V
- Здравствуй, батюшка Степан Тимофеевич, - громко кричали астраханцы и бежали толпою за Стенькою Разиным, когда он на другое утро въезжал в город, окруженный своими есаулами, с Фролкою и Васильем подле себя.
- Здравствуйте, детки! Здорово, ребятушки! - говорил весело Стенька и, выехав на площадь, остановил коня и поднял руку. Толпа сразу замолкла. - Говорили вам вчерась мои есаулы про славное казачество! - заговорил Стенька. - Ну вот, так все вы теперь казаки будете. Идите в поле, и там я присягу возьму с вас!
- В поле, в поле! - закричали вокруг, и толпа бросилась бежать к городским воротам.
Площадь опустела. Стенька Разин оглянулся.
У раската грудою лежали трупы: лдни были с отсеченными головами, другие с разбитым черепом, третьи просто удушенные. Казалось, все они намокли в крови, потому что вокруг них была топкая кровавая грязь. То тут, то там валялись руки и ноги…
- Закажи яму вырыть, - сказал Стенька Шелудяку, - да всех их туда. А то смердеть дюже станут!
- Где яму-то копать?
- Яму? А ну, тут Троицкий монастырь есть. Пусть братья и постараются. Много? - спросил он, указывая на трупы.
- А вчерась считано четыреста. Да опосля приводили.
- Ладно! Так им и надо, псам! Иваша, - обратился он к Терскому, - тащи на поле попов-то! Пусть с книгой придут да крестом. А мы поедем!
Он тронул коня.
- Дорогу атаману! - закричали в толпе, едва он показался из ворот, и толпа разом раздвинулась на две стороны.
- Ну, детки, - сказал Стенька, не сходя с коня, - сейчас попы придут. Станете крест целовать на честной службе. Богом поклянетесь стоять за великого государя да за меня, Степана Тимофеевича, атамана Разина, да за честное казачество. Богом поклянусь вам и войску честно служить, изменников выводить!
- Дорогу, дорогу! - раздались возгласы. Толпа снова расступилась. Впереди ехал Ивашка Терской, сзади него шло восемь священников в оборванных рясах, с растрепанными волосами, и их окружали казаки с плетьми.
- Едва повытаскал, - сказал Терской, подъезжая к атаману. - В чуланы, в подвалы попрятались, что кроты! А кресты из церквей взяли. Вот!
Терской опустил руку за голенище сапога и вынул оттуда три напрестольных креста и поднес их атаману. Толпа безмолвно стояла в ожидании церемонии.
- Ну, три попа, берите кресты и держите! - крикнул на священников Стенька. - А вы чередом целовать крест станете, а потом мне кланяться. Ну!
Но священники стояли неподвижно, опустив головы.
- Ах вы, длинноволосые! - закричал Васька Ус. - Али не слышите, что батюшка вам приказывает? Ну, ты! Иди! - он схватил одного старика за плечо и с силою толкнул к атаману.
Стенька протянул ему крест, но старик вдруг выпрямился, глаза его сверкнули, бледное лицо залил румянец.
- Не оскверняй святого креста, богоотступник! - громко сказал он. - Поругатель святыни, антихрист! Братия! - закричал он народу. - Образумьтесь. Се не человек, а дьявол во образе человека!
- Голову его, голову! - завопил в ярости очнувшийся от изумления Разин.
- И сказано в Писании, - кричал священник, - придут дни и…
Толпа охнула. Сабля Уса сверкнула на солнце как молния, и отрубленная голова священника упала на грудь, вися на окровавленной коже. Тело упало на землю, и кровь пошла широкой струею. Толпа в страхе отодвинулась.
Стенька дрожал от гнева, и глаза его метали искры.
- Иди ты! - сказал он молодому священнику. Тот выступил и твердо ответил:
- Богу служу, а не дьяволу!
- Ну, ну! - заревел Стенька. - Ой, казаче, отсеките ему руку одну да ногу одну! Пусть другие поглядят на свово батьку! Ну!
Страшное приказание было исполнено мгновенно. Истекая кровью, священник лежал на земле рядом с отсеченными рукою и ногою.
Стоявшие близко слышали, как он молился, и невольно крестились.
- Ты! - показал Разин на следующего.
- Невместно и мне свой сан порочить! - ответил третий.
- Ин! - сказал Стенька. Лицо его окаменело в зверском выражении. - Вы ему, казаче, две руки отрубите, а тому, четвертому, две ноги! Так вот! А вы будете крест держать? - спросил он угрюмо у оставшихся.
- Смилуйся! - воскликнул устрашенный молодой священник.
- То-то! Ну, иди, держи крест, - сказал Стенька, протягивая ему крест, - и вы!
Священники подошли и взяли кресты в руки.
- Ну, детки, подходите на целование! - обратился Степан к толпе.
Народ дрогнул и длинной лентою потянулся мимо атамана. Каждый, крестясь, целовал крест, кланялся Разину и отходил в сторону.
Священники стояли бледные, дрожащие от ужаса и держали кресты перед собою, стараясь не видеть страшных трупов своих собратий, залитых кровью. Народ испуганно косился на мучеников, а Стенька Разин, страшный, как карающая судьба, как неведомый антихрист, недвижно сидел на коне.
Часа четыре длилась церемония присяги. Наконец она кончилась, и Стенька облегченно вздохнул.
- Ну, други, вот вы и казаки стали! Нет над вами воевод и бояр. Сами себе вольные! - сказал он. - Разделитесь вы теперь на тысячи, и будут у вас от вас тысячники, а каждая тысяча на сотни, и у сотни свой сотник будет, а сотни на десятки с десятским. Правиться все кругом радою будете. Как што, сверитесь и думайте сообща. А для порядку вам атаманом вот он будет! - Стенька указал на Ваську Уса. - А его есаулами - вот они! - он указал на Федьку Шелудяка и Ивашку Терского. - Им во всем верьте! А теперя выберите тысячников да посылайте их в городок. Дуванить добро станем!
- Многая лета Степану Тимофеевичу! - заревела обрадованная толпа.
- А, испить теперь! - сказал уже весело Стенька и, ударив лошадь, погнал ее в город.
При самом въезде у ворот стояло кружало. Длинная изба с широким навесом, под которым стояли столы и лавки. Вокруг росли тенистые тополи и ветвистые липы.
- Ой, славно! - сказал, осаживая коня, Степан. - Ивашко! - крикнул он Волдырю. - Ну ее, приказную избу! Давай тут пить! Раздобудьте, братья, горилки!
Он слез с коня и сел на лавку. Казаки скрылись и через минуту выкатили бочку.
- А ну, по-казацки! - смеясь сказал Стенька.
В один миг бочку поставили стоймя.
Фролка подскочил к ней и богатырским ударом кулака расколол дно.
- Ото ладно! - одобрил Стенька. - А ну! За качество!
Гришка Савельев спешно подал ему деревянный ковш. Стенька зачерпнул водки и жадно выпил.
- У-у! Здоровая горилка! Бисова вудка! - сказал он.
Ивашка Волдырь торопливо шел, махая руками, и сзади него казаки тащили мисы с галушками, варениками, пирогами, мясо и рыбу, баклаги, фляги, сулеи и жбаны с вином и медами.
- Ой! И опохмелимся же! - радостно закричал Стенька. - Ты, астраханский атаман, угощай, что ли!
Василий не отставал от других. Вино туманило ему голову и разжигало кровь. Убийства уже не приводили его в содрогание.
- Пити - греха не быти! - кричал он. - Тут вино, а в Саратове кровь пить буду!
- Ай да Вася! - радостно смеялся Разин.
- На дуван! На дуван! - кричала толпа, устремляясь снова за ворота к Ямгурчееву городку..
- Ну, Вася, - сказал Степан Ваське Усу, - вина всего не выпьем, иди дело делай, без тебя нельзя дуванить. И вы, есаулушки! - сказал он Шелудяку и Терскому. - Ну-те, шубу-то мою не забудьте! - крикнул он вслед.
- Наливай, что ли, ты, Гришка! - приказал он Савельеву.
Василий тихо вышел и прошел в городок.
Там шумела и волновалась толпа. Кричали и стрельцы, и казаки, и голытьба, и вновь испеченные казаки-астраханцы.
Груды добра высились посреди площади. Василий подошел к Ваське Усу и сказал:
- Моим молодцам тоже батька дать указал!
- Знаю. Много их?
- Сто сорок!
- Пришли от них молодца!
- Здеся я, атаман, - словно из земли вырос Кривой и поклонился, сняв шапку.
- Ну и стой тут! - сказал Ус, деля добычу.
Чего только не было в горах наваленного добра. Мешки с деньгами, и одежда, и сбруя, и оружие, и тут же кресты, образа, церковное облачение и мисы с самоцветными камнями.
Казаки привычными руками сортировали кучи, складывая одно к одному.
Потому Ус стал делить. Четвертую часть каждой кучи он отделил на атаманство. Половину оставшихся на казачество, половину вновь оставшегося стрельцам и работникам Разина, а остальное астраханцам.
Тысячники, а потом сотники подошли к своим частям и поделили их поровну, потом десятские разделили на десять куч каждую, а там подошли дольники и стали метать жребий - кому что.
Василий выбрал себе дорогие чеканные пистолеты, кинжал и саблю, а все остальное отдал своим удальцам.
Их нельзя было узнать. Пасынков оделся в парчу и бархат. На Кривом был дорогой атласный кунтуш, Дубовый надел на себя боярский кафтан и гарлатную шапку.
В толпе замелькали армяне и евреи, и пошел торг и потом пьянство.
Густая толпа стояла вокруг кружала, где пил Степан, и, как собака, ждущая подачки, жадно смотрела на своего батьку. А тот, в шубе, возвращенной ему назад, без шапки, время от времени кидал в толпу мелкие деньги.
Среди пьяного гомона нередко слышались вопли и стоны. Это астраханцы вылавливали своих ворогов и казнили их.
Попадался купец, приказчик, приказный или дьяк - и, насмеявшись над ним, буйная толпа убивала его каким-нибудь хитрым способом.
- До атамана! До атамана! - изредка раздавался крик. - Батька! Послушай!
- Чего там? - спрашивал Стенька. В кружало входил полупьяный казак и волок за собою девушку.
- Ин, - говорил он, - я при Астрахани один на десять по распорядку оставлен. Полюбилась мне красна девица, а поп не венчает.
Стенька сразу приходил в ярость.
- Поп?! Ах он песий сын, коровий помет! Ивашка, иди, прикажи венчать молодца. Скажи, в воду его посажу!
- Батюшка Степан Тимофеевич! - раздавались снова крики, и толпа астраханцев вваливалась в кружало.
- Чего, детушки?
- Дозволь сыск сделать! Многие из приказных людей да дворян схоронились: вели их отыскать и побить, а то придет от государя присылка, - они нам станут первые вороги.
- А бейте их, детушки! На то ваша казацкая воля!
- На митрополичьем дворе их много. Там и щенки-воеводы.
- Ну, ну! Это уже когда я уеду. А теперь по улочкам шарьте!
И, день в день, три недели шли в Астрахани рука об руку разбой и пьянство.
VI
Василий истомился. Жажда мести, страстная любовь к Наташе незаметно разгорались в нем и теперь пылали пожаром, а Стенька Разин словно забыл про свои походы в этой Астрахани.
- Батько! - говорил иногда Василий Разину.
- Чего, сынку?
- Да когда ж мы на Саратов пойдем, скажи на милость?
- А что, сынку?
- Да терпеть не могу больше! Смотри, государь стрельцов нашлет - и не осилим Саратова.
- Ну, ну! Мы их всякую силу разобьем. Не бойсь! А ты потерпи малость. У нас сказывают: "Терпи, казак, атаманом будешь!"
- Нельзя раньше, - таинственно объяснял ему Фролка, - вишь, братан заказал два струга обрядить. Хоругви новые сделать.
- Для чего два струга?
Фролка понижал голос до шепота:
- Один для Никона-патриарха, а другой для царевича Алексея Алексеевича!
- Да ведь он помер?
- Нишкни! Это бояре выдумали. Они его извести хотели, а ен до Степана убег. Теперь с нами!
Василий качал головою:
- А Никон отколь?
- С Белоозера. Его оттуда наши казаки своровали.
Василий успокаивался на время, но потом вновь начинал тосковать. Виделись ему странные сны, чудились наяву странные видения. В ушах и во сне, и наяву звучал призывный голос Наташи: "Вася, Вася!" Он даже иногда испуганно оборачивался, так явственно слышался ее голос.
За последние дни мгновенье за мгновением вставали в его уме воспоминания своего позора, разорения и нового позора. Он просыпался иногда от мучительной физической боли, трогал спину, омоченную потом, и она казалась ему окровавленной. Он рычал от жажды мести и царапал свою грудь руками.
А Разин пил в кружале день в день, в вине ища и вдохновенья, и силы.
Однажды он вдруг обратился к Василию:
- Иди на митрополичий двор. Возьми у него старшего сына князя Прозоровского, Бориса, и приведи пред мои очи.
Василий тотчас встал, позвал с собой десять человек из своего отряда и пошел.
Митрополичий двор казался крепостью.
Вкруг него окопали ров, за тыном насыпали вал и наставили пушки.
- Ей, ей, ей! - закричал Василий. Из-за тына показалась голова служки:
- Чего тебе?
- Впусти или прикажи выслать мне Бориса, сына воеводы. Степан Тимофеевич приказывает!
Служка скрылся. Полчаса спустя открылись ворота, и из них вышел красивый юноша.
- Я княжой сын! - сказал он громким голосом. - Что надо!
- Велено тебя к атаману вести!
- К Стеньке? Веди, молодец, - отвечал юноша, и Василий невольно подивился его бесстрашию.
С светлым, улыбающимся лицом, ясным взглядом остановился он перед страшным атаманом.
- Чего тебе от меня надобно? - спросил он его. Стенька Разин оглядел его исподлобья мутным взглядом:
- Нонче ночью про вас, воров, думал. Где таможенные деньги, что сбирались с торговых людей? Отец твой ими завладел и промышлял.
- Николи отец мой этими деньгами не корыстовался! - с гневом, вспыхнув, ответил юноша. - Не видел их даже. Сбирались они головами, а головы приносили все в приказную избу, а принимал их подьячий денежного стола Алексей Алексеев с товарищами. Все деньги ушли на жалованье служилым. Спроси хоть у подьячего. Он жив!
- Сыскать! - коротко сказал Стенька.
Васька Ус спешно выбежал. Воцарилось молчание. Разин пил, изредка угрюмо вскидывая глазами на молодого Прозоровского, а тот стоял свободно, заложив за спину руки, с легкой усмешкой на устах.
- Хочешь казаком быть? - вдруг сказал Разин. - Присягни мне и казачеству, я тебя есаулом поставлю!
Юноша тряхнул головою.
- Николи я с разбойником и татем быть в одном не хочу! - ответил он.
Разин криво усмехнулся.
- Добро! - сказал он.
- Може, выпить хочешь? Медку? - вдруг снова предложил он Борису. Тот только покачал головою.
В это время Ус притащил подьячего. Он скрывался тоже у митрополита. Это был пожилой, лет сорока, человек.
- Где таможенные деньги? - спросил его Стенька.
- Служилым людям раздали! О ту пору стрельцы к воеводе приступили за жалованьем, - ответил подьячий.
- Видишь! - сказал юноша
Стенька злобно хлопнул кулаком по столу.
- Врет он, коровий помет! Казаче, повесьте его за правый бок на крюк! Пусть его повялится малость! - сказал он, кивая на подьячего.
Юноша грустно взглянул на него.
- Прости меня, Алексей, - сказал он.
- Бог с тобою! - ответил тот. - И тебе, вьюноша, разбойник крест уготовал.
- Увести его! - закричал Стенька, вскакивая.
- Ну, а где животы ваши? - спросил он, подскакивая к Борису. Тот даже не двинулся.
- А животы наши твои же люди ограбили. Наш казначей все сдал, а твой есаул Василий Ус увозил от нас.
- Ну, ну, добро! Все твоя правда! - усмехнулся Степан. - А казаком не хочешь быть?
- Не хочу с ворами вязаться!
- Ну и то добро! - сдерживаясь и весь кипя, промолвил Степан. - Приведите мне со двора его другого брата!
Борис побледнел:
- Атаман, что ты задумал?
- А так! Пожартовать!
Казаки с шумом принесли младшего сына воеводы. Ему было только восемь лет. Он испуганно прижался к брату.
- Как звать тебя, пащенок? - спросил его Степан.
- Борис! - тихо ответил мальчик.
- Тоже Бориска! Ну, ин! Так вот что, - обратился он к старшему, - или ты целуй крест на казачестве, или я твоего братишку за ноги подвешу.
Юноша побледнел как полотно, но, ни минуты не колеблясь, сказал:
- На то ты и разбойник! А душой кривить я не стану!
- Ну, ну! - прохрипел Стенька - Возьмите его!
Мальчик заплакал и прижался тс брату.
Юноша склонился над ним.
- Не плачь, Боря, они все добрые! Они с тобою поиграть хотят. Иди с ними! - он нежно перекрестил его и поцеловал.
- А возьмите и этого пса и подвесьте рядом! - вдруг приказал Стенька, кончая свой суд. - Пить будем!..
И он снова пил, не трогаясь с места. "Когда же?" - с тоскою думал Василий.
- Батько, да что ж ты это? - наконец заговорил он снова.
- Ну, ну, - ответил ему ласково Стенька, - я ужо тебя за то потешу. Пожди малость!
В тот же день, сидя в кружале, он приказал сыскать какого-либо подьячего.
Полчаса спустя к нему привели низкорослого, белобрысого подьячего; глаза его испуганно бегали во все стороны, маленькая бородка дрожала словно лист на ветке. Он вошел и упал на колени перед Степаном.
- Как звать тебя?
- Наум, батюшка! Наум, милостивец!
- Подьячий?
- Подьячий, батюшка! Кружечного сбора приказа, милостивец!
- Грамоту знаешь?
- Знаю, батюшка! - и при каждом ответе подьячий стукался крепко лбом в землю.
- Ин, - сказал Разин, - садись туты и пиши ты мне прелестные письма. А в тех письмах напиши, что всем холопам и кабальным и крепостным будет воля. Станут все казаками, воевод и бояр уничтожать; они - враги государевы, дьяков и подьячих тоже!
Наум дрожал мелкою дрожью и в такт его речи кивал головою, повторяя последнее слово.
- И будут сами себе головы. Напиши, что бояре в злобе своей патриарха Никона заточили, а царевича Алексея Алексеевича извести хотели, а они ко мне убежали, и ноне я их на Москву к царю везу! Стрельцам тож напиши. Понял?
- Понял, батюшка!
- Садись и пиши! Вина хочешь?
- Для ясности, - с жалкой улыбкой сказал подьячий.
- Лакай! Дайте ему водки жбан! Да пиши складно, умилительно!
Подьячий примостился на другой конец стола Стенька пил и начал говорить Василью:
- Хотел я удружить тебе, ну, так и сделаем. Я-то сам еще через три дни пойду, а ты иди завтра в утро. С тобой твои сорок, да дам тебе еще две сотни молодцов, да казаков сто с Гришкой Савельевым. Ты атаманом будешь, он есаулом. Иди и бери Саратов! Вот!
Василий даже вскочил от волнения.
- Батько! - воскликнул он.
- Рад? То-то! Я для своих всегда ласков. Нонче вот мы этих писем изготовим и я с ними нищих вперед пошлю, чтобы кидали везде. А утром ты иди!
У Василия от радости захватило дыхание. Завтра. В четыре, пять дней они сделают переход - и берегись воеводы и Лукоперовы!
- Готово, што ли? - окрикнул подьячего Степан.
- Готово, милостивец! Дозволь прочесть!
- Чти!
Подьячий дрожащим, гнусавым голосом начал чтение. Степан слушал и кивал головою.
- Так, так! - говорил он. - Ладно, щучий сын! Ишь ты!
И когда окончил подьячий чтение, он ласково кивнул ему головою:
- Поднеси ему, Вася, меду!
Василий поднес. Подьячий расцвел от удовольствия и выпил.
- А теперь повесьте его, казаче! - сказал равнодушно Степан.
Маленький подьячий побледнел и отшатнулся. Кружка упала у него из рук.
- К… как? - пролепетал он.
- Повесить! - повторил Степан. - Потому ты подьячий - сорная трава, крамольное семя! Ну же, хлопцы!