На этом и кончилась церемония. Воеводы встали со своих мест и вместе с Разиным пошли осмотреть пушки и пленных.
- Да неужто тут и все пушки? - удивился князь Прозоровский, увидя всего двадцать одну пушку.
- По моему взгляду, до сорока пушек было, - сказал Львов.
Разин нахмурился и взглянул на воевод исподлобья.
- Всех пушек отдать не можно, - ответил он угрюмо, - как пойдем по степи от Царицына до Паншина, пушки и нам нужны станут. Всякий народ там гуляет. В Паншин прибудем и пушки отошлем!
Воеводы переглянулись, но они стояли в тесном кругу казаков и промолчали.
- А что же служилых людей не отпустили?
- А нешто мы их держим. Пущай идут. А неволить не можем!
Кругом послышался сдержанный смех.
- Вы вот все меня спрашиваете, а небось выкупа за Сехамбета я еще не получил, а молодцы с меня спросят! - резко заговорил Разин. - А ты, князь, мне еще слово давал!
Князь Львов вспыхнул:
- Мухамед тута и тебе казну принес. Можешь не опасаться!
- Ну, будет! - примирительно произнес князь Прозоровский. - Ты вот что! - обратился он к Разину. - Отбери молодцов, что к тебе ближе, да идите ко мне на пир честной. Всем надо пир справить!
Разин поясно поклонился князю:
- Спасибо за честь! А вы, князья-воеводы, не откажитесь на скудном подарочке нашем. Челом бьем вам!
Лица воевод просветлели. Казаки стали подносить им дорогие ткани персидские, оружие в окладах, халаты, шали и седла.
- И вы, милые, подходите! - крикнул весело Разин стоящим поодаль дьякам и подьячим и наделяя кого куском материи, кого саблей, кого халатом.
- А и награбили, удалые молодчики! - добродушно уже усмехаясь, говорил Прозоровский.
- Всего было! - ответил Разин.
День окончился пированием у князя Прозоровского. Воеводы напились с Разиным, хлопали его по плечу и говорили:
- Пошалил, Степан Тимофеевич, и будет! Теперь царю правь, а мы за тебя во как царю отпишем!
- Спасибо на добром слове. Мы все хотим честью, - отвечал Разин, - надоело разбойство это. Казна есть! А мы царю-батюшке всегды прямили. Теперь ему островами поклонимся, что на море взяли.
- Так, Степан Тимофеевич, так!
- Здоровье царя-батюшки!
- Теперь ты ко мне на пир! Мой черед, - лепетал князь Львов.
- К нам, на струги, милости просим! - отвечал Разин.
А тем временем по всей Астрахани рассыпались удалые казаки, наполнив царевы кабаки и тайные рапады. Не считая, они сыпали из карманов деньги, братались с мещанами, посадскими и стрельцами, и скоро пьяное веселье разлилось по всем улицам и площади.
- Гуляй, казацкая душа! - орал пьяный казак, обхватив за шеи двух посадских. - У нас, братики, так: пей, пока ноги держат! Заливай! Грицько, ты куда, вражий сын?
- А туточко, бают, девчины есть! - ответил на бегу другой казак.
- А и мы ж з ним!
На базаре у канавы, распивая огромную баклагу, стрелец говорил с казаком:
- И пойду я к вам. Ей-Богу, пойду! Здесь что. Жрешь толокно, денег не дают, а службу неси. Ну их!
- Пожди трохи, - отвечал казак, - мы еще с батькой назад придем, тогда иди!
- И пойду! Вот тебе крест!
- Тогда и иди! - твердил казак.
Уже небо вызвездило и месяц поднялся, когда казаки вернулись на свои струги. Пьяного Стеньку внесли на его "Сокола" и под дружные удары весел отчалили от пристани.
- До завтра, молодцы! - кричали им с берега.
- Да завтра! - отвечали казаки.
Струги тихо поплыли по озаренной луною реке, и скоро среди ночной тишины до города донеслась дружно подхваченная песня:
У нас-то было, братцы, на тихом Дону,
Породился удал добрый молодец,
По имени Степан Тимофеевич;
Во казачий круг Степанушка не хаживал,
Он с нами, казаками, думу не думывал;
Ходил гулял Степанушка во царев кабак;
Он думал крепку думушку с голытьбою:
"Судари мои, братцы, голь казацкая!
Поедем мы, братцы, на сине море гулять,
Разобьем, братцы, басурмански корабли,
Возьмем мы казны сколько надобно…"
Песня росла, ширилась, а потом стала доноситься глуше и глуше и замерла… Полупьяный народ стоял на берегу словно зачарованный. Песня взволновала всех; в ней слышались воля, молодечество, бесшабашная удаль.
Сидят все словно в остроге, прикрепленные к дому, к лавке, к молодой жене, а те соколы - никого не знают. Весь свет для них!..
- Эх, и житье привольное! - громко выкрикнул пьяный ярыжка, и в толпе ответили ему сочувственным вздохом.
IV
Астрахань словно захмелела, так закружили ее казаки. С раннего утра приезжали они в город, привозили с собою награбленное добро и продавали его на базаре, с пьяных глаз отдавая за ту цену, которую давали им хитрые купцы.
Дорогие персидские ткани, ковры и шали; золотые, серебряные цепи, ковши и кубки; камнями усыпанные чепраки и седла, ружья, пистолеты, кинжалы и сабли - все продавали казаки охочим людям, и на базаре с утра уже толпился народ.
Нередко в толпе показывался и сам Стенька Разин; вокруг него тотчас собирались нищие и кричали:
- Батюшка, помоги! Батюшка, милостивец, не оставь!
И Разин бросал в их толпу горстями серебро и золото.
- Здравствуй, батюшка! - кричали ему в следующий день встречные ярыжки, пьяницы, голь кабацкая и падали ему в ноги…
До полдня шла торговля, а там распродавшие добро свое казаки шли по кабакам и начиналась гульба до вечерней темноты.
Высыпала на улицы голь кабацкая, холостые мещане и посадские, стрельцы и ярыжки, и стон стоял по городу от пьяного веселья. Мирные жители прятались по домам, запирали дубовые калитки, задвигали окна ставнями и испуганно крестились при каждом крике.
- Пей за здоровье батюшки нашего, Степана Тимофеевича! Пей, собачий сын! - орал казак, поймав на улице испуганного дьяка.
- Не могу, милостивец! С ног упаду! - молил дьяк.
- Пей! Не то с чаркой в глотку забью! - кричал казак, и испуганный дьяк тянул неволей водку.
- А то: не могу! - уже добродушно смеялся казак и шел, пошатываясь, дальше.
На площади составлялся круг. Откуда-то брались запрещенные скоморохи, гудела волынка, сопели, и казаки плясали, выбивая ногами частую дробь.
Воеводы словно показывали пример черни.
То у них по очереди пировал Стенька Разин с казаками, то они шли к нему на струг и каждый раз возвращались с дорогими подарками, которыми оделял их щедрый Разин.
Может, потому и были так снисходительны к нему корыстные воеводы. Почти ни в чем не решались они перечить Разину, и даже не посмели отобрать у него царских аргамаков, а не то что награбленный у Мухамеда товар или лишнюю пушку.
Наступал вечер, теплый, летний, южный. Стенька Разин со своими любимыми есаулами, Ивашкой Хохловым да Ваською Усом, садились на струг под пышный балдахин, на богатые ковры и подушки, а прочие казаки на весла, и медленно плыли к своему стану, часто чтобы вновь бражничать.
Стенька Разин был истый казак своего времени, для которого пьянство составляло как бы культ. Созвав есаулов своих, он нередко до зари продолжал брашну.
Но в промежутках этого сплошного пьянства и Стенька Разин, и воеводы думали о деле.
- Чего это они, вражьи дети, держат нас столько, - говорили иногда есаулы, - мотри, худо бы не было!
- С нами-то? - удивлялся Разин. - Али они белены объелись. Небось воеводы у меня во где! - и он показывал свой сжатый кулак. - Куда хочу, туда верчу!
- Ты, атамане, им всех стругов-то не отдавай, - сказал однажды ему Васька Ус, - неровно нам занадобятся.
- Тоже нашел дурака! - отвечал ему Разин. - Я для себя девять стругов оставил, так и князю сказал: этих тебе и не видеть. Да нешто "Сокола" я отдам кому?
- То-то! - успокоился Ус.
А воеводы в свою очередь торопили мастеров с изготовлением легких речных стругов, на которых хотели отправить приятных, но и опасных гостей.
- Загостятся тут, еще беды не оберешься, - озабоченно говорил князь Прозоровский.
- И то, - соглашался князь Львов, - намедни на майдане кабак разбили. Пропьют все, грабить станут.
- На стрельцов плохая надежда!
- И не говори! - князь Львов махнул рукою и, понизив голос, сказал: - Крикни Стенька, и сейчас они все к нему.
- То-то! Скорей бы уж от них!..
Митрополит Иосиф дважды звал к себе воевод и говорил им с укором:
- Доколе еще у нас сия мерзость продлится? Пьянство, блуд, скоморошьи песни! Лики человечьи утратили!
- Пожди, отче, малость. И то спешим! - отвечали они и шли на берег торопить мастеров, которые и без того старались. С раннего утра до позднего вечера стучали топоры, визжали пилы и друг за другом струги спускались на реку и тихо качались на волнах у буя.
Наконец князь Львов пришел к Прозоровскому и весело сказал:
- Ну, княже, все изготовлено! Хоть завтра в путь!
- Вот и ладно! Завтра не завтра, а снаряжать можно начать, - ответил Прозоровский и продолжал: - Недужится мне что-то сегодня. Съезди ты к ним в стан, княже, да скажи, чтобы грузиться начали. А там и с Богом!
- Я что же? Хоть сейчас!
- И с Богом, князь!
Львов спустился к пристани и на легком струге направился к казацкому стану. Не раз и один, и вдвоем с Прозоровским, и с казаками совершал он эту поездку и всегда, возвращаясь, и пьян был, и подарки вез. И теперь он ехал, посмеиваясь себе в бороду в предвкушении всех удовольствий.
- К атаманскому стругу правь! - приказал он гребцам, когда они подъехали к стану.
На небольшом островке пылали костры и подле них толпились казаки, готовя себе пищу, а на воде вокруг, словно стая птиц, всеми цветами пестрели струги - и большие, парусные, и малые, весельные. Чуточку поодоль от них высился знаменитый "Сокол", на корме которого беспрерывно бражничал Стенька Разин.
И теперь, когда вошел князь Львов, у атамана шел пир горой. На шелковых подушках, откинувшись на такие же подушки, сидела девушка, красоты необыкновенной, дочь злосчастного персидского хана Менеды, которую забрал себе в полюбовницы Стенька Разин.
Сам он сидел подле нее в одной рубахе и портах, на голове его красовалась шапка с алым верхом, а на плечах висела небрежно накинутая драгоценная шуба. Была она великолепная, соболья, крытая бесценным персидским златоглавом.
Вокруг Разина за столом сидели его есаулы и пили мед и вино, шумно беседуя.
- Добро, добро! - закричал Разин, издали завидя Львова и не поднимаясь даже с места. - Садись, гость будешь! Сюда садись! - он принял саблю, которая лежала подле него, и указал князю место.
- Чару ему, братики! - приказал он и заговорил: - Чем поштовать, горилкой? Али прямо с меду начнешь? Тут у нас добрый есть!
- Давай хоть меду, Степан Тимофеевич!
Князь взял чару, поклонился всем и выпил.
- Добрый мед!
- Чего лучше. Воевода на Яике для себя варил, а мы пьем да его поминаем: это добрый воеводский мед! - со смехом сказал Васька Ус.
Князь поморщился.
- А я к вам, добрые люди, с весточкою!
- Али струги готовы? - быстро спросил его Разин.
- Готовы! - ответил князь. - Пришел просить вас. Возьмите их да, с Богом, и грузитесь. Нам свои ослобоните. Да чтобы немешкотно!
- Небойсь, - весело загалдели кругом, - не задержим! Стосковались по Дону!
- На доброй вести, князь, выпьем! - сказал Разин и, хлопнув чару, крепко обнял свою красавицу. - Эх, лебедушка, повидаешь ты мой курень! Посидишь в вишневом садочке!
- А жинка? - сказал Ус.
- А жинка в другом! Го-го-го!..
Князь Львов не сводил глаз с атаманской шубы, и чем дольше смотрел на нее, тем завистливее разгорался его взор и под конец от зависти даже под ложечкой засосало.
- Вот я тебе вести какие добрые привез, - заговорил он, - а ты меня ничем и не отдаришь даже!
Разин лукаво усмехнулся:
- Эх, руки боярские! Чем же отдарить тебя, князь? Али мало с нас магарыча взял?
- Обычай такой, - ответил князь, - последнему дьяку дают, не то что воеводе. Дай ты мне, Степан Тимофеевич, эту шубу!
Разин даже отшатнулся. Кругом сразу настала тишина, потом послышались тихие возгласы:
- Ишь, губа - не дура!
- Ох, волк его знаешь!
Разин насмешливо посмотрел на воеводу:
- Уж и жаден же ты, князь! Шубу ему?! Да такую шубу носить царю впору, а ты со своими лапами за ней тянешься!
Жадность затмила разум Львова.
- Дай, Степан Тимофеевич, тебе что, у тебя грабленое!
- А у тебя дареное будет? - с той же насмешкой спросил Разин. - Пей лучше!
Князь вспыхнул.
- Атаман, - сказал он ему угрожающе, - не след нами, воеводами, пренебрегать. Мы ведь на Москве все сделать можем: и доброе, и злое.
Разин почувствовал в его словах угрозу. Гнев сначала охватил его, но потом он словно смирился.
Быстро встав, он сбросил с себя шубу и кинул ее на руки Львову.
- Возьми, брат, шубу, - сказал он, сверкнув глазами, - только бы не было в ней шуму!
Львов дрожащими руками прижал к себе драгоценный подарок.
- Вот угодил, Степан Ти… - начал он радостно.
- Иди! - перебил его Стенька, стоя перед ним в одной рубахе. - Смотри, молодцы серчают!
Действительно, глаза всех устремились на князя со злобою, кулаки были сжаты. Князь торопливо кивнул всем и, путаясь в полах дорогой шубы, побежал со струга.
- Для чего ты, атаман, такие поблажки делаешь? - заговорили кругом.
- Пускай его! Все равно назад отберу, - с загадочной усмешкой ответил Разин и переменил разговор: - Вот что, братики, завтра чуть свет пересаживаться начнем, а послезавтра - и с Богом! А теперь пьем, братики! Закажи, Вася, струг отчалить, прокатимся! Хошь, моя лапушка? - обратился он к девушке. Та молча в ответ кивнула головою.
- Ну, ну!
Скоро струг всколыхнулся и медленно отошел от берега. Вода глухо зарокотала под кормою, и белая пена закрутилась по обе стороны.
- Пьем, что ли, напоследях, братики! Начнем с горилки! Разливай, Иваша! Эх, гуляй душа казацкая! Затянем песню, что ли! Ну, Вася!
Мы ни воры, ни разбойнички… -
затянул Васька Ус высоким тенором.
Стеньки Разина мы работнички, -
подтянули сидевшие за столом, а там и гребцы подтянули, и песня полилась свободная, широкая, как сама Волга.
Мы веслом махнем - корабль возьмем!
- Верно, детушки! - закричал опьяненный вином и песнею Разин и громко подтянул:
Кистенем махнем - караван собьем.
- Ох, верно!
А рукой махнем…
Стенька упал в подушки и обнял княжну. Шапка его слетела с головы, и густые волосы закрыли его лицо. Он отмахнул их нетерпеливым движением.
…девицу возьмем!.. -
окончилась и замерла песня, а с нею вместе и Стенька, прильнувший губами к щеке своей красавицы. Среди пьяных вдруг послышались голоса:
- Неправедно, атаман!
- Чего нас дразнишь?
Разин отшатнулся от девушки и мутным взором обвел кружок:
- О чем шумите? Что неправедно?
- А то, - заговорил Ус, - что с девкой хороводишься.
- Нам не велишь, а сам бабничаешь!
- Небось Култябку велел за бабу утопить! - сказал Хлопов.
- Обабишься и нас покинешь. Ну ее!
Стенька Разин вскочил на ноги.
- А и ну ее вправду! - вскрикнул он и вдруг нагнулся, ухватил красавицу за косу и за ноги, взмахнул и бросил в Волгу.
Она пронзительно вскрикнула и с плеском упала в воду. Пораженные казаки подняли весла. Девушка кричала и боролась в воде, тяжелое платье несколько минут ее поддерживало, потом вдруг опустилось и потянуло за собою.
А Разин громко говорил, махая рукою:
- Гой ты, Волга-матушка, река великая! Много ты дала мне злата, серебра, много всякого добра! Оделила меня честью, славою, словно мать с отцом! А я еще ничем не благодарил тебя. На ж тебе красотку на подарочек!..
Он обернулся к своим есаулам:
- Ну, вот вам! Обабился атаман ваш, сучьи дети?
- Славно, батько! Нет лучше казака на всем свете! - закричали все пьяными голосами.
- Псы вы! - вдруг заорал Стенька во весь голос и, упав на подушки, закрыл голову руками.
- Пить! - прохрипел он через минуту.
На другой день с утра закипела работа у казаков. Одни торопливо разгружали свои струги, вытаскивая из них все добро на остров, другие осторожно отводили в сторону девять удержанных за собою стругов.
Тем временем воеводы сговаривались.
- Так отпустить их никак нельзя, - говорил Прозоровский, - я им напоследок слово скажу, а ты, князь?
- Уволь, князь, от проводов! И тебя одного довольно! - перебил его Львов.
- Чего так? Чай, и ты воевода, да еще войсковой начальник!
- Недужится мне, князь! - ответил Львов, который все еще боялся за свою дареную шубу.
- Ну, так ты человека сыщи их до Царицына проводить, а потом наказ напиши, чтоб до Паншина их стрельцы проводили.
- Это можно! Я Леонтия Плохово пошлю. Малый дошлый!
- Ну его так его! Расскажи, что ему делать надоть.
- Да что же? Проводить, да потом вернуться нам сказать. А мы уж сами отпишемся.
- Ну и то, скажи ему!..
V
Ранним утром четвертого сентября астраханцы опять толпились по берегу Волги у пристани, на этот раз смотря на проводы удалых казаков. В толпе преобладали теперь ярыжки, бездомные и посадские.
Длинной лентою выравнялись вдоль берега казацкие струги, и впереди всех, у самой пристани, атаманский "Сокол".
Стенька Разин, со всеми есаулами в дорогих нарядах, стоял без шапки на пристани, а воевода, князь Прозоровский, окруженный боярскими детьми, дьяками и приказными, важно, наставительно говорил ему:
- Помни же, атаман, царь милует до первой прорухи. Тогда уж и не жди пощады! Все попомнится! Иди со своими молодцами тихо да мирно, у городов не стой, бесчинств не чини, а ежели к тебе государевы людишки приставать станут, к себе не бери их. Нашего наказного не забижай, а слушай! Вот он тебя до Царицына проводит, жилец наш Леонтий Плохово. Сильно не пои его, чтоб разуму не лишился…
В синем армяке, в суконной шапке, высокий и статный, с черной окладистой бородою, вышел из толпы Плохово и стал обок Разина.
Тот исподлобья взглянул на него и усмехнулся.
- В мамушки к нам, выходит! - сказал он. - Что ж, милости просим!
- Так помни, атаман, - еще раз наставительно произнес князь-воевода, - а теперь - с Богом!
Он протянул руку, думая, что Разин поцелует ее, но Разин только тряхнул головою и сказал:
- Благодарим за хлеб, за соль! Коли в чем я али мои молодцы провинились, не осуди, князь! - и, надев шапку, он махнул своим есаулам.
Все ватагою взошли на струг.
Князь гневно посмотрел им вслед и еще грознее оглянулся, когда услышал вокруг легкий смех.
А Стенька Разин стал на самую корму и, сняв шапку, зычным голосом сказал всей голытьбе, оставшейся на берегу:
- Бувайте здоровы, братики! Спасибо, что моими молодцами не брезговали, може, еще свидимся, дружбу помянем!