- Здорово, - сказал Брайн. - Я тоже так сделаю, когда вырасту. Когда мне исполнится четырнадцать, я не пойду работать, как мама велит. Я убегу из дому, пойду в Шервудский лес и стану там жить. Не хочу работать на фабрике. А ты, Берт?
- Черта с два. Уж если придется работать, так наймусь на ферму или еще куда в деревню подамся. Чтоб на свежем воздухе. Доддо всегда говорит: лучше быть землекопом или батрачить на ферме, тогда хоть чахотку не наживешь. Мне по душе только одна работа - копать землю. Я люблю лопатой орудовать - картошку копать, или песок рыть, или уголь в подвал ссыпать, или мусор какой подбирать. Лопату я потому люблю, что орудовать ею нетрудно и с лопатой ты всегда на свежем воздухе. И потом, те, у кого лопата, не так часто сидят без работы, как другие.
- Мой отец всегда на пособии, - сообщил Брайн, - а у него лопата есть. Нет, это все равно, потому что, когда нет работы, так уж, значит, нет ее. Доддо ведь тоже часто без работы, скажешь нет? Почти у всех ребят в школе отцы на пособии.
- Ну, если уж они не могут найти работы, - сказал Берт, - значит, надо жить на пособие, что ж поделаешь, все-таки лучше, чем ничего, верно? Хотя на это не очень-то проживешь. Вот почему я, когда вырасту, хочу выстроить себе хижину, тогда у тебя все свое и незачем идти на фабрику или в новые дома искать работу, можно у себя на огороде посадить все съестное. И уж тогда никакого тебе дела нет до безработицы и пособий, понял? Поэтому мне и хочется свой дом. Вот это будет жизнь!
- Да, лучше не придумаешь, - согласился Брайн. Вдоль Уоллатон-роуд тускло мерцали огни - двойной ряд стражей, разгоняющих туман, - а между ними мчался к городу ревущий поток машин.
- Холодно, - поежился Брайн.
Берт положил свёрток на землю, развернул газету, вытащил куртку Доддо и передал Брайну, и тот укутался в нее, как в шубу. Берт намотал на плечи отцовские брюки, напялил на голову его здоровенную кепку, смял газету в ком и принялся наподдавать его ногой, направляя к цели - к дому, - ловким и быстрым движением перебрасывая ком Брайну и громко вопя "Гол!" всякий раз, как удавалось послать бумагу далеко вперед.
Дорога вывела их на Боббер Милл-бридж - впереди развилки шоссе светились огни пивной "Конская голова", где посетители толпились у столиков, расставленных на улице между стоянкой машин и детской площадкой. Берт и Брайн решили зайти в дешевое кафе поблизости. От голода сосало под ложечкой, что, впрочем, бывало и после воскресного обеда и даже после недели пресыщения от неожиданно свалившейся обильной еды. Они заглянули в полуоткрытую дверь кафе и увидели столики, уходящие вглубь длинного зала. Народу было мало, но на некоторых столиках еще стояла не убранная официанткой грязная еда.
Они стали ходить от столика к столику, выскребывая дочиста тарелки, подбирая корки хлеба с маслом, кусочки холодного жареного картофеля и остатки вкусных желтоватых раковин теста, в которых жарилась рыба. Они не произнесли ни звука, вся операция проходила в полном молчании. Посетитель, ковырявший вилкой в груде дымящейся жареной рыбы и картофеля, уставился на Берта: у того хватило самообладания взять со столика бутылочку с уксусом и полить все, что держал а руке. Можно было подумать, что Берт работает при кафе или просто получил право подбирать объедки - даровую еду, которую кафе предоставляет непритязательным бродягам и беспризорным мальчишкам. Берт подчистил остатки со следующего столика, а сам все поглядывал на официанток, болтавших неподалеку. Полная крашеная блондинка с грубо размалеванным лицом протянула Брайну недопитую чашку еще горячего чая, и он стал пить - слишком медленно для того дела, на которое они с Бертом отважились. Брайн поставил чашку, и посетитель, видевший, как он пил чай, загородил рукой свою полную тарелку. Для Брайна все это было в диковинку, сам он, естественно, побоялся бы так вот зайти в кафе и накинуться саранчой на объедки. Его поразило, какая масса съестного лежит открыто, только знай бери - он даже и внимания не обратил, кто там на него смотрит.
Они уселись у стены дома и разложили добычу на газете, которую Берт взял со столика с той же невозмутимостью, с какой подбирал объедки. Оба ели жадно, разбирая ломтики картофеля, до того иной раз пережаренные, что они приобрели твердость рыбьих костей и ими удобно было брать куски побольше и помягче. Но вкуснее всего оказались корочки теста, и тут требовалась особенно тщательная дележка. Привередливые посетители оставляли на них рыбу, и эти лакомые кусочки ребята выковыривали большим пальцем и отправляли в широко разинутые и все приемлющие рты.
Брайн провел по губам рукавом куртки Доддо и встал.
- И как это оставляют на тарелках такую жратву? Корочки что надо. Я и не знал, что можно достать столько жратвы так вот, задарма.
- Подожди, я тебе еще и не то покажу, - похвалился Берт. - Это Колин и Дэйв меня всему учат; ты бы знал, что только они выделывают! На той неделе стащили в лавке у Плейера бракованные сигареты, и, когда пришли домой, Доддо надавал им по башке, сказал, чтоб не смели воровать. А потом уселся и давай сам курить эти сигареты. Готов спорить, он еще сколько-то из них продал, потому что вечером напился и у них с матерью была такая перепалка, ругались и орали до двух часов ночи. А наутро у матери синяк под глазом, а у отца - шишка на голове. У нас дома всегда так.
- И у нас то же самое, - сказал Брайн. - Я бы хотел, чтоб мы были богатые, а ты?
- Еще бы! Был бы я богатым, купил бы себе велосипед, в карманы напихал бы пачки фунтовых бумажек и удрал бы в Скегнесс, только б меня и видели.
- А я бы сел на корабль и уехал в Абиссинию, - сказал Брайн.
- А зачем тебе туда ехать? - осведомился Берт. - Там ведь война.
- Ну, тогда поеду в Индию, буду кататься на слонах, охотиться на тигров.
Берт надвинул на глаза здоровенную кепку.
- Давай пойдем в "Конскую голову", поможем собирать пустые кружки со столов. Кто выпьет лишку, спьяну роняет деньги, так что ты не забудь глянуть под стол, слышишь?
- Я не такой, как ты, я невезучий, никогда ничего не нахожу, - ответил Брайн. - Сроду еще ничего путного не нашел.
- Ну и что ж, ты все-таки ищи, когда-нибудь найдешь, - сказал Берт. - Наперед ведь не узнаешь, что попадется. Если где увидишь большие окурки, подбери, сунь в карман, я потом их выкурю, ладно?
С потолка лился тусклый свет, посетители пели, и ухо Брайна различило гипнотизирующее звяканье: кто-то расплачивался за пиво.
- Никогда не буду мотать деньги на пьянку, когда вырасту, - сказал Берт. - Буду копить, куплю себе велосипед.
Глаза его глядели куда-то в сторону. Официанты в белых куртках не справлялись с работой, и он вдруг схватил с полдюжины кружек со стеклянными ручками и понес к стойке.
Почти не умолкавшее пианино ритмично гремело и дребезжало, а Брайн, с растопыренными пальцами, ходил от столика к столику и, нанизав на пальцы как можно больше мокрых, скользких ручек, отправлялся ставить кружки на стойку. Берт сунул ему в свободную руку шоколадное печенье.
- Официант дал две штуки.
К десяти часам пивной посуды, которую надо было собирать со столиков, стало меньше. Они оба стояли, зорко следя, не поставил ли кто допитую кружку, готовые тут же мчаться за нею. Брайн устал, ему хотелось домой.
- Я тоже устал, - сказал Берт. - Давай все-таки подождем еще минутку. Нам за работу целый шиллинг могут дать.
Дул такой холодный ветер, будто в каждом его порыве были острые когти и он обдирал ими стены, выискивал и терзал тех, кто шел без фуфайки или жилетки.
- Ненавижу ветер, - сказал Брайн. - И снег и дождь тоже. Больше всего люблю, когда солнце.
Берт указал ему на столик вдали.
- Скоро лето, и пальто нам будут не нужны. Ты давай собирай вон те кружки, а я другими займусь.
По-честному так по-честному. Брайн подхватил две кружки, оставленные на столике в самом дальнем углу, и ловким движением запихнул в рот последний кусочек печенья. Заведение закрывалось, на пивные насосы с тремя ручками уже накинули полотенце. Брайн проворно маневрировал среди медливших уходить подвыпивших горлопанов. На его пути кто-то слишком пьяный встал, не рассчитав движения, резко толкнул стул, и Брайн поскользнулся, наступив на банановую кожуру, которую видел издали и хотел обойти.
Он держал кружки слишком крепко и не смог вовремя их выпустить. Никто и глаз не поднял при мелодичных звуках бьющегося стекла, все были слишком заняты - спешили проглотить последние капли, схватить сумочки, пальто, трости и уйти, а Брайн лежал, и перед глазами у него прыгали и мерцали оранжевые искры. И тут в одно ужасное мгновение он понял, что это он причина гибели двух бесценных пивных кружек, которые невозможно оплатить, потому что денег у него нет. Тюрьма, исправительный дом, здоровенный отцовский кулак мелькнули перед ним одной страшной картиной и заставили, как безумного, пулей ринуться к дверям и выбежать вон из пивной.
С одной стороны шел автомобиль, с другой со спокойной уверенностью двигался автобус, но Брайн промчался между ними на противоположную темную сторону улицы к спасительному укрытию зеленых оград на садовых участках и оказался затем в лабиринте пустынных и жутких тропинок, куда при иных обстоятельствах не рискнул бы заглянуть. Его обдавало грязью, кусты боярышника царапали ему лицо, пока он добежал до более сухого места у железнодорожного полотна.
Мимо медленно прополз товарный поезд - Брайн смотрел на пламя, вырывавшееся из кочегарки паровоза, чувствуя себя рядом с этим огромным чудищем как будто в большей безопасности. Поезд двинулся под мост к угольному складу, и Брайну захотелось уехать на нем, хотя состав пошел по направлению к пивной, Брайн силился удержать в ушах стук колес, пока тот не стал тихим бормотанием, которое затем поглотил и уничтожил все вбирающий в себя туманный ночной мрак.
И вдруг послышался голос - он доносился оттуда, где только что пробежал Брайн, и звучал грубо, ворчливо, некоторое время слышался ясно, потом тише и наконец оборвался. Он ушел, как ушел поезд, опять верх одержала тьма. Пальцы у Брайна кололо, будто по ним бежали кусачие муравьи, и, подняв руку, он увидел, что на двух пальцах крепко сидят стеклянные кольца. Другой рукой он разжал кулак, стащил с пальцев то, что осталось от кружек, и, прицелившись, насколько позволяла темнота, швырнул стекляшки как можно дальше. Снова послышался голос, теперь ближе:
- Бра-айн!
Брайн высасывал кровь из порезов и стоял тихо, ожидая услышать вслед за голосом шаги, но слышал только, как прыгают в ручье неподалеку лягушки.
- Брайн! Где ты? - опять раздался ворчливый голос. Нет, за ним не гонятся, потому что это зовет его Берт.
Почему его не преследуют? Ведь он же разбил две кружки!
Он ответил Берту:
- Я здесь. - Схватил зубами один конец грязного платка, а другой конец держал здоровой рукой и перевязывал.
- Как ты там? - спросил Берт, подходя к нему. - Давай я тебе перевяжу. - И затянул платок потуже, чтобы кровь перестала сочиться.
- Чего это ты удрал?
Вопрос удивил Брайна.
- Да я ведь расколотил две кружки. Ты что, не видел? - Подумаешь, ерунда, - сказал Берт. - Никто ничего и не сказал.
- А я думал, заругаются. Платить-то мне за кружки нечем.
- Они бьются то и дело. - Возле железнодорожной насыпи он передал Брайну три пенса. - На, твоя доля. Хозяин дал полшиллинга за работу.
На улицах их Содома почти все двери были на запоре, народу было мало. Брайну не терпелось поскорее убраться восвояси.
- Завтра вечером увидимся, - сказал он Берту, прощаясь у его дверей. - Завтра по вашему приемнику "Монте-Кристо" передавать будут?
- Нет, кажется, только в следующий вторник. Мы будем слушать, матери тоже очень нравится. Давай утром на свалку пойдем, а?
- О'кей. Пока!
- Абиссиния.
5
Мистер Джонс - сукин сын, паскуда, паршивый четырехглазый шпик, грязная сволочь - отдубасил Брайна костлявым кулаком за то, что тот недостаточно проворно открыл книгу.
- "Ве-не-ци-ан-ский ку-пец"! - вопил он, и каждый выкрикнутый слог сопровождался для Брайна болью в плече. - Сообразил? Сообразил ты, балда? Когда я велю открыть книгу, нечего возиться пять минут!
На прощание двинув Брайна по уху для ровного счета, он оставил его до поры до времени в покое. Брайн пристально смотрел на цветную картинку в том месте книги, где закончились его поиски. Тот, кого звали Шейлоком, высокий, с бородой, в одной руке нож, - этим ножом он и припер их к стенке, - а в другой какие-то чудные весы. Серые глаза Шейлока так и впились в компанию стервецов, вроде мистера Джонса: пузатые сволочи напали на бедного старика, как мистер Джонс на Брайна, и все только потому, что он захотел получить обратно деньги, которые им одалживал. Старый Джонс, конечно, против Шейлока, это видно было по тому, как он читал всю историю. И уж по одному этому Шейлок - хороший, несчастный старик, еврей, кажется? И плевать он хотел на всех тех, кто его презирает, стоит со своим ножом и весами, будто только что вышел из библии, похож на того типа, который хотел зарезать своего сына потому, что бог ему так велел, а в суде какая-то расфуфыренная шлюха стоит и болтает что-то там о дожде и милости. Джонсу-то она по душе, это тоже нехитро было угадать по тому, как он читал про нее. Шейлок - умный и храбрый старый человек, который в конце концов потерял все свои деньги, и дочь тоже, и "фунт мяса": Джонс и его сторонники все у него оттягали и знай себе колошматят всех, издеваются, дерут за уши, и никто им и пикнуть не смей. Только Шейлок плевал на своих поганых преследователей, этих сволочей, стервецов. Когда Джонс заставляет класс петь гимны о разных там распрекрасных вещах ("Тебе, страна родная, даю я свой обет", "Стоит вдали зеленый холм"), Брайн и Джим Скелтон каждое слово подменяют ругательством. Если бы Брайну пришлось выбирать между такими типами, как Джонс или полицейские шпики, которые услали старшего брата Берта в исправительный дом, да еще сначала исколотили до полусмерти, допытывались, где спрятаны деньги из газового счетчика, и бедным загнанным стариком, вроде Шейлока, уж он бы знал, чью сторону взять. И знал, кто взял бы его, Брайна, сторону, если бы Шейлок вдруг ожил и сошел с картинки.
Мистер Джонс, седая жаба, был самым лютым врагом. Во время уроков он сновал по коридорам, и то и дело за стеклом двери показывались его седые усы и лиловая физиономия: для этого ему приходилось вставать на цыпочки. Его серые, будто стальные, глаза заглядывали в класс, двигались то влево, то вправо, проверяя, достаточно ли внимательно следит преподаватель за поведением учеников. Малейшие признаки нарушения дисциплины - и он врывался в класс и, шагая между рядами парт, сыпал тумаки на удалые головы. С каждым годом он худел и худел, его темно-синий в полоску костюм обвисал на нем все больше, и все надеялись, что очень скоро старик окочурится от какой-нибудь ужасной болезни. Если даже по счастливой случайности на голову Брайна не обрушивался бьющий куда попало кулак, все равно нервы его были туго натянуты, они безошибочно предсказывали приближение мистера Джонса, и, когда тот проходил дальше по ряду, Брайн видел мельком его белый воротничок и грязновато-серого цвета гетры. "Будь у меня нож, такой, как у Шейлока, - думал он, - я бы всадил его в эту проклятую костлявую спину". Он смеялся про себя: "Уж я бы не проворонил свой "фунт мяса", да нет, какое там, я бы и все десять фунтов вырезал, и никакая бы расфуфыренная шлюха меня бы не остановила".
Неслышная, кошачья поступь мистера Джонса все время держала класс в нервном напряжении. А Брайн сделал из этого игру. Прислушиваясь к мягкому шороху шагов, приближающихся сзади, он говорил себе: "Остановится он около меня, ударит или нет? Спорю, что да. На целый доллар спорю, дьявол его возьми. Ну вот, что я говорил? Сволочь. Значит, кто-то должен мне доллар".
Мистера Джонса и преподаватели недолюбливали. Брайн это видел. Они всегда были настороже, так и ждали, что вот сейчас он явится, и, стоило мистеру Джонсу войти, немедленно передавали ему бразды правления, как видно, надеясь, что он не справится. Но он разрешал все проблемы, щедро рассыпая куда придется удары тяжелого кулака.
Всякий раз, как мистер Джонс открывал книгу, чтобы задавать по ней вопросы или читать вслух, Брайну это казалось нелепостью. Книги и мистер Джонс - нет, одно с другим не вязалось. Приятный шелест страниц и стук палки или кулака - такие разные, несовместимые понятия не должны бы существовать в одной комнате. Это сбивало Брайна с толку, вызывало досаду и не способствовало проявлению лучших сторон его незрелого разума.
Дома книг не было, но у деда в Ноуке он обнаружил целый склад старых, покрытых пылью книжек, все премии воскресной школы и все с именами дядей и теток Брайна, написанными безупречным почерком на внутренней стороне обложки. Он снял их с этажерки ("Ты там смотри ничего не порви, слышишь, Брайн?" - сказала ему бабушка) и прочитал: "Джон Галифакс - джентльмен", "Фонарщик", "Как поступила Кэтти", "Цыганка". Начал их листать, и в нос ему ударил затхлый запах: книги долгое время лежали в сыром месте. Такие книги были слишком чуждыми для чтения предметами, он мастерил из них башни, смотрел, как они шатаются, толкал их слегка, если видел, что его зыбкие сооружения сами разваливаться не хотят. Потом разложил их на две стопки и поместил рядом, чтобы не падали, взял верхнюю книжку, открыл ее.
"Жила однажды цыганка, по имени Мэг Меррилиз… В наши дни цыгане…"
Мертон читать не умел, но любил, когда ему читали вслух первую страницу газеты.
- На-ка, возьми, - сказал он Брайну громко. - Читай, что там написано.
- Да я не понимаю первого слова.
- Как это не понимаешь? Еще чего! - проворчал Мертон, думая, что Брайн упрямится. - Прочти-ка это первое слово, ну?
Брайн старался изо всех сил.
- Ар-ти, - проговорил он медленно.
Мертон ждал продолжения, но Брайн молчал, и он спросил:
- Это все? Арти? Нет такого слова.
- Там еще много букв, слово большое, только я его не знаю.
- Давай читай, узнаем.
- Не подгоняй, я и так читаю как могу быстро. Я разбираю по слогам: ар-тил.
- Вот дурень, бестолочь, - выругался Мертон. - Ар-тил! Сроду такого слова не слыхал. - Он повернулся, обращаясь ко всем находившимся в комнате: - Что же это за штука - артил, а? Черт меня побери, если я знаю. А вы? Ну, кто-нибудь?
- Да ведь я не дочитал, - сказал Брайн протестующе, снова берясь за газету.
- Так дочитывай. Ну, шевелись, пострел, я хочу узнать, что там пишут нового. Что же это значит - ар-тил? Начало слова или все тут, больше ничего нет?
Брайн негодовал.
- Я дочитаю, только заткнись, не мешай мне. Ар-тил-ле…
- Опять не вышло. - Мертон ткнул его в бок пальцем и подмигнул остальным. - А я-то думал, ты мастер читать, - сказал он нарочито разочарованным тоном. - Должно ж там еще что-нибудь быть, кроме артилле.
- Ага, есть, - отозвался Брайн, поняв теперь, что Мертон шутит. - Есть еще немного, маленький хвостик. Слушай, теперь все прочел: ар-ти-лле-ри-я. - И повторил медленно: - Артиллерия - вот какое слово.