- Нет, сынок, этого нельзя! - качая головою, сказал Еремейка. - Они оба Василья Чуксанова. У него с ними счеты.
- Так! Так! - подхватили закабаленные холопы. - Он им за свое должен!
- Ну вот! Вы их и оставьте ему на долю!
- А Ермилку?
- Ермилку? Ну, того можно!
И не проходило дня, чтобы Еремейка не говорил с холопами. Чуть вечер, пробирались два, три человека в старую баню и слушали Еремейку и видали у него дивные вещи.
- Смотрите, друга, это я для вас заготовил! - он ввел их в заднюю камору, где отлеживался после нападения Сергея Чуксанов, и показывал им мечи, копья, кинжалы.
- Откуда это у тебя, дедушка? - с изумлением спрашивали холопы, а тот только ухмылялся:
- Люди добрые принесли. Страннички прохожие!
Нетерпение охватывало холопов. Радость свободы, жажда мести распаляли их воображение, но они сдерживались по совету Еремейки, и с той, и с другой стороны не произносилось еще страшного имени Стеньки Разина.
Ермил ходил теперь между холопов со своим батогом в руке мрачнее тучи.
- Знаю, что у вас, чертей, на уме! - говорил он иногда в виде угрозы. - Как бы усадьбу спалить да на сторону! Так допрежь того я вас насмерть забью. У меня приказ такой есть.
- Ты за Васькиными-то холопами следи, - говорил ему Лукоперов, - они, сучьи дети, чай, дознались, что он к вору ушел.
- Не бойся, милостивец! У меня всякий холоп во где! - и Ермил сжимал свою могучую пятерню в кулак.
Однажды Сергей с любимыми своими стремянными выехал на охоту. Они переехали разоренную усадьбу Чуксанова и в его леску затравили зайца.
Сергей слез с коня отдохнуть. Кругом было тихо, мирно. Наступившая осень позолотила деревья, свежий, бодрящий воздух уже пах холодною зимою, синее небо уже не палило зноем, и во всей природе чувствовалась неясная грусть.
Сергей задумался. Ему было скучно. Если бы не теперешнее напряженное время, бросил бы он усадьбу и поехал бы в Казань, где снова забражничал бы с приятелями, пошел бы гулять в посад, а там на лето вернулся бы с князем Прилуковым, и сыграли бы свадьбу. "И ей-то, Наташе, тоска какая? - подумал он, и ему стало жалко сестры своей. - Надо будет у батюшки за нее попросить!"
Потом подумал он о наступившем времени, и ему стало почему-то жутко. Что холоп? Холоп - пес, а когда раз бросилась на него песья стая, он едва ускакал на коне! А тут этот Разин. Еще князь Прилуков приезжал, каких страстей наговаривал, а тут и он сам!..
В это время он оглянулся и вдруг встал на ноги, насторожился и стал внимательно смотреть перед собою. Саженях в ста от него в просеке стояли с лошадьми в поводу Первунок, Муха и с ними какие-то нищие. Они горячо разговаривали друг с другом, потом один нищий снял шапку, вытащил оттуда бумагу и дал Мухе. Муха сунул ее за пазуху.
- Гей вы! Коня! - закричал Сергей.
Нищие вдруг юркнули в кусты. Первунок с Мухою что-то крикнули им вслед, и тихо, не спеша, Первунок сел на коня и повел Сергеева в поводу.
Сергей сам пошел к нему навстречу.
- Чего медлишь, коли я зову? - крикнул он. - Плети хочешь? Что за люди были?
- Какие? - спросил Первунок.
- Что с вами говорили?
- Это-то? Нищие! Дорогу спрашивали.
- Куда?
- А на Камышин! - с едва заметной усмешкой ответил Первунок. Кровь ударила в голову Сергея. Он вдруг обернулся к Мухе:
- Что за бумагу они тебе дали? Кажи!
Муха сделал глупое лицо:
- Бумагу? А на что мне бумага? Нешто я грамоте знаю?
- Попритчилось тебе, государь! - сказал Первунок.
- Домой! - Сергей погнал коня. Первунок и Муха поскакали за ним следом. Он слышал, как они обменялись словами, и еще сильнее взволновался. - Я им покажу! - цедил он сквозь сжатые зубы.
Они въехали во двор.
- Ермил! - закричал Сергей, сходя с коня.
- Здесь, государь!
- Зови Сову, Охочего да еще пять холопов! Живо! А вы стойте! - сказал он своим стремянным.
Те переглянулись и остановились у своих коней. Пришли холопы.
- Взять их! - сказал Сергей, указывая на стремянных. - Да ошарьте везде! Бумага при них быть должна!
Ермил встряхнул головою и бросился на Первунка. Холопы бросились за ним.
Из-за пазухи Мухи выпала бумага. Ермил тотчас подал ее Сергею.
Сергей развернул, но он не знал грамоты и тотчас отложил ее.
- Ты што ж говорил, что нет у тебя бумаги? - спросил он Муху. - И ты тоже! - сказал он Первунку. - Дайте им по сто батогов! Да тут, при мне! Ну!
Холопы не посмели ослушаться. Удары посыпались на спины Первунка и Мухи, но, верно, те удары были не крепки, потому что они сами встали на ноги.
- Ты, Ермил, сведи их в клеть да запри! Я ту бумагу прочту, а после обеда сыск сделаем!
Сергей прямо прошел к отцу, положил бумагу и рассказал, какое дело.
Лукоперов побледнел:
- Ой, уходить надо! А что в грамоте-то?
- Да не знаю я. За попом сходить надо! Ей, Федька, позови отца Андрея. Да не мешкотно!
Отец Андрей был еще молодой человек.
Он учился в Киеве, убежал оттуда, служил дьяконом в Царицыне, а потом пошел в Саратов, поссорившись с попом, да и остался в усадьбе Лукоперова, куда зашел на отдых.
- Нам лишь бы по книгам читал! - сказал Лукоперов. - Службы-то править нельзя, церкви не ставил, а так утреннюю али вечернюю, акафисты почитаешь
Он вошел, покрестился, поклонился Лукоперовым и спросил:
- Что требуется?
- Да вот, батька, почитай-ка нам! - сказал Лукоперов.
Поп взял в руки бумагу, быстро просмотрел ее и покачал головою:
- Богомерзкая!
- Да что в ей?
- Прелестное письмо от некоего вора и богоотступника, Стеньки Разина!
- Что! - крикнул нетерпеливо Сергей. Поп откашлялся и начал читать:
- "Ей вы, холопы да кабальные люди, голь кабацкая да посадские горькие, иду я до вас, Степан Тимофеевич, суд и правду чинить над воеводами, да боярами, да дьяками, да приказными, да над всеми начальными людьми, от коих по земле Русской всем теснота и обида…"
Дальше в письме говорилось, что всем холопам будет воля казацкая. Пересчитывались вины боярские. Говорилось, что они царевича Алексея Алексеевича да патриарха Никона извести хотели, а теперь он, Степан Тимофеевич, их на Москву везет и зовет всех подневольных людей подняться ему на помощь.
И чем дальше читал поп грамоту, тем бледнее делались лица Лукоперовых.
- Ну, ин! - закричал Сергей. - Я им покажу! Я с Мухи кожу сниму.
- Пожди, Сережа, подумаем!
- Чего думать? Страху нагнать на них надобно!
В угрюмом молчании прошел у них обед. Слышно было только в тишине, как гудели мухи, носясь стаей по горнице.
- Допрос учинить надо, - сказал наконец Лукоперов.
- Я ужо учиню! - с злой усмешкою ответил Сергей.
Они разошлись по горницам. Сергей ушел в повалушу, а сам в свою опочивальню.
Но заснуть он не мог и беспокойно ворочался с боку на бок. Мерещились ему угрюмые лица холопов, представлялась высокая виселица и припоминался Василий с искаженным злобою лицом.
- С него и все беды пошли, - бормотал он. - Эх, Сережа! Горяч ты, горяч, сынок мой возлюбленный!
Долго он ворочался без сна и наконец не выдержал и поднялся с лавки. "Квасу испить на крылечке", - подумал он и медленно направился к крыльцу.
- Федь!.. - закричал он, выходя на крыльцо, и вдруг замолк и присел от ужаса. Глаза его почти вылезли из орбит, словно кто сдавил ему горло, лицо позеленело и борода затряслась, как лист на осине. Потом он вдруг завизжал нечеловечьим голосом, бросился назад и, не переставая кричать, побежал через другой ход в повалушу к сыну.
И было ему с чего испугаться. На высокой перекладине высокого крыльца качался на веревке труп Ермила…
Сергей вскочил от пронзительного крика отца, а тот вбежал и обессиленный повалился на пол.
- Батюшка, что с тобою? Что приключилось?
- Там… там… - бормотал Лукоперов.
- Что там? На, квасу испей! Да что случилось-то?
Лукоперов, стуча зубами по краю ковша, отпил квасу и несколько оправился. Сидя на полу, указал рукою на окно и сказал:
- Там… на крыльце… Ермил…
- Ну, что Ермил?..
- Повешенный!
- Что-о? - Сергея охватил в первый раз настоящий страх. - Что ты сказал?
- Повешенный! Это его холопы! Теперь нас будут! Ох! Говорил я, идем в Саратов! Доченька-то, доченька!
Сергей затрясся:
- А с ней что?
- И не убьют, разбойники.
Сергей сразу оправился. Решимость овладела им. Он опоясался саблей, взял в руки чекан и сказал отцу:
- Полно! Пойдем, что ли!
- Брр!.. - задрожал старик, поднимаясь с полу.
Он боялся идти, но еще страшнее было для него остаться одному. Он поднялся и пошел следом за сыном.
Они вышли на двор. Кругом царила мертвая тишина. Нигде не было видно ни живой души, и только над крыльцом одиноко качался труп удавленного Ермила. Сергей перекрестился и отвернулся.
Твердым шагом он прошел двор и заглянул в холопскую избу. Она была пуста. Он заглянул в другую - то же. Тогда он прошел к общей избе, трапезной и распахнул в нее дверь.
Человек тридцать угрюмо толпились в ее углу, и между ними Еремейка.
- Ей, вы! - зычно крикнул Сергей, и все испуганно вздрогнули и обернулись. Сергей увидел, что это все недужные или еще малолетние для работы. - Где остальные?
- Ушедши! - ответил паренек лет двенадцати.
- Куда?
- А в лес!
- Уйдем! - бормотал Лукоперов.
- Костька, Фролка и Мишка, приведите до меня Первунка и Муху, а вы - батюшке на помогу! Живо! Батюшка, делай сборы! - сказал он отцу.
- Сними того…
- Подите снимите Ермила с веревки, - приказал Сергей.
Гнев бушевал в нем, но он видел, что сейчас он бессилен. "Ужо будет, - думал он, - со стрельцами вернуся".
- Милостивец, - сказал, возвращаясь в избу, Фролка, - они убегли!
- Как?
- Убегли. Изволь сам поглядеть!
Сергей в ярости скрипнул зубами.
- Ты чего здесь, старик! - накинулся он на Еремейку. Тот сверкнул глазами, но сдержался.
- Кабы не я, так, может, и ты бы с батюшкой тоже качался, - сказал он глухо и, прежде чем Сергей опомнился, вышел из избы.
- Оставь их, - заговорил испуганно отец, - давай сбираться лучше. Забирай животы, сынок. Ну их! Еще вернутся!..
Они пошли по конюшням и сараям. Часть экипажей была поломана, и они отыскали только возок да четыре телеги. Из коней осталось только голов пятнадцать самых негодных.
Старик ничего не видел и только торопил с отъездом.
- Милостивцы, пособите! - говорил он своим холопам. - Родимые, не оставьте!
Наташа сидела в своей светелке, охваченная ужасом. Время обедать, а Паша не приходила. Время повечерять, а Паши все нет. Мертвая тишина царила в доме, только раз она услышала какие-то ужасные вопли.
Они пронеслись, замерли, и снова наступила тишина, тишина ужаса.
Наташа стала звать свою девушку и кричала, пока не устала; а потом в бессилии опустилась на табуретку и задумалась. Неужели ее хотят здесь схоронить? За что? Разве она не любила отца? Брата?.. При этой мысли она вздрогнула. Ей припомнился Василий.
- Вася, милый Вася, - зашептали ее губы. - Выручи меня из злой неволи! Конца ей не вижу. Где ты, сокол мой?
В это время послышался стук в дверь и ласковый голос отца:
- Доченька, Наташенька, отопрись!
Она вскочила на ноги и подбежала к двери:
- Как же отпереться мне, батюшка, ежели ключ у тебя!
- Ахти, Господи! - выкрикнул отец, и снова все смолкло. Наташа упала на колени.
Что такое деется?..
Через несколько минут послышались шаги. Кто-то остановился у двери, и снова она услышала голос отца.
- Не бойся, Наташенька! Отойди от двери, голубушка!
Наташа послушно отодвинулась, и почти тотчас дверь затряслась под ударами топора.
Раз, раз! Раз, раз! Еще! Еще! Лезвие топора сверкнуло из досок, и дверь открылась Лукоперов бросился к своей дочери и обнял ее:
- Доченька моя милая. Бежать нам надо! Взбунтовались холопы наши! Все убегли и нам грозятся. Скорей, скорей!
Наташа сразу уразумела опасность. Она быстро склала в сундучок несколько вещей, оглядела свою горенку прощальным взором, сняла с изголовья образок, благословение матери, и сказала:
- Идем, батюшка, я готова!
На дворе стояли нагруженные телеги. Шесть холопов вяло возились подле них. Сергей, вооруженный, в шлеме и панцире, сидел на коне.
- Едем! - нетерпеливо окликнул он, когда отец показался с дочерью.
- Сейчас, сейчас!
Он усадил Наташу в возок, сел сам и перекрестился.
- Трогай! - Сергей ударил пятками коня, и телеги, скрипя, выкатились из ворот.
Мрачнее тучи ехал Сергей рядом с возком, и грудь его пылала местью. Ну, думал он, горе вам, холопы! Найдется в Саратове дружина!
Они ехали до самого вечера. Наконец сделали роздых. Лукоперов с грустью посмотрел в сторону своей усадьбы и всплеснул руками.
- Сожгли! - закричал он. Все оглянулись.
К небу поднимался огненный столб, рассыпая искры…
Едва уехали Лукоперовы, как холопы вернулись на усадьбу и с криками радости принялись ее разграблять, хватая все, что попадалось им под руку. Еремейка ходил между ними и торопил.
- Скорей, скорей, ребятушки, неравно помощь они позовут! Не берите много-то. Добра и там будет!..
Разграбив усадьбу, холопы подожгли ее со всех сторон и под предводительством Еремейки двинулись все в Камышин…
IV
Наступило уже утро, и город Саратов проснулся, когда Лукоперовы проехали надолбы и въехали в посад. Торговые ряды уже открылись, народ сновал взад и вперед. Поезд Лукоперова медленно поднимался по узким улочкам, и Сергей должен был ехать впереди, чтобы разгонять народ. В иное время делали это его стремянные, если даже он один на коне ехал, а теперь он сам за холопа! От этой мысли кровь вскипала в нем, и он злобно махал плетью, расчищая дорогу.
- Ты не больно помахивай! - крикнул на него один посадский, отскакивая от удара.
- Оставь! Его, может, самого холопы-то нахлестали! - с хохотом сказал ему другой посадский.
- Не бойсь! Им и тут не ох сладко будет! - заметил третий, и они разбежались.
Лукоперовы въехали на свой осадный двор, выстроенный прочно, наподобие острожка. Лукоперов свел дочку в горенку, заказал своим шести холопам да седьмому дворнику беречь боярышню и вместе с сыном тотчас пошел к воеводе.
- В приказной избе воевода-то-с! - объяснил им воеводский холоп Осип.
Они прошли в приказную избу. Воевода сидел и говорил дьяку:
- Да воеводе симбирскому напиши, может, он какую силишку на помогу пошлет. Пиши: нам со своими людишками умирать впору… Да! Милостивец мой! - воскликнул он, увидя Лукоперова, и тотчас поднялся ему навстречу, раскрыв объятия. - Иван Федорович! Пришел-таки до нас, пришел! Здравствуй и ты, Сергей Иванович! О тебе думал, хотел посыл делать, а вот и ты! - и он облобызался с обоими.
Дьяк издали поклонился им. Лукоперов уныло потряс бородою.
- Мой грех, мой грех, Кузьма Степанович, что тебя впору не послушался! Слышь, мои холопишки слугу мово верного повесили, чуть нас животов не решили, усадьбу сожгли, сами разбеглись, а мы едва до сюдова добрались!
Воевода качал головою и сочувственно вздыхал:
- О-ох! И не говори! Идет к нам горюшко, шагает. Конец свету близко. Фомушка вон бегает да поет:
Берегите одежонки
Идтить к Боженьке!
Ой, пойдем к нему! Близится час наш! Да что это я! - вдруг спохватился он. - У меня-то делов да делов. Простите, милостивцы! Вы пойдите-ка в домишко мой, что там-то увидите. Ой! А я в одночасие и к вам буду! - и он легонько толкнул Лукоперова. Старик с сыном вышли, за ними следом слышался голос воеводы: - Ну, ну, Егорушка, кому еще писать-то?..
- Видишь, гроза идет, - сказал отец сыну. Сергей тряхнул головою.
- Тут-то, батюшка, она не страшна. И стены крепкие, и пушки есть, и стрельцов немало!.. Лоб разобьют.
- Ну, ну!
Они вошли в воеводский дом, прошли сени, малую горницу и вошли в большую горницу, внутреннюю, вошли и ахнули. За столом в горнице сидели окрестные саратовские помещики, дворяне да бояре, и среди них Лукоперова соседи Паук и Жиров с двумя сыновьями.
- Иван Федорович, - заговорили они, - давно ли к нам?
- Да нонче, в утро! - ответил он, целуясь со всеми по обычаю. - А вы, милостивцы?
- Я-то еще третьево дня, - сказал Паук, высокий, сухой старик, с гривою сивых волос на голове, с белою короткою бородою, - едва успел на коня вскочить. Убить хотели холопишки! А Акинфиев долго жить приказал! - окончил он, вздохнув.
- А что?
- Повесили хамы! А с его женкою да дочкою глумились, глумились и зарубили тоже!
Дружный вздох всех сидящих вызвал у Лукоперова на глаза слезы. Он набожно перекрестился.
- Я-то допрежь всех уехал, - заговорил Жиров. - Кой-што из животов увез, а теперь слышу, сожгли усадьбишку-то! А у тебя?
Лукоперов снова рассказал свои злоключения, и тут со всех сторон заговорили помещики.
Каждый рассказывал про свою беду, как про исключительную, но везде она сводилась к одному. Взбунтовались холопы. Один успел вовремя убежать, другой опоздал и потерял кто сына, кто жену, кто дочь, а животы свои каждый.
Пока они так беседовали, вошел воевода и завладел беседою.
- Для всех, государи, горе! Общее горе, и теперь нам сообща надоть за царя-батюшку постоять до последнего издыхания. Поговорить о том надобно. Вот што! Нонче ввечеру, государи, и соберемся здеся! Ты, Иван Федорович, где стал?
- А у себя, в осадном дворе!
Воевода затряс головою:
- Не можно это! Там тебе конец будет, а того хуже дочушке твоей. Помилуй, под боком посадские. Они нонче все в сторону гладят, батюшку поджидают.
Лукоперов растерялся:
- Куда же деваться?
- Куда! Да ко мне, милостивец! У меня, слава Те Господи, местов хватит! Вон, все они у меня и с людишками своими, и с бабами. Я вдовый, а принять-то могу всякого.
- Как же так, Кузьма Степанович!
- Глупство! Вы мне все милостивцами на моем воеводстве были, так мне ли покидать вас!
- Вестимо, Иван Федорович, умирать все на миру будем! - раздались голоса.
Лукоперов растрогался и низко всем поклонился:
- Спасибо тебе, Кузьма Степанович! Вовек не забуду.
- Век-от короток наш! - ответил воевода и сказал: - Не хотите ли, милостивцы, поглядеть, вора иду казнить!
- Какого вора?
- А вот! - Воевода сел, разгладил бороду и рассказал: - Ведомо вам, милостивцы, что разбойник, вор Сенька Разин ноне прелестные письма рассылает со всякими людьми, а те прелестные письма люди эти читают да ими посадских да стрельцов мутят. Слышь, идите, говорит, кто с саблей, кто с ручницею, кто с дубиной на воеводу свово.
- К нашим холопам такая грамотка была! - сказал Лукоперов.