- Ну вот! Пришел это намедни ко мне посадский Кирилка Овсяный да и говорит: "Пришли до Акима, - а Аким этот дворник на осадном дворе у вора-разбойника Васьки Чуксанова, - трое людей с грамоткой и нас, - говорит, - посадских, мутят, срамные речи говорят". "Что же говорят?" - спрашиваю. "А учат, как придет этот Разин, город подпалить, ворота отворить. Степан Тимофеевич, - говорит, - тогда с вами казну всю поделит, а инако всех вас перебьет!" Взял я тута стрельцов с собою да к Акиму на двор. А те трое людишек да Аким увидали и бежать. Я за ними стрельцов. Одного поймали, а других и нет. - Воевода развел руками. - Сгинули! Я конных за надолбы посылал, нет и нет! Не иначе как посадские укрывают. Ну, я которых пытал, в застенке драл. Нет!
- А с тем-то што?
- Ну, а того пытал крепко: кто да откуда. Молчит, собака! А ноне его и вешаю.
Воевода встал.
- Акимки-то двор спалить велел, животы его стрельцам отдал, а за голову три рубля обещал. Идемте, милостивцы!
Все поднялись и гурьбою вышли из воеводской избы.
Лишь только они вышли, стрельцы бросились в тюрьму и скоро вывели оттуда высокого белокурого мужчину, одетого в лохмотья, закованного по рукам и ногам. Лицо его было бледно и в страшных язвах от каленого железа, которым его пытали, волосы были спалены и только клочками торчали на бороде и голове, ноги тяжело волочились по земле.
В одно время с ним показался священник.
- Хочешь исповедаться и приобщиться? - спросил воевода.
- Хочу! - ответил преступник.
Воевода дал знак, и его провели в приказную избу. Пока он исповедовался у попа, воевода говорил со своими гостями:
- Кругом воровские приспешники! За каждым блюди! А как усмотришь? Ну? Теперя, думаю, и у стрельцов уши настороже. Намедни приходили за жалованьем. А какое? Допрежь этого по году не брали, а тут подай! Наскреб это я им, а сам думаю: воры! Продадут!
В это время священник вышел из избы, а за ним преступник.
- Кончили? - сказал воевода. - Ну, ведите!
Стрельцы окружили преступника, сзади него стал палач с веревкою в руке. Воевода подал знак, заиграли на трубах, ударили в тулумбасы, и вся процессия двинулась по городу. Народ сбегался и провожал их толпою.
Они через городские ворота вошли в посад и остановились на посадском рынке. Там уже подле ворот в надолбы стояла виселица.
Воевода дал знак, и все остановились. С преступника сбили кандалы. Палач перекинул веревку и надел петлю на шею, слегка стянув ее рукою.
- Православные христиане! - вдруг сиплым голосом заговорил преступник, ослабляя веревку. - Дайте Христа Бога ради винца чарочку! В горле пересохло, ей-ей! А как выпью, веселей будет и на тот свет идти, ей-Богу! И веревка-то лучше на шее ляжет!
- Тьфу! - плюнул священник. - Богомерзник!
- Ладно, ладно, мил человек! - послышались в толпе голоса.
- А пусть его в последях, - добродушно сказал воевода, и палач приостановился, намотав на руку веревку.
Несколько посадских бросились в кабак и мигом принесли под виселицу кружку вина.
Преступник ухватил обеими руками кружку и хрипло прокричал:
- Много лет здравствовать нашему батюшке Степану Тимофеевичу!
- Не давать! - замахал воевода руками, но тот уже выпил.
- Врешь, воевода! - сказал он, бросая кружку. - Теперь вешай!.. Придет он, наш батюшка! Рассчитается за свово сынка!
- Тяни! - кричал воевода.
Палач уперся ногою в столб виселицы и потянул веревку; несчастный взлетел на воздух, взмахнув судорожно руками, и закачался на виселице. Палач завертел конец веревки вкруг столба и отошел.
Молчание воцарилось на площади.
- Ну, смотрите и вы у меня! - грозно заговорил воевода, обращаясь к толпе. - Вот так собачьей смертью пропадет всякий, кто станет ворам приятствовать! Знаю, - он погрозил палкою, - есть промеж вас изменники, ворам потатчики, ну, да ужо доберусь до них! Всех выведу! По глазам увижу и в застенок пошлю! Идем, государи! - сказал он кротко гостям, и все пошли назад в город.
Лукоперов простился со всеми.
- Смотри, - сказал ему воевода, - переезжай пока до худа ко мне во двор, а ввечеру будем все думу думати!
- Спасибо, Кузьма Степанович!
Лукоперов вернулся, взял дочь и приказал холопам везти добро на воеводский двор.
- Оно, доченька, - говорил он Наташе, - там тебе покойнее будет. И подружки найдутся!
- Мне все равно, батюшка, - равнодушно ответила она, и ей действительно было все равно, так переволновалась она за последние какие-нибудь два месяца. Отчаянье сменилось надеждою, надежда страхом, беспрерывные волнения, томленье неизвестностью, тоска одиночества так утомили ее душу, что она стала на время как-то безучастна ко всему окружающему, а старик говорил ей:
- Вон везде смута какая пошла! Холоп на свово господина поднялся, церковь сквернят, государево имя поносят! А твой-то Васька к ним, к ворам, ушел. Душу человеческую загубил! Плюнь на него, доченька! Вор он, богопротивец, клятвопреступник, государю крамольник!
Наташа вздрагивала, бледнела и ничего не отвечала отцу, а в душе ее слабо поднимался супротивный голос: "Вы его таким сделали!"
Но этого голоса не слыхал Лукоперов и продолжал:
- Так-то лучше, доченька! Отсидимся от воров, я тебя за князя замуж отдам. Княгинюшкой будешь. Я тебе буду поклоны бить. Молись Богу, дитятко, от вора отбиться!
Воевода для гостей своих новых, отцу и сыну отвел одну горенку, а Наташу поместил в светелке, в терему, особнячком. В терему поселились на это время жена и дочь Жирова, жена Паука, да еще немало дворянских жен и дочерей. К ним в услужение приставил воевода трех посадских девушек. Днем собирались они в общей горнице и коротали время за пяльцами, к ночи расходились по своим светелкам, и ни печали, ни страхи не касались их сердец. Слыхали они, что вор идет, знали, что замутил он их холопов и усадьбы через него спалили, но считали город со стрельцами охраною крепкой и пели свои песни и гуторили свои речи, оглашая терем смехом звонким и раскатистым…
К ужину у воеводы собрались все помещики.
Поставил он перед каждым кубок, на столе выставил бутыли, сулеи да жбаны и начал речь:
- По мне, милостивцы, сухая ложка и рот дерет, без вина слаба голова, без похмелья не быть разуменья. Так ли?
- Ладно говоришь, Кузьма Степанович! - одобрил его Лукоперов, охочий до выпивки. - С пустой головы мало толку!
- Так и выпьем! Поначалу во здравие государя нашего батюшки!
Все дружно выпили и опрокинули свои кубки.
- Много лет ему, батюшке, здравствовать!
- А вторую за одоление врага нашего, вора поганого!
- Ладно говоришь, воевода!
- Ну, а третью за совет да любовь!
Лицо воеводы разгорелось, глаза заискрились. Он расправил усы и бороду и начал:
- Государь-батюшка еще три, почитай, месяца назад писал: жить вам, воеводы, с бережением! А чего беречься, милостивцы, да и как? Людишки воры, стрельцы - налицо!.. А теперь и подошло время.
Он тяжко вздохнул.
- Людей-то у меня: стрельцов восемь сотен да тридцать четыре пушкаря на двадцать четыре пушки. Теперь опять посадские, про тех с опаскою думать надобно, да ваших холопов сотня, может, наберется. И все!
Он опять вздохнул.
- Написал я теперь в Тамбов и Пензу, в Симбирск и Казань, да думаю, мало с того толку, потому сам от них грамотки получил. Просят людишек. Ха-ха-ха! А я у них! Так и гоняем гонцов! И все же поберечься надобно.
- Стены-то, воевода, в порядке? - спросил Сергей Лукоперов.
Воевода кивнул ему головою.
- Вот, друже, тебя перво-наперво просить хотел! Человек ты служилый, военный. Пособи мне! Я хоть и был против поляка под Смоленском, да все дело мое было животы оберечь. Дохли мы с голоду, а боя не было. Так ты и помоги!
- Что же? Я государю всегда слуга, - сказал Сергей. - А тебе, воевода, коли что по силам; рад помочь!
- Вот, вот! Я так и смекал, друже. Ты у меня, к примеру, в помощниках будешь. Что укажешь, то сделаю. А Жировы, Иван Митрич да Петр Митрич, тоже в пособниках!
- Рады служить, воевода! - ответили довольным голосом Жировы.
- Иван над посадскими старшим будет, а Петра над холопами да торговым людом, а ты, Сергей, значит, над стрельцами да над всеми. Как, государи мои?
- Да чего же лучше, воевода! - сказал Паук.
- Ладно удумал, воевода! - одобрил Лукоперов.
- Добро, Кузьма Степанович! Как решишь, - заговорили кругом, - дай и нам службишку. Мы все в общей беде служить рады!
Воевода встал и поклонился всем в пояс.
- Спасибо, милостивцы, за ласку! - сказал он и, севши, продолжал: - А службишка всякому найдется! Так вот. Мы, значит, утречком обойдем стены да поглядим, как што.
- Я думаю, воевода, - сказал Сергей, - допрежь всего посад выжечь надоть. Его выжгем, а в городе и запремся.
- Ну, ну! - ответил воевода. - Экой ты горячий. Выжечь успеем, когда вор придет, а пока что подождем!
- Да и жечь опасливо! - заговорили кругом. - Вдруг ветер на город повернет. Тогда что?
- Там видно будет! - решил воевода, заканчивая совет.
- Теперь пить будем, други! До воров еще будет время.
Кубки снова наполнились, и все дружно стали пить, на время забыв об опасности.
Только старик Лукоперов чувствовал себя как-то неладно, и, странно, каждый раз при мыслях о Стеньке Разине в его уме мелькал образ Василия. Он даже несколько раз испуганно покосился на соседнюю горницу, где тогда драли Василия.
- Боязно, Сережа, - заговорил он, когда они ушли в свою горницу, - сильны воры и вокруг изменники!
- Э, батюшка, - беспечно ответил Сергей, - не попустит Господь торжествовать неправде. Покорит он государю под нози врага и супостата!
- Да, может, не теперь?
- На все воля Божия! Отсидеться очень можно. Только посад надо сжечь!
- Думаешь, можно?
- Можно, батюшка! Я на том крест поцелую, что буду биться до последнего вздоха. Да и другие тож!..
V
Воеводу на другой день узнать нельзя было. Толстый, обрюзглый, неповоротливый, не дурак выпить в компании, охотник поесть до отвалу да спать до обалдения, немного разгильдяй, - он вдруг при сознании опасности обратился в грозного воеводу, готового жизнь положить ради исполнения своего долга. Лицо его стало серьезно и решительно, слова кратки и выразительны, распоряжения толковы.
Увидев Сергея, он ласково кивнул ему головою и сказал:
- Добро, Сергей Иванович, кто рано встает, тому Бог подает. Пойдем.
На дворе его ждало несколько стрельцов-начальников.
- Я, - сказал воевода, - приказал сотельникам придтить, да пятидесятникам, да пушкарскому голове! Нонче Жировых в приказ послал перепись сделать, подьячих в посад услал да в торговые ряды людишек счесть, кои годны. Опять, думаю, лошадей отобрать.
- А стрельцы нешто пешие? - спросил Сергей.
- Не все, а конных-то всего две сотни. Мало, чай?
- До четырех надо! Всех-то восемьсот.
- Восемьсот!
- Ну, так на полы!
- Слышь, Митрич, - обратился воевода к сотнику, - ты для своих достань да ты, Авдеич!
- Добро! - отозвались те.
Они вышли из ворот, и их тотчас окружила толпа зевак.
- Ну, вы! - окрикнул их воевода. - Идите свое дело делать. Неча вам на воеводу глаза пялить: узоров нет! Лучше крамольников высматривайте! Ну, ну, а то в палки!
Толпа недовольно разошлась.
- Пойдем, Сергей Иванович!
Они вошли в низенькую дверь наугольной башни и стали подниматься по ее ветхим ступеням.
- Ишь, ведь, - попенял воевода, - так и скрипят, того гляди, обвалятся. Сколько раз писал на Москву, что надобно чинить. Нет, не дают городовых людей на работу. Кто вас, дескать, тронет. Вы в середке! А вот…
Они вышли на верхнюю площадку под плоскою крышей. Там, обращенные на три стороны, стояли три пищали. Сергей заглянул в их дула.
- Смотри, боярин, - сказал он, - сколько там всякого мусора: щепки, кирпич. Надо выкинуть.
- Надо, надо! Ты чего ж, песий сын, своего дела не блюдешь? - накинулся воевода на пушкаря. - Что пищаль-то, свалка тебе? А?
- Да нешто я это? Это мальчишки балуют.
- Мальчишки! - передразнил воевода. - А ты их шелепами!
Они пошли дальше по стене, по узкой галерее под крышею, переходили из башни в башню, и везде Сергей с воеводою делали распоряжения. В одном месте из пушки выкатилось колесо; его надо было подвести снова, в другом совершенно подгнил пол и надо было подпереть его.
Сергей распорядился и осадною защитою того времени. Указал места, где сложить кирпичи, чтобы кидать ими в осаждающих; заказал наделать котов, огромных колес без спиц, для той же цели и, наконец, указал места, где нагревать смолу и воду, чтобы лить их на головы врагов.
Воевода передавал его приказы стрелецким начальникам и пушкарю и прибавлял к приказу всегда крепкое слово.
Они заглянули и в чуланы, где в непогоду укрывались пушкари, и в нижнюю галерею стены, где ставились обыкновенно стрельцы с самопалами.
- Уф, важно! - сказал довольно воевода. - Истинно ты военный человек, Сергей Иванович!
- Постой, надо еще в погреб сходить да в пушечный амбар. Там, может, что есть! - заметил Сергей.
- Дело! Идем, друже!
Они осмотрели погреб. В высоких кадках там стояло зелье, то есть порох; пирамидальными кучами лежали ядра.
- Выбрать их отселева да к пушкам снести! - сказал Сергей.
- Слышишь? - сказал воевода пушкарю. - Наряди-ка людей-то!
Наконец в пушкарном амбаре Сергей увидал две огромные пушки с короткими стволами, называемые тюфяками, и приказал их поставить внизу башен, что при городских воротах у моста.
Осмотрели также ров, где Сергей приказал выправить честик, и после этого вернулись на воеводский двор.
- Ну вот! - сказал воевода стрелецким начальникам. - Лошадей достаньте и еще две сотни на коней садите. А еще вот его слушайтесь! Он как я! А потом скажу. Вор близко! Поборитесь же за великого государя, его царское величество; послужите ему, государю, верою, правдою, бейтесь с ворами до последнего. За то государь не оставит вас своею милостью!
- Рады служить великому государю даже до смерти! - ответили сотники.
Воевода одобрительно кивнул головою:
- А теперя с Богом и за дело!
Стрельцы ушли. Сергей пошел делать роспись, кому где службу нести, а воевода направился в приказную избу, где братья Жировы составляли ополчение из посадских и торговых людей.
В городе и посаде закипели работы. Таскали ядра, зелье, кирпичи и коты на стены; волочили пушки; стрельцы ходили с одного места на другое; Жировы каждый день скликали своих ополченцев и проверяли их.
Воевода на случай пожаров собрал баб и мальчишек и поставил над ними начальниками боярских и дворянских детей, снабдив их всех густыми мочальными кистями на длинных палках.
Всех охватило волнение, но по-разному.
Все ждали прихода Стеньки Разина, но тоже по-разному.
Воевода, дьяки, приказные, люди начальные и съехавшиеся помещики, бояре и дворяне ждали его как врага; посадские же, голытьба и некоторые из стрельцов ждали как избавителя.
Воевода чуял, что измена гнездится в городе, и своею ревностью портил дело.
Каждый день он ездил со стрельцами по городу и каждый раз кого-нибудь да отправлял в пыточную башню.
- Я вас, воров, крамольников, насквозь вижу! - кричал он, разъезжая по посаду. - Я из вас веревку скручу! Я вам протру глаза.
- Допрежь твово протрутся и сами! - закричал раз кто-то из толпы.
- Схватить его, собаку! - заорал воевода.
Стрельцы ухватили его. Это был рослый детина с дерзким взглядом.
- Так, молодец! А чтобы у тебя хоть и протерты глаза, а язык пустое не болтал, я тебе колышек в рот посажу! - сказал воевода. - Сведите его в башню да распорочку ему в рот, а там в тюрьму!
- Пожди, воевода, - роптали посадские, - будет и на тебя невзгода!
- Ох, будет битва великая! - говорил, вздыхая, каждый вечер воевода.
Что ни день, он посылал стрельцов за надолбы на разведки, не идут ли воры, и каждый раз стрельцы возвращались ни с чем.
Нетерпение росло.
- Господи, хоть бы скорее! - охал воевода - Пусть уж придет разбойник, да чтобы разом!
И все волновались.
Лукоперов, испив добрую чару вина, перед сном шел к своей дочушке и там делился с нею своими впечатлениями и мыслями.
- Слышь, дочушка, - говорил он, - воевода опять поджигателя поймал. Сегодня повесил. Нищие, говорят, пришли стены жечь, разбойники!
- Астрахань взяли! - говорил он в другой раз. - Бают, крови пролили! Ух! Кто боярин, того и секли. Воеводу с раската бросили!
Наташа дрожала и бледнела.
- На все воля Божия! - шептала она.
- Это ты истинно! Бают, это Божья напасть за грехи наши. Звезда появилась, слышь, в небе! Беззакония творим, вот! В Петровки на Москве-то иные убоину едят! Ереси пошли всякие. Старец, бают, предрек государю: быть, говорит, трем бедам. Гляди: государыня померла, раз! Царевич помер, два! А теперь этот идет. Вот и три! О, горе нам, грешным!
И он плакал, тряся своей лысою головою, и Наташе становилось за него и больно, и страшно.
- Батюшка, да неужели нам вред сделают?
- Убьют, доченька! Коли город возьмут, всех убьют!
Наташа вздрагивала:
- Молиться будем!
- Молись, доченька, Пресвятой Богородице!..
Сын не любил его причитаний. Молодой и отважный, он не боялся боя и верил в возможность защиты.
- Ты, батюшка, только кручину разводишь! Шел бы в терем, что ли!
- Болит сердце, Сереженька. Как подумаю о Ваське, так и защемит. Тьфу!
- А чем Васька страшен? Как и всякий вор, быть ему на виселице!
- А до того?..
Время шло. Напряжение увеличивалось, потом упадало и нарастало снова.
Накануне страшного утра никому о беде и не думалось. Воевода здорово угостился со своими гостями, и все мирно разошлись по своим горницам.
И вдруг в утро раздался гул набата.
- Пожар! - вскричал воевода.
"Не к добру!" - подумал Сергей, быстро вставая с лавки. Они в одно время выбежали на двор. Горели стенные башни.
- Воры! - закричал не своим голосом воевода, бросаясь назад в горницы и хватая саблю.
- Затворяй ворота! К воротам! - закричал Сергей, но уже было поздно.
- Нечай, нечай! - кричали казаки, въезжая в посад.
Ожидавшие их посадские с диким ревом подхватили их крик и бросились на город.
- Нечай! - орали кругом, вливаясь в ворота, как лавина.