюхнется, прямо на дно!
- Да ведь тогда никто не подумает, что это утопленник, - возразил Берт. - Никто не увидит.
Брайн так и взорвался счастливым смехом - радость эту вызвало решение, принятое без колебаний.
- А зато как шлепнется-то здорово, вот грохнется, а? - еле выговорил он сквозь смех, и Берт, обезоруженный такими доводами, согласился: шлепнется, должно быть, в самом деле здорово.
"Труд, - повторил про себя Брайн, нагибаясь, чтобы помочь Берту поднять большущий камень, - труд". Брайну вспомнилось: в суде приговаривают к принудительному труду. Только это, наверно, какой-то другой труд, не принудительный, раз за партию труда, за лейбористов голосуют. Отец тоже лейборист, он левый, и все, кого Брайн знает, они тоже за труд - все, кроме старого Джонса, директора школы: за тысячу миль видно, что он-то уж не из таких. Но слово от этого не становилось вразумительнее. Два кирпича были засунуты в туловище Гая Фокса, и Брайн обхватил пальцами, как крючками, руку и ногу чучела.
- Сосчитаем до трех, - сказал Берт, - только не быстро.
- Ну, давай, - ответил Брайн, чувствуя под рукой соломенное туловище Гая. "Консерватор". Чужое, казенное слово, доверять ему нельзя, его надо ненавидеть. Если во время выборов вдруг остановится фургон и оттуда начнут совать тебе пучок голубых ленточек, ты не бери, чтоб потом не думать, зачем я, дурак, взял их, ты прямо швыряй их, раздирай в клочки - башмаками или чем попало. А может, лучше набрать этих голубых ленточек и потом прикалывать их к дверям тех, кого ненавидишь, - например, того, кто поторопился послать за полицией, когда ты слишком шумно играл на мостовой.
Еще одно движение - и ловко вскинутое, набитое кирпичами соломенное чучело полетело вниз в радушно поджидавшую его воду.
Было уже довольно поздно, движение затихло, и в освещенном огнями коридоре шоссе и в железнодорожном депо вдали - всюду царила неприветливая тишина. Гай Фокс, оторвавшись от подбросивших его рук, одно великолепное мгновение был на свободе, повиснув в черном, не грозящем опасностью воздухе, а затем полетел вниз. Брайн и Берт затаили дыхание, предвкушая блаженство.
Чучело бултыхнулось в воду, произведя желанный шум и всплеск, - оно ухнуло так, что из глубокого провала поднялся хаос звуков. Берт и Брайн обнялись, ревя от восторга, а затем покатили теперь уже пустую детскую коляску обратно по прибрежной тропе, и новые, только что купленные фонарики бросали для них во тьму снопы яркого света.
8
Субботним утром Брайн и его двоюродный брат Дэйв шагали под дождем по Олфритон-роуд и подсвистывали песенке, доносившейся из открытых дверей магазина радиотоваров. Они остановились, привлеченные его большой витриной.
Дэйв был первенцем Доддо - высокий, курчавый, с запавшими щеками и темными глазами навыкате. Острым взглядом он обшаривал витрину, не пропуская ничего (как отличный объектив), охватил весь тротуар от входных дверей до сточной канавы и нагнулся поднять монетку, которую Брайн сам ни за что бы не увидел. На безработном Дэйве были длинные, разодранные сзади штаны, коричневая дырявая фуфайка и ботинки, пропускавшие воду. Одежда на Брайне была тоже драная, но обувь в данный момент крепкая, ноги не промокали. На пути попалась лавка, торгующая подержанной мебелью и всякой всячиной, и Брайн прочел написанные известкой через все стекло витрины слова: "Покупайте здесь оружие для Испании".
- А разве в Испании все еще война?
Дэйв кивнул; он старался на ходу разъединить две стальные полоски - купленная по дороге головоломка стоимостью в один пенс.
- И долго они будут воевать? - поинтересовался Брайн.
- До последней капли крови.
Мостовая была широкая, булыжная; справа и слева шли склады утиля, магазины игрушек, кабаки, ломбарды, дешевые бакалейные лавчонки - жизненная артерия, где бок о бок стояли дома и фабрики, прилипшие, как улитки, к обеим ее сторонам. Люди тащили узлы в ломбард и мешки на склад утиля или же возвращались из города, кто с еще не истраченным пособием, кто с жалованьем в кармане, так что торговля шла всю неделю, не прекращаясь.
- Ты книжки читаешь? - спросил Дэйв.
- В школе.
- А "Дракулу" читал?
- Нет. Интересно?
- Ага, - засмеялся Дэйв. - Страху не оберешься.
Брайн тоже рассмеялся.
- Я хочу купить себе одну книгу, называется "Граф Монте-Кристо".
- Слышал по радио, - сказал Дэйв. - Передавали сериями несколько месяцев подряд. Значит, книжка будет стоить кучу денег.
- Знаю, но я уже давно на нее коплю. Как только шесть пенсов насбираю, несу в лавку к Ларкеру: заведующий держит мои деньги у себя, пока не наберется полкроны. Тогда книжка моя.
Такая целеустремленность произвела на Дэйва впечатление.
- И сколько у тебя уже набралось?
- Два шиллинга. Добавить еще шесть пенсов, и на следующей неделе можно будет книгу забрать.
Дэйв вывернул карманы, вытряхнул из них все до последней монетки и тщательно пересчитал.
- На, получай три пенса. Остальные три дам в понедельник. У меня целый ворох тряпья, схожу и продам, а потом зайду к тебе домой, занесу деньги.
Брайн не верил своим ушам. Могли пройти недели, прежде чем эти последние, трудно уловимые шесть пенсов попадут ему в руки, по монеткам в пенс и в полупенсовик.
- Спасибо, Дэйв. Как только куплю книгу, сейчас же дам ее тебе почитать.
- Не надо, - ответил Дэйв. - Не могу я читать толстые книги. Держи ее у себя. Если вздумаю принести книжку домой, ее отправят в клозет или Доддо начнет записывать в ней свои ставки на скачках. Да я ведь в кино это видел. В книге небось все то же самое.
Верный своему слову, Дэйв пожертвовал Брайну недостающие три пенса. Субботним вечером, теплым и пыльным, Брайн шел по направлению к Кэннинг-серкус, шагая мимо старых домов, которые уже начали ломать, - выстроившиеся в ряд грузовики один за другим забирали мусор и обломки и отвозили на свалку к Санпасти. Пройдя шумный перекресток, Брайн спустился к Дерби-роуд, заглядывая по пути в каждый магазин. Уже огибая Слэб-сквер, он подумал, что-то скажут отец с матерью, когда он явится домой, держа в руках чудесную толстую книгу.
В витрине магазина Ларкера среди словарей и иностранных книг лежал большой атлас, раскрытый на карте мира, - только этот раздел и интересовал Брайна. Он вошел и сказал девушке в коричневом платье, сидевшей за кассой, что хочет купить книгу "Граф Монте-Кристо", и начал излагать ей избранный им для этой цели несложный финансовый план.
Девушка ушла, оставив Брайна одного, - он уже держал наготове четыре розовых оплаченных чека и последнюю сумму взноса, шесть пенсов, - и вернулась вместе с заведующим.
- Да, я знаю его, - сказал заведующий, - это наш клиент. - Он повернулся к Брайну, принял от него чеки и деньги, разложил все на столике у кассы. - "Граф Монте-Кристо", если не ошибаюсь? Пожалуйста, принесите ему эту книгу.
Книгу принесли и тут же стали заворачивать - Брайн успел лишь мельком разглядеть, что на обложке нарисован человек со шпагой.
Выйдя из лавки, он у двери развернул покупку, быстро перелистал все несколько сот страниц от первой и до последней и снова от последней до первой. Позади раздался приятный девичий голос:
- Читать хватит надолго, правда?
Он обернулся, сказал, что да, и пробежал глазами весь внушительный перечень глав.
Дома никого не оказалось, он уселся возле камина и принялся за чтение. В комнате было чисто, посуду со стола убрали, и в этой располагающей атмосфере тишины и порядка он быстро, страница за страницей, одолевал легкий текст романа и уже дошел до главы, описывающей брачную церемонию Эдмона Дантеса, когда вернулись родители. Они сняли пальто.
- Красивая книжка, - сказала мать. - Где ж это ты такую достал?
- Купил в лавке.
- А кто дал тебе на нее деньги, а? - вмешался отец.
- Должно быть, недешево стоит, - сказала мать, расстилая на столе скатерть.
- Никто мне не давал, - ответил им Брайн, бережно закрывая книгу. - Я сам накопил.
В голосе матери послышалось раздражение:
- Сколько ж ты за нее отдал?
- Полкроны.
- И такую уйму денег ты промотал на книжку? - воскликнул отец.
Брайн предвкушал, как они оба обрадуются: вот какой он умница, принес в дом что-то ценное, а получилось наоборот. У него было такое чувство, будто его рассекли пополам и он истекает кровью. И все из-за книги.
- Я потратил свои, свои деньги! - кричал он в тоске и в обиде, потому что ему, выходит, следовало не книжку на эти деньги покупать, а отдать их родителям.
- Совсем рехнулся со своими книжками, - проговорил отец, и в голосе его звучала явная угроза. - Дочитаешься до того, что в конце концов спятишь.
Мать вернулась из кухни.
- Тратить полкроны на книжку, когда тебе обуть нечего! И какой хитрый поросенок: у меня дома сколько раз гроша не было, не на что жратвы купить, а он держал денежки в кармане.
- Не держал я их в кармане, - объяснил Брани. - Я их по частям относил в книжную лавку, вот и скопилось.
Это только подлило масла в огонь - значит, он хотел, чтобы дома не могли добраться до его денег, а родные хоть с голоду подыхай.
- Не сообразил, что надо бы пару ботинок купить, - кричал отец. - Подожди, вот зашвырну я ее в огонь, твою книжку, черт бы ее драл!
- Ума-то в голове, будто только нынче родился, - ворчала мать.
Угроза отца привела Брайна в ужас, он уже видел, как пламя пожирает листы книги.
- Это моя книга! - выкрикнул он.
- Не нахальничай. - сказал Ситон, - не то смотри, парень, дождешься.
Брайн уже не мог удержать слез, и отец с матерью это видели.
- Хоть бы война какая поскорей, чтобы всех нас убило! - неистовствовал Брайн.
- Что мелет, а? Только подумать! - сказала мать. - И где это он выучился такому?
Отец дал ему затрещину.
- Скажи еще хоть слово - увидишь, что я тогда с тобой сделаю.
- Подождите, дайте только мне вырасти! - крикнул Брайн.
Но Ситон на это сказал лишь:
- Дочитается, совсем дураком от своих книжек станет.
Они пили чай, а он сидел возле камина, силясь подавить рыдания, и это было нелегко, потому что он ясно понимал теперь, как дурно поступил. Но ненависть к родителям и жалость к самому себе пересилили, он не мог остановиться и все плакал.
Вера протянула ему чашку с чаем.
- Пей, брось реветь, конец света еще не настал.
Глаза его были прикованы к обложке, где храбрец со шпагой, казалось, плевал на всех на свете и никаких забот не ведал. А если и случались у него заботы, то лицо и шпага красноречиво говорили, что стоит только сразиться на поединке, и забот и неприятностей как не бывало.