- Бум! - грохнула угловая пушка. Казаки отшатнулись.
Ивашка и Еремеев с двумя сотнями уже полезли на стены, на них вдруг опрокинулись груды камней, страшные коты, и они убежали все за ров.
- Ничего так не будет! - сказал Еремеев и поскакал к Степану.
Степан Разин стоял на берегу рва с обнаженной саблею и хрипло кричал на толпы холопов.
- Лезьте, собачьи дети! Десять собьют, один войдет. Что будет! Лезьте!
- Бум! - громыхала пушка, и чугунное ядро месило толпы холопов.
- Не можно, батюшка! - сказал один, вылезая изо рва весь мокрый.
- Вот тебе, трус поганый! - прорычал Стенька и перекрестил саблею мужика. Перерубленный до пояса, он покатился назад в ров. В это время к Разину подъехал Еремеев.
- Батько, - сказал он, - понапрасну людей губим! Ночь, не видать, а у них все крепко!
- А к завтрому крепче будет! - ответил Степан.
- И мы увидим!
Василий и Фролка подъехали тоже.
- Пустое дело! Ничего не будет, - объявил Фролка.
- А ты? - обратился Разин к Чуксанову.
- Отложить надо. Ничего не видно!
- Трусы вы! Вот что! - выругался Степан. - Кричи назад! - и он съехал с насыпи.
Шум борьбы сменился тишиною. Мрачный, угрюмый Стенька вошел в отведенную ему избу. Все вошедшие с ним молчали, зная его неукротимый нрав.
- Вася, - обратился он к Чуксанову, - поди поспрошай. Може, кто со стены свалился, из иных! - и лицо его потемнело от злобы.
Василий вышел, взял Кривого с Дубовым и осторожно перебрался на другую сторону рва. На каждом шагу они натыкались на мертвых и раненых. Раненые стонали и вопили, но Василий ничего не мог разобрать в темноте. Ему становилось жутко.
- Уйдем! Ну его! - сказал он. Они пошли прочь и стали спускаться к реке.
- О-о-ой! - раздалось под ногами Василия. Он нагнулся.
- Кто? - спросил он тихо.
- Брат, пособи! Не дай умереть, - простонал в темноте хриплый голос.
- Что с тобою?
- Со стены упал, - хрипло ответил раненый, - ногу сломал, видно!
- Из города? - еще тише спросил Василий.
- Дворянин!..
- Волоки его, атаман! - вдруг раздался голос Кривого над самым его ухом. Василий вздрогнул. Убить в бою, отомстить за свои обиды. Так! Но взять раненого и вести его к атаману для спроса… он задрожал.
Но Кривой и Дубовый уже подхватили раненого и волокли в посад. Василий, опустив голову, шел за ними.
Словно у голодного волка вспыхнули у Разина глаза, когда он увидел раненого.
- Положите его! - приказал он. - Да позовите двух хлопцев!
На зов вошли два казака
Раненый, слабо стоная, лежал на полу горницы; сломанная нога его казалась бревном.
- А ну, плесните ему воды! - сказал Разин. Казаки плеснули из ковша. Раненый открыл глаза
- Где я?
- А где надобно, друже, - усмехнулся Степан, - у вора и разбойника, Стеньки Разина!
Лицо раненого исказил страх; он вскинул рукою, словно заслоняясь, и опять лишился чувств.
- Плесните-ка на него!
Раненый очнулся.
- А ну, друже, скажи: много у вас разных людей в Кремле?
Раненый молчал.
- Потяни его, казаче, за ногу!
Казак грубо наступил на сломанную ногу. Словно от электрического удара, раненый вздрогнул и почти сел. Потом запрокинулся снова.
- Ну, много людей?
- Десять тысяч!
- А ну еще, казаче!
- Пять! - закричал пытаемый.
- А кто? Ты, казаче, держи ногу, держи!
- Четыре приказа стрелецких да иных прочих с полтысячи.
- А кормов много?
- Не знаю!
- Э, да ты, хлопче, упрям!. Неси-ка сюда лучины, казаче. Мы его огнем!..
Василий выбежал из избы и закрыл лицо руками. До него донесся пронзительный вопль. Василий зажал уши и пустился бежать от избы…
Когда на заре он возвратился к ней, у входа лежала какая-то безобразная окровавленная масса. Василий с ужасом отвернулся.
Стенька Разин вышел из избы с Фролкой.
- А! - приветствовал он Василия. - Пойдем валы смотреть!
Что-то непобедимое было в нем, потому что Василий против воли повернулся и пошел за ним следом.
Стенька медленно обошел вокруг города и задумчивый вернулся в избу.
- Вот что, братцы, - сказал он, - пес вчера правду сказал: поломаем тут зубы мы. Ишь ведь, как укрепились! Да ништо! Возьмем тогда отсидкою. Теперь так - нонче же вокруг вал нарыть, да повыше! И на него пушки втащить. Это раз! А другое - острог укрепить надо. Это ты, Ивашко, сделай, а ты, Фролка, вал и пушки! Чтобы вскорости и зачать дело.
Он был мрачен как туча и бросил пить.
Целые дни он ходил по посаду, поспевая везде, указывая, где ставить пушки для осады, где копать рвы для защиты.
- Иди казаков считай, а холопьев этих брось! Их все едино много. Отобьются - и в поле!
А холопы все шли и шли к Стеньке Разину.
Словно саранча они облепили Симбирск, наводнили окрестности, голодные, оборванные, с жаждою боярской крови.
Защитники Симбирска спали посменно, да и то не сходя со стен и башен. Милославский был всюду: в городе он утешал женщин и детей, на стенах ободрял воинов.
- Немного, немного, а там из Казани подойдут! - говорил он. - Как мы их отбили-то, ах!
- Боярин, глянь-ка, что делают! - указал ему на другой же день стрелец.
В посаде шла возня. Холопы и посадские рыли и тащили землю, накидывая ее кучами за рвом.
- Ишь, собаки, вал мастерят! - сказал боярин. - Пожди немного, а на вал пущать их не будем.
- Ей вы, скоморохи! - закричали из посада казаки. - Вам дворянин поклон шлет.
И один казак, подъехав к краю рва, поднял на копье голову замученного дворянина.
- Корнеев! - воскликнули узнавшие голову.
- Упокой, Господи! - крестились на стене. Милославский перекрестился и вздохнул.
- Каждому своя доля, - сказал он, - из Саратова бежал сюда за смертью. Сбей-ка, Антоша, вот этого! - приказал он стрельцу.
Тот взял ружье, фитиль и положил ружье на козлы. Долго он наводил тяжелый ствол, потом приложил фитиль, и выстрел грянул. Казак свалился с коня.
- Бьют! Наших бьют! - заревели в посаде. Толпа воров кинулась к трупу товарища.
- А ну-ка из "польки"! - приказал воевода.
Пушкарь приложил фитиль к заряженной пушке, названной "полькой", потому что она была отбита от поляков, и ядро с громом полетело в посад. Раздались вой и крики.
- Это поминки по Корнееву, - сказал воевода, сходя с башни.
Стенька торопился с возведением валов, и однажды утром Милославский вдруг увидел перед собою пушки. Он скорбно покачал головою.
- Ой, братцы, зеву дали! Теперь много хлопот будет! Стреляй, стреляй, Ермилыч!
- Бум! - раздался выстрел, но ядро зарылось в землю.
- Бери выше! - сказал воевода.
Стенька Разин выскочил из избы на выстрел.
- Зачали! Ребятки, вали! - закричал он исступленно, бросаясь на вал.
Начался приступ. Казаки палили из пушек, закидывали ров сеном, перебегали на другую сторону и лезли на стены. Бросали с вала в город пучки соломы с зажженною серою, зажженные смоляные шары и ревели свой клич.
- Нечай!
- С нами Бог! - отвечали осажденные и неспешно делали свое дело. На пушечные выстрелы отвечали пушечными выстрелами, гасили в городе начинавшиеся пожары и отбивали приступы.
Со стен опять летели на головы тяжелые коты, сыпались кирпичи и камни, лились потоки кипятку, смолы.
Дым окутал городские стены. В дыму невидимо летали стрелы башкирцев и татар, раздавались крики, стоны, проклятия.
Стенька метался по всему валу.
- Нечай! - кричал он, ободряя холопов и казаков, которые все перемешались, и в исступлении рубил саблею бегущих назад.
Всеми овладело безумие. Фролка с расцарапанным лицом пятый раз лез на стену по приставленной лестнице и опять отступил, опрокинутый и разбитый. Он едва увернулся от кота, который упал на самую середину лестницы и с грохотом сломал ее.
Василий Чуксанов, опьянев от битвы, со своею сотнею ломился в ворота. Стрельцы осыпали смельчаков пулями, а они все таранили. Вдруг грянул "тюфяк". Народ разбежался, шесть человек корчились в предсмертной агонии. Василий побежал созывать расстроенный отряд.
Волдырь бился у башни, стараясь подложить под нее мину, но его сотня редела и редела. Еремеев на валу распоряжался поджогом.
И все не вело ни к чему перед упорством осажденных. Вера в правоту дела поддерживала их. Среди стонов, проклятий и пальбы священники ходили по стенам и башням, кто с крестом, кто с иконою и взывали:
- Постойте, воины, за церковь Христову! Владычица да поможет вам!
Милославский, не суетясь, поспевал везде, и бой кипел, гибельный для воров, славный для защитников. Груды тел окружили подножие стен и пяти башен; груды трупов запрудили ров, в котором уже не видно было воды, а алела только свежая кровь.
Наконец наступила ночь, и Разин прекратил бой.
- Ништо, воевода! - закричал он, когда стих шум боя. - Висеть тебе на самой колокольне!
- Холопы все дело портят, - с яростью говорил он, - только без толку мечутся…
Милославский позвал к себе дворянина Гультяева.
- Петр Самойлович, - сказал он ему, - хочешь ли сослужить службу Святой Церкви, государю и нам всем?
- Чего спрашиваешь? - обиделся Гультяев. - Никто из нас не откажется всю кровь отдать. Прикажи!
Милославский обнял его.
- Друг, к смерти тебя готовлю! - сказал он дрогнувшим голосом. Гультяев побледнел.
- На том крест целовал! Говори, боярин, что надобно?
- На Казань! Крепко скажи князю Урусову, что нам смерть. Вскорости конину есть будем, а там умирать. Грех на его душе будет. Кругом сила. Долго ли держаться можем. Моли о помощи! Не послушает - на Москву скачи. Мы помрем честной смертью, а ты перед царем оправдай нас!.. Если доберешься, - тихо прибавил он.
Гультяев встряхнул головою.
- Прощай, боярин! - сказал он. - Про одно просить тебя буду. Я уйду, с женкой прощаться не стану. Вопить будет. Так, коли умру, будь ей и сынишке моему защита!
- За отца буду! - торжественно ответил воевода и обнял Гультяева. - Пожди, тебя поп благословит!
Священник тихо прочел молитву, благословил иконою Гультяева и трижды поцеловал его.
- Славен будет твой подвиг! - сказал он нежно. Гультяев взошел на стену, и там с нижнего яруса башни его спустили по веревке…
Стенька Разин был темнее ночи. Теперь он снова запил, запил мрачно, угрюмо, как разбойник перед убийством, и в пьяном виде нередко чинил кровавые расправы над посадскими.
- Воры, боярские приспешники! - кричал он на них. - Нет чтобы ворота мне открыть, поджог сделать! - и он крестил их саблею.
Даже Фролка и Волдырь вздрагивали теперь от его исступленных криков, и только Чуксанов был спокоен подле него, спокоен потому, что не замечал его даже, в часы бездействия весь уходя в свои думы о Наташе.
Разлюбила или нет? Эта мысль была страшнее, чем любить или не любить для робкого влюбленного.
"Убью", - думал он, злобно стискивая кулаки, но через минуту чувствовал, что убить ее он не сможет, что вся жизнь его в одной ней.
Глубокая, сосредоточенная натура, он мог полюбить только один раз. Раз - и на всю жизнь.
- Васька, - сказал однажды Фролка Чуксанову.
- Что?
- Скажи Степану, что от Казани помочь идет!
- А ты что же?
- Я? А черт его знает: с пьяна еще зарубит, - откровенно сознался Фролка, - вон и Ивашка боится.
- Верно! - подтвердил Волдырь. - Помню, на Хвалынском море. Скажи ему Петрусь Бондарчук, что шах на него своего пашу выслал, - он его - раз саблей, только и жил!
Чуксанов улыбнулся и пошел в избу к Степану Разину.
- Вася, - ласково подозвал его Стенька, - садись, пей со мной! Те свиньи все разбрелись. Боятся, видно! - он криво усмехнулся. - Так-то! Будь мне неудача, все в стороны пойдут. Я уж их знаю. А ты? - он исподлобья глянул на Чуксанова.
- Я везде с тобою. Куда мне деться, - просто ответил он.
- И на плаху?
- Коли Бог приведет; а вот что, атаман! До плахи-то нам еще пооберечь себя надобно, - серьезно сказал он.
Разин поставил на стол чару.
- А что? Слышал разве что?
Василий кивнул.
- Бают, из Казани помочь идет!
- Кто сказал? - отрезвев сразу, спросил Разин.
- Волдырь, Фрол!
- Зови!
Они вошли тотчас и заговорили.
- Идет, идет, батько, ведет войско князь Барятинский!
- Водою?
- Сушею, сказывают! Тут чуваши прибегли. Он их разбил. Которых повесил, остальных с собой привел. Потом опять мордва прибежала. Тоже бой шел. Сказывают, близко!
Разин весело тряхнул головою.
- Вот чего ждал я! - воскликнул он. - Мы им покажем! Есть у них шестьдесят тысяч? А? А у нас - вот они! - и он махнул рукою.
Все разом ожили. Бодрость атамана влила в их сердца уверенность.
- С тобою не пропадем! - сказали они весело.
- Били мы их, государевых слуг, - хвастливо сказал Стенька, - не бойсь! И Барятинский на суку покачается!.. Пошли в степь татар. Пусть высматривают и обо всем сказывают.
Он на время прекратил беспрерывные приступы и занялся укреплением острожка: окружил его еще одним рвом и укрепил пушками.
- Холопы да мордва вся это в поле останутся, - объявил он, - пусть там побьются в случае чего.
- Струги-то тоже держать в исправности надоть. Ты, Еремеев, огляди их!
Милославский с удивлением глядел на суету в посаде. "Али еще что удумали?" - с тревожной тоскою думал он. Положение осажденных уже становилось ужасным. Почти месяц бились они с ворами день в день, не зная отдыха. Пушки Стеньки Разина успели попортить стены, подбить "польку", убить немало людей.
Небольшие запасы провианта были уже уничтожены. Милославский кормил крошечной порцией сухарей и конским мясом и воинов, и немногих жителей. Появилась цинга.
"Еще неделя - и конец!" - думал он с тоскою и готовился взорвать стены, а с ними и своих воинов.
Теперь же казаки вдруг прекратили всякие наступательные действия, даже не подъезжают под стены переругиваться, как делали раньше. Милославский запретил даже спать по ночам и всюду усилил стражу.
- Жду от них чего-либо нового, - говорил он всем.
Каждый день Стенька Разин получал от татар сведения о движении князя Барятинского. Он двигался медленно, потому что вокруг сновали шайки воровских людей, взбунтовавшихся холопов, мордвы, черемисов, чувашей, с которыми приходилось биться.
Наконец он совсем приблизился к Симбирску, до которого оставалось только две версты. Разин встрепенулся.
- Теперь мы его и побьем! - весело сказал он и приказал готовиться к бою.
Длинной лентой разместил он холопов и весь пришлый люд, в середине стал сам с казаками и велел двигаться.
С башен Симбирска вдруг увидели драгоценную помощь.
- Наши! Казанцы! - закричали сторожа.
- Наши пришли! - понеслась радостная весть по стенам.
Милославский вбежал на башню и, увидев стройные ряды войск, упал на колени и поднял руки.
- Благодарю Тебя, Боже мой! - прошептал он, и радостные слезы катились по его исхудавшему лицу.
Он приказал тотчас радостно звонить в колокола и священникам облачиться в светлые ризы.
А Стенька Разин со своим сбродным, несметным полчищем быстро, как лавина, несся на войско князя Барятинского…
III
- Вот так здорово! - заявил со смехом Дышло, входя в холопскую избу. - Слышь, ребятки, князь приказал людей собрать Поведет их на вора Стеньку Разина!
- Да ну? Врешь! - заговорили холопы. - Для ча идтить ему, коли и здесь хорошо?
- Не бойсь! - сказал один из них. - Степан Тимофеевич сам сюда вскоростях пожалует!
- Ах, язви тебя язва! - закричал на него Дышло. - Ты такие слова говоришь? Миколка, Ванюшка, возьмите его да тридцать плетюков ему, собаке! Пожди, - погрозился Дышло, - ужо князю доложу!
- Чего ж это ты, Степан! - завопил обмолвившийся неосторожным словом. - Побойся Бога! Я так! Братцы, попросите!
- Я те задам так! Знаю! Волоките его, что ли! - грозно крикнул Дышло, и два холопа тотчас подхватили своего брата и потащили драть плетьми.
Дышло сразу успокоился и, сев, сказал:
- Я знаю, почему он идет!
- Почему? Скажи! - пристали холопы, а некоторые - что постарше, стали упрашивать:
- Ну, ну, Степушка, почему?
Дышло кивнул, и все замолчали.
- Потому, милые вы мои други, что у него зазнобушка там есть, под Саратовом. Как прослышал он, что вор-то Саратов взял, так и засуетился. Воеводу просил войско дать. Воевода не дает. Так он: на ж тебе!..
- О-ох! - загудели холопы. - Да где ж это нам, к примеру, и супротив его пойти. Забьет, и все!
- Уж это там от Бога, - сказал Дышло, - а велел, и все тут! Только не сказал еще сколько и опять: пешими или конными. Може, и на вотчину спосылать придется.
В то же время, как Дышло объяснялся с холопами, князь Прилуков сидел в терему у ног своей матери и говорил ей:
- Матушка, милая, и не неволь! Сердце мое изболело; места не нахожу. Говорил же я тебе, сколь полюбилась она мне, а словами, матушка, того и не выскажешь! Взяла она душу мою, сердце мое приворожила ровно. И думаю я теперь, что с ними? Пришел вор туда, поместья разорил, город взял. Что с нею? Может, убили ее, может, еще что хуже сделали. Сил нет, матушка! Не неволь! Поначалу я князя Петра Семеновича просил рать мне дать. Куды? Он со своими стрельцами сидит, а вокруг пропади пропадом. Князь Юрий Андреевич его корит, а ему хоть бы что! И решил сам идти, матушка!
Княгиня плакала, но не смела перечить своему сыну. Она только жалостливо причитала:
- Покинешь ты меня, Алешенька, одну, сиротливую. Проплачу я свои оченьки. Ночи-то темненькие, дни светлые только и буду проводить, что по тебе тоскуя. Не мне удержать тебя. Господь с тобою и Его силы небесные! Только думала я умереть, на тебя глядючи.
- Пожди! - с улыбкою тихо ответил ей князь. - Может, я тебе и невестушку привезу с собой. То-то радостно будет. Еще внуков, матушка, покачаешь!
Он встал и нежно поцеловал мать свою.
- Прости, - сказал он. - Я еще к князю наведаюсь!
Он вышел, а княгиня покликала девушку и велела ей сказательницу прислать.
В горницу вошла маленькая старушка с толстым красным носом и слезящимися глазами. Она поклонилась княгине поясно, тронув пальцами пол, и, кряхтя, выпрямилась.
- Бог с тобой, Бог с тобой, Марковна! - жалобно сказала княгиня. - Сядь-ка ты, старая, да скажи мне сказку. Смутно мне. Ближе, ближе! Вот так! Я тебе велю настоечки подать.
- Про что ж, матушка-княгинюшка, рассказать тебе? Про Ивана ли царевича, али про татар лихих, али про Царевну прекрасную и змея Горыныча?
- Про что хочешь, Марковна, только бы жалостливое. Плакать чтобы надо было…
- А и было-то, приключнлося, - начала нараспев рассказывать Марковна, монотонно качая головою, - в государстве тридесятом, при славном царевиче Еруслан Лазаревиче. Как при ем, при царевиче…
Княгиня прижала ладони к глазам и, слушая, горько плакала…
Князь сел на коня и проехал к окольничему, князю Юрию Андреевичу Барятинскому.
Барятинский встретил его радушно.