- Здоров будь, батюшка Степан Тимофеевич! - заревела толпа.
- Ворочайся, кормилец!
- Смирно вы, ослушники! - грозно закричал князь-воевода, но его голоса не было даже слышно.
- Отча-ли-вай! - разнеслось по реке.
Атаманский струг дрогнул, отделился от пристани и медленно пошел вверх, за ним длинной чередой потянулись казачьи струги.
Народ бросился бежать по берегу, провожая казаков.
- Прощайте, добры молодцы! Наезжайте еще! - кричали с берега.
- Нас не забывайте, други! - кричали со стругов.
- Бог вам в помочь, молодчики!
- Пути доброго!
Разин стоял на корме и низко кланялся, бормоча про себя: "Эти не выдадут! Хоть сейчас зови!"
Мощная фигура его красовалась перед народом, медленно удаляясь. Вот уже алеет только его жупан. Последние искорки сверкнули на дорогом оружии, и струг скрылся в туманной дали.
А казачьи струги все плыли и плыли. Народ провожал их уже глазами. Словно журавлиная станица слетела с места и тянулась по безбрежному небу…
Князь Прозоровский долго смотрел им вслед, прислушиваясь к крикам народа, потом вздохнул и, задумчиво качая головою, медленно пошел домой…
Словно покойника схоронили, - такая тишина наступила в Астрахани после отъезда молодцов.
VI
Непросыпное пьянство стояло на струге Разина. Засыпал удалой атаман за столом, просыпаясь, требовал водки и снова пил со своими есаулами, пока дрема не смыкала его очей.
- Пей, мамушка! - говорил он Плохово.
- Невмоготу, атаман!
- Пей, вражий сын, не то силой волью!
- Опомнись, атаман, я от воевод послан. Меня обидишь, их обидишь!
- К чертову батьке воевод твоих! - с гневом вскрикивал Разин. - Не поминай ты мне про них лучше! - и испуганный Плохово тотчас умолкал и через силу тянул водку.
- Атаман, - сказал ему Васька Ус однажды, вбегая на палубу, - помилуй! Сейчас провезли в Астрахань тех стрельцов, что в Яике к нам отложились. Негоже это!
- Негоже! - подтвердил Стенька. - Эй, Иваша, нагони их, собак, накажи сотникам ко мне идтить.
- Что ты делаешь, атаман? - испуганно закричал Плохово. - Ведь их воеводы забрать велели!
- Молчи, пока жив! - угрюмо сказал Стенька.
Спустя часа три на палубу вошли дрожащие сотники.
- Вы что, псы, делаете? - набросился на них Стенька. - Молодцы мне верой служили, а вы их, как колодников, воеводам на суд везете? Вот я вас! Веревку!
- Смилуйся, государь! - завыли сотники, бросаясь на колени. - Их охотою! Мы не неволим их! Не хотят, пусть ворочаются. Нам что до них! Мы тебе, батюшка, еще три ведра водки везли, а не то что супротивничать!
Лицо Стеньки сразу озарилось улыбкой.
- А добрая водка?
- Монастырская, государь!
- Ну, ну, волочите ее ко мне! - уже милостиво сказал Разин и прибавил: - А стрельцам скажите, которые неволей едут, пусть ко мне ворочаются!
Не помня себя от радости, вернулись на свои струги сотники и послали тотчас водку Разину. Он созвал своих есаулов:
- А ну, браты, посмакуем государеву водку!
Толпа стрельцов перебежала к нему. Плохово возмутился.
- Побойся Бога, атаман! - сказал он ему. - Скоро ты забыл государеву милость. Прогони назад беглых служилых людей!
Степан грозно взглянул на него, но потом только засмеялся.
- Эх, мамушка, николи у казаков так не водится, чтобы беглых выдавать. Хочет уйти - уйди, а гнать - ни Боже мой!
Плохово только чесал в затылке. Не указывать Разину, а только бы свою шкуру уберечь! И он вздохнул с облегчением, когда завидел Царицын.
- Ну, прощенья просим, атаман! - сказал он ему, когда причалили к городской пристани. - Теперь тебя стрельцы далее проводят.
- Стрельцы?! - Разин даже взялся за саблю. - Да в уме ли ты, малый? Мы твоих стрельцов живо окрестим, а тебя за одни речи вон куда вялиться подвесим! - и он указал ему на верхушку мачты.
Плохово попятился.
- Там твое дело, атаман. Прощенья спросим!
- Иди, иди, матушка! Поклонись воеводам. Скажи, наведать их думаю! Пусть князь-то Львов шубу побережет!
Плохово быстро сбежал на берег и едва не был сброшен в воду толпою, которая торопливо шла к атаманскому стругу.
- Что за люди? - спросил их Разин, стоя на сходнях.
- Чумаки с Дону! - ответили из толпы и загудели:
- Смилуйся, Степан Тимофеевич!
- От воеводы теснение! Заступись!
- Стой, - закричал Разин, - говорите толком! Что надо?
Из толпы выступил здоровый казак с длинными усами и низко поклонился Разину:
- Чумаки мы, батюшка Степан Тимофеевич! Ездим сюда за солью, - а воевода туто теснит нас. Заступись, родимый! Помилуй, дерет с нас, бисов сын, с дуги по алтыну!
- А у меня коня отнял! - закричал голос из толпы.
- А у меня хомут и сани!
- У меня пищаль!
- Ах он сучий сын, - заревел Стенька Разин, - стойте, братики, уж я его!
Он выхватил саблю и бросился бегом, без шапки, в город. Есаулы устремились за ним, казаки тоже.
Царицынский воевода Уньковский сидел в приказной избе и говорил с Плохово, когда вдруг распахнулась дверь, в избу влетел Разин и ухватил воеводу за бороду.
- Такой-то ты царский слуга! - закричал он. - Вас царь на защиту садит, а вы что разбойники! Постой, воевода, песий сын!
- Батюшка! Милостивец! - завыл воевода. Плохово от страха лег под лавку, а Разин, дергая воеводу за бороду, кричал:
- Чумаков грабить? Врешь! Сейчас, вражий сын, полезай в казну, плати за обиды! Давай сто рублей! Ну!
- Бороду-то отпусти, милостивец! - взволновался воевода.
- Оборвать бы ее тебе!
Разин разжал руку. Воевода, дрожа от страха, подошел к укладке и, шепча молитвы, вынул оттуда мешок с деньгами.
- Вот тебе, атаман! - промолвил он, дрожа от страха.
- То-то! - с усмешкой сказал Разин, беря мешок, и, сжав кулак, грозно прибавил: - Смотри ж ты, воевода! Если услышу я, что ты будешь обирать и теснить чумаков наших, что за солью приедут, да отнимать у них пищали и коней, да с дуги деньги брать - я тебя живого не оставлю! Слышишь?
- Слышу, милостивец! - еле живой от страха пробормотал воевода.
Разин вышел и отдал мешок казакам.
- Поделите каждый по обиде своей! - сказал он чумакам.
- Спасибо тебе, батько!
- Не на чем!..
Плохово вылез из-под лавки и встряхнул полуживого воеводу:
- Боярин, где бы схорониться, пока эти черти не уедут?
Боярин растерянно оглянулся:
- Вот и негде. Везде сыщут! Свои выдадут.
- Запремся тогда!
- Вот это дело!
Они позвали к себе на оборону десяток стрельцов и крепко заперли дубовые ворота и двери приказной избы.
Разин, еще кипя гневом, возвращался на струг, когда к нему подбежали его молодцы.
- Смилуйся, батько! - загалдели они. - Что ж это за напасть! Слышь, воевода велел по кружалам вдвадорога вино продавать. Можно нам без вина разве?!
- А-а! - заревел не своим голосом Стенька. - Бей кружалы, молодчики! Идем в приказ! Ну уж я его!
Запертые ворота довели его до бешенства.
- Бей! Ломай! - кричал он, хмелея от крика. Огромным бревном выбили ворота, потом двери избы, но воевода и Плохово успели скрыться.
- Убью! Зарежу! - рычал Стенька и, обнажив саблю, метался по городу.
- Откройте тюрьму, братики, - решил он наконец в злобе, - пусть за нас колоднички расплатятся.
А тем временем казаки разбили кружалы, выкатили бочки - и началось пьянство. Ярыжки тотчас пристали к ним; колодники с ревом побежали по городу, и жители в ужасе заперлись в своих домах.
Уньковский и Плохово засыпали себя навозом и лежали там ни живы ни мертвы от страха.
"Вот тебе и царю повинился!" - в паническом страхе думал Плохово и читал молитвы…
Почти ночью вернулся пьяный Разин на свой струг, и за ним тянулась ватага.
- Атаман, а атаман, - сказал ему Ванька Хохлов, - ты не сердись!
- А што?
- Наши пошалили малость!
- А што?
- Да вишь, две кошмы верхом шли. Наши-то пошарпали их. Слышь, сотника взяли, с царской грамотой. Его повесили, грамоту в воду бросили.
- Айда! - весело ответил Стенька. - Люблю! Сорвалось у них, да что ж, коли воеводы сами задирничают…
- А еще…
- Ну!
- Немчин тут объявился. Слышь, бает, от воевод астраханских.
Разин сразу протрезвел. Уж не погоня ли?
- Волоки его сюда!
Он тяжело опустился на вязку канатов, и почти тотчас к нему подвели длинного, сухого немца. Испуганное лицо его было все усеяно веснушками, острый нос краснел на самом кончике, жиденькая рыжая бородка тряслась от страха, и вся фигура его, в длинном кафтане, в чулках и башмаках на тонких, как жерди, ногах, была уморительно-потешна.
Разин окинул его быстрым взглядом.
- Кто будешь?
- Я? Видерос! Карл Видерос! Я для вас струги делал!
- Сорочье яйцо ты. Вот ты кто! Зачем послан?
- Воеводы прислали! Я не сам. Иди, говорят, и скажи этому супост…
- Что-о? - грозно окрикнул Разин.
- Этому доброму человеку, - поправился немец, - чтобы он сейчас по нашему приказу всех приставших людей в Астрахань воротил. Не то худо будет. Царь уж не помилует!..
- Ах ты пес! - закричал Разин, выхватывая саблю. - Сучий ты сын! Как ты смеешь мне такие речи говорить. Я тебя!
- Ай! - завизжал немец и упал на палубу.
- Подымите его! - приказал Разин, весь дрожа от гнева. - Держите да встряхивайте!
Два дюжих казака подняли за шиворот немца и время от времени встряхивали его, как мешок, а Разин, сверкая распаленными от гнева глазами, кричал, махая перед его носом саблею:
- Ладно! Ладно! Воеводы мне смеют приказы слать, немилостью грозить! Скажи, что Разин не боится ни воеводы, ни кого повыше его! Заруби себе!.. Пожди: я с ними еще свижусь! Тогда будет расчет! Дураки, остолопы, трусы! Теперь у них сила, они и нос дерут. Небось, возьмет и наша верх. Я на совесть с вашими свиньями расплачусь. Покажу, как меня без почета принимать. В ноги поклонятся!.. Да!.. Дайте ему взашей!.. - вдруг прервал он свою речь, тяжело переводя дух. Немец кубарем полетел на берег и не помня себя помчался по улице.
- От-ча-ли-вай! - прокатилась команда.
Струги поплыли дальше, а Стенька Разин, злобно сверкая глазами, все еще сжимал кулаки.
В воеводской избе, в Астрахани, с унылыми лицами сидели Прозоровский и Львов и только тяжко вздыхали.
- Принес повинную! На тебе! - с горькой усмешкой произносил время от времени Прозоровский, а Львов только разводил руками.
Поначалу, прибежал к ним стрелецкий голова и поведал о встрече с Разиным.
- Сотников чуть не повесил. Воевод поносил. Полсотни к себе молодцов сманил!
Воеводы тотчас послали Видероса, но когда вернулся он да Плохово да купцы с разбитых стругов да услышали они их рассказы, у воевод и руки опустились, и головы затряслись.
- Ох, не знаю, как и на Москву отписать! - вздыхал Прозоровский.
- Выпускать не надо было!
- Выпускать! - передразнил Прозоровский. - Шубу брать не надо было! С нее все и пошло.
Львов даже вздрогнул:
- Уж и не поминай ты ее!
- Не поминай! Он помянет!
- Надо в Москву отписывать. Пусть войско пришлют! Стрельцы тутошние не защита!
- Эх, горе, горе! - вздыхал Прозоровский, и сердце его болело злым предчувствием.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Апреля десятого 1670 года левым берегом реки Волги, верстах в ста от Саратова, ехали два всадника. Один был лет двадцати трех, другому можно было дать лет тридцать восемь.
Первый был одет в суконную чугу вишневого цвета до колен, с рукавами до кистей рук, на которую была наброшена легкая сетчатая кольчуга; широкий пояс из полосатой материи черного, синего и алого цветов обхватывал его стан; за поясом были заткнуты кинжал и пистолет, а на левой стороне, на серебряной цепи была пристегнута короткая сабля. Подол чуги был окаймлен широкой желтой полосою, и из-под него виднелись штаны желтого цвета, заправленные в зеленые сапоги. Впрочем, они были зелеными, а теперь от грязи да пыли приобрели темный бурый цвет. На голове его сидел легкий налобник со стрелкой над переносьем. За широким седлом, состоявшим из высокой красной луки, алого чепрака и желтой подушки, была увязана бурка из верблюжьей шерсти, впереди же между лукой и всадником было прикреплено ружье поперек седла; с правой стороны, прикрепленный к луке, болтался мешок с пороховницей, с левой висела медная сулейка. Так как было рано и роса еще белой пеленою лежала на траве, то на всаднике накинут был опашень зеленого сукна, рукава которого спускались ниже стремян. Когда становилось теплее, он сбрасывал опашень и приторачивал его к бурке.
Конь его тоже был разукрашен. Сбруя вся была покрыта серебряными бляшками, ремни под мордой были окованы серебром, и подле ушей коня висело по два бубенчика, звон которых разносился далеко по свежему утреннему воздуху.
Другой всадник, ехавший позади первого, был одет много проще. На нем был зеленый кафтан, поверх которого надеты были кожаные латы, на голове его простой войлочный колпак, за спиною саадак со стрелами и лук, за поясом огромный нож, а сбоку длинный меч. Позади его простого седла без подушки был привязан большой кожаный мешок, а с боков седла висело тоже по мешку. Конь его был крепок, но не породист, и сбруя на нем была из простого сыромятного ремня.
Первый был молодой князь Алексей Петрович Прилуков, ехавший из Астрахани в Казань, исполнив государево поручение; второй - его слуга. Звали его Степан Кротков, но прозвали почему-то Дышлом, и он так и жил уже под этим именем.
Возвращаясь домой, князь хотел навестить своего друга, Сергея Лукоперова, с которым служил вместе в Казани и который уехал на побывку к отцу в именье, что под Саратовом.
Первым заговорил слуга:
- Этак мы, князь, и вовек не найдем его. Мало ли местов под Саратовом! Бродим, бродим… теперь уже где бы были!..
- Молчи, Дышло, дурья твоя голова. Ведь сказано - подле Широкой. А Широкая-то, вон она! Видишь?
Действительно, верстах в шести от них, словно серебряная лента, вилась речка.
- А Широкая-то, може, пятьдесят верст тянется! - ворчал слуга.
- Ну, ну! И пятьдесят верст сделаем. Нам не к спеху. Дело свое справили! Гляди-ка, вон и душа живая! Покличь-ка!
К реке по степи с веселым ржанием бежал табун лошадей, позади которого виднелись табунщики.
- Эгой! Го-го-го! - закричал Дышло, махая своим войлочным колпаком. Голос его покрыл собою даже конское ржание, и табунщики оглянулись. Один из них, в синей рубахе, красных портах из домотканой материи, лаптях и войлочной шапке, с длинной крючковатою палкой, отделился от прочих и подбежал к всадникам. Увидев господина, он тотчас сдернул свою шапку и открыл загорелое, красное, как кирпич, лицо.
- Скажи, друже, - спросил его Дышло, - не ведаешь ли, где тут Лукоперов живет. Бают, тута где-то!
Табунщик осклабился и обнажил белые, крепкие, как у волка, зубы.
- А тута и есть! - отвечал он. - Он наш господин!
- Вот так здорово! - радостно воскликнул Дышло. - А далеко до его усадьбы?
- Не, близехонько! Верст десять, - отвечал табунщик, - теперя вы до речки доезжайте и потом влево, да все бережком, бережком! Тут горушка будет, а на ней и усадьба!
- Спасибо, друже! - сказал Дышло, трогая коня.
- А скажи, ты не знаешь, - спросил его князь, - Сергей Лукоперов в усадьбе?
- В усадьбе, государь! - ответил табунщик. - Я вчерась оттуда. И Иван Федорович, и Сергей Иванович, и Наталья Ивановна - все в усадьбе!
Всадники подогнали коней и на рысях поехали берегом реки Широкой.
Они ехали уже с добрый час, а ни горушки, ни усадьбы все не было видно.
- Вот так здорово! - ворчал Дышло. - Ишь ты, почитай, пятнадцать отмахали, а хоть бы что!
Князь засмеялся:
- И нетерпелив ты, прости Господи. Ведомо, что их версты баба клюкой мерила, да, не домеривши, бросила!
Солнце уже начало припекать. Князь сбросил опашень, и спустил коня по отлогому берегу попить воды.
Напоив коней, они снова поскакали и скоро увидели и горушку, и усадьбу, что громоздилась по скату холма, словно городище. Высокий частокол неровными зубцами окружал ее со всех сторон, то опускаясь, то поднимаясь, то выступая углом вперед, то уходя вглубь. За ним виднелись крыши, то соломенные, то тесовые, и среди них высокая крыша с разукрашенным коньком и таким высоким крыльцом, что было видно издали.
Князь проехал еще с версту и вдруг осадил коня, словно испуганный. Но не таков он был, чтобы легко пугаться. Дышло остановился тоже и с недоумением взглянул на князя, но тот молча и строго указал перед собою рукой.
Дышло взглянул и ничего особенного не увидел.
Саженях в ста две девушки рвали цветы и плели из них венок, причем их голоса и раскатистый смех далеко звенели по воздуху.
Но князю одна из них показалась неземным видением. Не девушку он видел, а мечту, и сердце его забилось, словно птица в силке. Век бы он стоял неподвижно и смотрел на эту девушку, всю в цветах, облитую ярким весенним солнцем.
Но девушка обернулась в его сторону, вскрикнула пронзительно, увидев всадников, и легче серны бросилась бежать к усадьбе. Другая побросала цветы и, не переставая визжать, побежала за первой.
Князь усмехнулся и шагом поехал за ними следом.
Скоро они подъехали к закрытым воротам. Над воротами высилась башенка, в стене которой был вделан большой образ Богоматери с лампадкою на железной подставе.
- Иди во двор, - сказал князь, - скажи, чтобы открыли, а я тут пожду!
Дышло послушно сошел с лошади, привязал ее к кольцу у столба при воротах и осторожно вошел в калитку.
Во дворе тотчас раздался оглушительный собачий лай.
- Вот так здорово! - послышался возглас Дышла и следом за ним собачий визг.
Князь терпеливо ждал, не сходя с коня. Наконец послышались голоса и ворота со скрипом раскрылись. Князь въехал на широкий двор к самому крыльцу и собирался уже слезать, когда на верху крыльца показался сам Сергей, красивый мужчина с русою бородою и живыми серыми глазами. Одет он был в кумачовую рубаху и льняные штаны, на плечах его был накинут легкий армяк.
- Князь! Алеша! - закричал он удивленно и радостно и, сбросив армяк, быстро сбежал вниз. - Я-то думал, что за гость ко мне!
Князь быстро сошел с коня, и друзья крепко обнялись.
- Не чаял не гадал, - сказал весело князь, - да вышло по пути. Дай, думаю, загляну!
- По пути, - проворчал Дышло, держа в поводу коней, - верст сто плутали!
- Ну и порадовал ты меня зато! Идем, идем в горницу, - радостно говорил Сергей, таща гостя по лестнице, - я тебя с батюшкой познакомлю, с сестренкой! Погостишь малость!
При словах Сергея князь невольно вспыхнул и весело подумал: "Судьба, видно!"
На площадке крыльца Сергей вдруг обернулся.