Василий соскочил, ослабил подпругу, но конь захрипел и сдох. Василий торопливо снял с его седла ружье, два мешка, один с порохом и сечкой, другой - с толокном и сухарями, да епанчу, и, оставив коня, быстро пошел в сторону от дороги. Теперь для него уже не было иного исхода. К Стеньке Разину!
Василий не знал, как он найдет его, и решил идти берегом вниз по Волге.
- Пождите, воевода да дворяне богатые, вспомните вы и сермяжного дворянина! - бормотал он, идя по песчаному берегу реки.
IX
Ночная тьма спустилась на землю. Идти стало трудно. Уже Василий хотел опуститься на землю и сделать роздых, когда увидел вдали краснеющий огонек. Он быстро оправился и пошел прямо на огонь. Свет то исчезал, то снова появлялся. Василий шел с добрый час и наконец приблизился настолько, что мог разглядеть людей, сидящих вокруг костра, над которым висел черный котелок. Вокруг костра сидело шесть человек, судя по костюму, голытьбы. Четверо из них были босоноги и только двое в лаптях. Одеты они были кто в зипуне, кто в посконную рубаху.
Василий колебался, подойти ли к ним, как вдруг до него донесся отрывок разговора:
- Ен, батюшка, им потачки не дает. Не бойсь! - и Василий решился.
Он быстро приблизился к костру и громко сказал:
- Дай вам, Боже! Пустите, молодцы, толокна сварить!
Сидевшие испуганно повскакали со своих мест, и один из них поднял топор, другой ухватил двузубые вилы, третий рогатину.
- Кто ты? Чего тебе надо? - грубо спросили они, подозрительно оглядывая его костюм и оружие.
- Сирота горький! - ответил им Василий. - Иду к Стеньке Разину правды искать.
- Ой ли? - недоверчиво сказал рыжий лохматый богатырь с кривым глазом.
- Вот ей-Богу! Бежал из Саратова, стрельца убил, коня загнал!
- Ну, ну! - заговорили все, кладя свое оружие. - Бог с тобою! Садись! Мы тут уху варим, подбрось толокна, что же!
Василий вздохнул с облегчением и сел между рыжим кривым и черным, маленьким, коренастым, как дуб, молодцом.
- С чего ж это ты так? - спросил его черный.
- Пожди! - остановили его. - Поначалу похлебаем, а там и погуторим.
- Ну, ин по-твоему будет! Снимай, Кострыга! - Длинный мужик стал на колени и ловко снял с рогатки котелок.
- Доставай хлеба, Дубовый!
Сосед Василья с левой стороны потянулся за мешком, запустил в него по плечо руку и вытащил большую краюху черного черствого хлеба.
- Благослови Господи! - сказал Кривой, беря ложку и придвигаясь к горшку. - Примощайтесь, ребята! Лезь и ты! - прибавил он, толкая Василья.
Все придвинулись, каждый достал свою ложку и дружно принялись хлебать уху. Василий с утра ничего не ел и с жадностью набросился на еду. На время он забыл все свои думы, обиды и планы и с наслаждением чувствовал только, как горячая пища вливается в него и возвращает ему упавшие силы.
Наконец все похлебали и, облизавши ложки, сунули их за пазухи. Кострыга лениво поднялся, взял горшок и спустился к реке ополоснуть его.
- Ну, а теперь и браги изопьем, пока есть баклажка! Доставай, Горемычный!
Рябой и белобрысый мужичонка быстро вьюном обернулся и поднял на руки бочонок.
- Вот он, разлюбезный наш! - крикнул он весело. - Разливай, Яшенька!
Кривой достал берестяной ковш, наполнил его густой темной жидкостью, отпил и передал товарищу справа. Ковш медленно пошел из рук в руки и, дойдя до Василия, уже был пуст.
- Ишь, не размеряли на тебя! - усмехнулся Кривой. - Ну, теперь с тебя пойдет! Пей!
Он налил, снова отпил и подал Василью. Тот жадно сделал несколько глотков.
- Ну, ну, будя! - сказал Дубовый и отнял от него ковш.
- Уф! - проговорил Кривой, видимо, главный меж ними. - Расскажи теперь нам свое горе, паря. Допрежь, кто ты?
- Я? Дворянский сын Василий Павлович Чуксанов!
При этих словах мирное благодушие словно сразу расстроилось. Дубовый и Кривой быстро отодвинулись от Василья, Кострыга торопливо сдернул свой шлык, и всем стало как-то не по себе. Василий почуял, что его стали чуждаться, как недруга, и сказал задушевным голосом:
- Это ничего, что я дворянский сын! У меня, кроме сабли вострой да головы буйной, ничего нету. А иду я к Стеньке Разину, как вы, чтобы боярам да воеводам за свои обиды мстить!
Слова его, видимо, произвели впечатление.
- И впрямь, - сказал Кривой, - чего ему бы по дорогам шастать. Лежал бы на печи да холопов стегал, а то вишь!.. Только что же с тобой, милостивец, приключилося?
Василий торопливо начал свой рассказ, и, по мере того как он рассказывал, он видел, что доверие к нему уже вернулось, что сочувствие растет с каждым его словом. И это бодрило его. Он увлекся своими бедами, своим горем и переливал печали свои в сердца сермяжных слушателей, с каждым словом чувствуя облегчение своему горю.
- Ну погоди ж! И покажем мы этому Лукоперову!
- Держись, воевода, боярин Кузьма!
- Кузькину мать увидишь!
- А ты не горюй: мы твою кралю тебе вызволим!
- Пождите, окаянные, придем с батюшкой Степан Тимофеевичем! - раздались возгласы взволнованных слушателей, едва Василий окончил рассказ.
В первый раз слезы смочили его глаза, и он с благодарностью посмотрел на всех.
- Братцы милые, - воскликнул он, - в злобе они меня звали сермяжным дворянином, и то было в обиду мне. А теперь нет мне милее имени!..
- Всех их, богатеев, на одну осину! - угрюмо сказал рослый белокурый красавец с голубыми глазами.
- А ты чего! - отозвался с усмешкой Кривой. - Ведь ты своего уж спровадил.
- А отродье евойное?
- А его тоже обидели? - спросил Чуксанов.
- Нет, государь, постращали только, - усмехнувшись, ответил Кривой. - Он, вишь, был сыном кабального. Отец-то его помер, он и захоти на волю. А боярин говорит ему: "Врешь! Ты холоп мой!" Ну, он его в ухо. Убил и убег. Да вот с нами и идет к Степану Тимофеевичу!..
Василий вспомнил совершенно такую же историю Еремейки и задумался. Все, видно, что тут собрались, собрались не от сладкого житья.
- А ты с чего убег? - спросил он Кривого.
- Я-то? С радости, милостивец! Больно весело было. Посадский я с Симбирска. Работаем мы, работаем, а все корысти нет, все на других. Ты смекни: я вот с братаном и семья вся, а мы плати! - и Корявый, разгорячась, стал пересчитывать: - Царскую дань неси, потом полоняночные, потом четвертные да пищальные. Стой! Теперь у меня лошади не было возить дрова на завод селитряный - плати! Потом ямчужные, городовые, подможные, приказные, что же это? А не дашь, на правеж тебя бить. Ну, мы и убегли! Будя!
- Кто же вы?
- Да вот я, Яшка Кривой, да Еремка Горемычный, да вот Степан Дубовый, - указал он на соседа. - Мы все с одного посада!
- А те? - Василий указал на двух мужиков.
- Те с боков, с Рязани дерут. Один Кострыга, а другой Тупорыл. С правежа сорвались!
- Невмоготу стало! - сказал, ухмыляясь, Кострыга. - Это однова дня вывели, положили и все по ногам! Другого дня - то же, третьего - то же!
- Да за что били-то?
- А, слышь, наш государь должен был, так с него и тягали!
- А вас били?
- Это у них такое положение, - отозвался убежавший кабальный, - раб за господина ответствуй!
- Ну, вы и сбежали?
- Не, мы посля! Как ноги зажили. Слышим, государя-то нашего опять тягают. Мы все и в беги!
- Стой, и до него доберемся! До твоего боярина! - злобно сказал кабальный. - Всех перевесим! До Москвы дойдем!
- Правят лихо больно! - произнес Тупорыл. - Тамо воевода ходит по улице да кричит: "Я воевода - всех исподтиха выведу, а на кого руку наложу - тому света не видать, из тюрьмы не бежать!"
- Лихой! - прибавил Кострыга. - Я, бает, люд; свил мочальный кнут!
- А мы ему петлю! - крикнул опять кабальный, сверкая голубыми глазами.
- Одначе и спать, братцы, - решил Кривой. - Кострыга, ты тростнику-то подбрось. Все теплее.
Он вытянулся, приложив свои лапти почти к самому костру, и тотчас захрапел. Товарищи немедля последовали его примеру, и только Кострыга, подкинув тростнику в костер, остался сторожить своих товарищей.
Василий завернулся в епанчу и лег поодаль, но спать не мог. Разнородные чувства волновали его. Сочувствие голытьбы растрогало его, послало давно желанный мир на его душу и на время отогнало кровавые мысли о мести. Он с умилением смотрел на оборванцев, храпящих вкруг костра. На Кострыгу, уныло свесившего свою кудлатую голову, и думал об их тяжкой доле, а потом о Стеньке Разине.
Что это за удалец такой? Воеводы и помещики дрожат при его имени и войско сбирают, сам царь из Москвы о нем наказы пишет, и зовут его вором, разбойником, Стенькой, а холопы да голытьба оживают духом при его имени, величают его батюшкой, Степаном Тимофеевичем, и ждут от него своего избавления. Что за богатырь такой? По всей Волге подымаются люди, имя его проникло во Псков, в Рязань, а может, и по всей матушке-Руси?.. Сердце Василия загоралось уже любовью к этому человеку, и он говорил себе: "Пойду за ним всюду. И в огонь, и в воду, и на лютую смерть!"
Потом мысли его перешли на Наташу. Свидится ли он с нею и когда? Успеет ли он отбить ее от когтей злых воронов? И как они встретятся и что расскажут друг другу?
Сердце его то замирало, то билось. Он смотрел на глубокое небо и день за днем вспоминал любовь свою, свои и ее речи, ее робкие ласки. Когда сердился он, она тихо гладила его по лицу рукою и словно паутину снимала со лба его глубокие морщины. Когда тосковала она, опускала головку свою ему на плечо, поднимала лицо кверху, и он видел при свете месяца, как наполнялись глубокие очи ее слезами и потом медленно катились по щекам. Прижимался он губами к ее глазам и пил ее слезы и целовал ее, пока тихая улыбка не озаряла ее лицо.
"А встретились как?" - вспомнил он. Как бродил лесом и вдруг услышал крик. Прибежал, а девушка сидит на пне, бледная как смерть, а другая вопит и на землю кажет. Глянул он: вьется, ползет гадюка прочь от них. Понял разом он, что приключилось. Каблучком раздавил гадину, а потом припал на колено, взял ногу девицы, нашел раночку и быстро высосал ядовитую слюну вместе с ее алою кровью.
"Верно, с той кровью и любовь вошла в мое сердце", - подумал Василий, и воспоминания его потекли дальше. Вспомнил он случайные встречи, а потом вдруг подошла к нему однажды Паша, девушка, и говорит:
- Знала я молодца. Гнался он за чернохвостой лисичкою, а та в сад боярский. Он не будь труслив да за нею в тын. А время-то позднее было, солнышко-то зашло уж! Глядь, а лисичка и тут как тут.
- Я такого молодца тоже знаю! - усмехнулся тогда в ответ Василий и в ту же ночь перемахнул через лукоперовский тын. Там его встретила Паша и подвела к Наташе.
А дальше! Только зима разлучала их, а чуть начинались теплые весенние ночи и до поздней осени, что ни ночь они виделись друг с дружкой и говорили о том, как помирится он с ее отцом, сыграют они веселую свадьбу. Да не так делается, как загадываешь… "Что-то с ней, с голубушкой, теперь? Знает ли она, что со мной вороги сделали?" - подумал Василий, и с этой мыслью сон смежил его веки.
Он проснулся от утреннего холодка и открыл глаза.
Его товарищи что-то варили в котелке и тихо говорили промеж собою, и едва поднялся Василий, как они тотчас смолкли.
Василий встал, спустился к речке, умылся, жарко помолился Богу и, вернувшись к товарищам, сказал:
- Доброе утро, братцы! Помоги вам Бог!
- И тебе тоже! - ответили все разом.
Потом Кривой встал и, кланяясь ему в пояс, сказал:
- Не обессудь, милостивец, дозволь слово сказать!
- Что! - вздрогнув, спросил Василий. Ему показалось, что они сговаривались бросить его.
- Будь над нами старшим! - проговорил Кривой. - Мы тебя в каждом слове почитать будем, а ты веди нас к Степану Тимофеевичу!
- Не откажи на милости! - подтвердили все, вставая и окружая Василия. Василий покраснел от радости, глаза его вспыхнули и увлажнились слезами.
- Я ли откажусь от такой чести, братцы! - ответил он, кланяясь. - Верой и правдой сослужу вам. Придет беда, первый пойду!
- Мы-то уж не оставим тебя. За тобой везде!
- А я вас не брошу! В радости ли, в горе! Во век не забуду вас! Вы мне что братья родные!..
- Мы смекали, - заговорил Дубовый, - может, ты хочешь у Лукоперовых усадьбу спалить. Так мы вернемся.
Обольстительный призрак мести мелькнул перед Васильем, но он сдержался.
- Нет, братцы! Теперь это негожее дело. У них челяди не семь человек. Пождите! - сказал он, тряхнув головою. - Со Степаном Тимофеевичем вернемся, тогда вы их мне только живыми оставьте!..
- Убережем, милостивец! - ответил с усмешкой кабальный, Егор Пасынков.
- А теперь похлебаем, что Бог послал, да и в путь! - сказал Кривой.
- Верно! - подтвердил Василий, и все жадно и торопливо стали хлебать сваренное толокно.
Потом поднялись и стали сбираться. Яков Кривой взял на плечо огромную дубину. Степан Дубовый топор и мешок с хлебом, а Ермил Горемычный, вооружившись вилами, взял под мышку бочонок с брагою.
- На один привал, - сказал он, - а там хоть брось!
Кострыга забрал котелок и поднял косу, прикрепленную лезвием вдоль палки, Тупорыл пошел с рогатиной, а Пасынков с гибким кистенем в руках, и вся эта ватага, покрестившись на восток, тронулась в дорогу.
- Нас-то поначалу одиннадцать было, - сказал дорогою Кривой, - да, вишь, не поладили и подрались. Одного вот Дубовый ненароком убил, а четверо прочь пошли. Потому и надумали тебя за старшего!..
Они пошли с малыми роздыхами, больше днем, несмотря на жару, а ночью останавливаясь на роздых. По дороге к ним пристало еще несколько человек, и мало-помалу отряд Василия увеличился до тридцати человек.
- Ишь, - шутил Кривой, - нас теперь целая рать идет!
Василий с гордостью оглядывал своих воинов и думал: "Ништо! Такие с любым воеводою управятся!"
На пятый день своего пути им встретилась ватага нищих.
- Бог в помощь, добрые люди! - крикнул им вожак.
- Дай Боже благополучно! - ответил Василий.
- Вы куда, добрые молодцы?
Василий оглядел их и не побоялся ответить:
- К батюшке Степану Тимофеевичу! А вы откуда?
- А мы от него! Идем разносить вести добрые: слышь, Царицын взял, теперь на Астрахань пошел батюшка!
- Ну? Вот-то добрая весть! - весело воскликнул Горемычный. - Что с воеводою сделали?
- Утопили! И приказных с ним, а дела все приказные на площади сожгли. Теперь там Ивашку Хохлова оставил батюшка, есаула свово!
- Важно, важно, - сказал Пасынков, - так их и надобно!
- А что, мы нагоним его?
- Поспешить надобно. Сказывано, под Астрахань ушел. Теперя вы в Царицыне не забражничайте. Тогда в самый раз!
- Мы не для пьянства идем! - строго ответил Василий. Нищие затянули песню и пошли своею дорогою.
Василий, уже не приваливаясь на ночь, повел своих молодцов к Царицыну. За час пути до города на них вдруг налетели казаки с диким криком.
- Нечай! Нечай! - кричали они.
- Стойте! - остановил их Василий. - Мы идем служить все Степану Тимофеевичу.
- Тогда милости просим! - заголосили казаки. - Нашего полку прибыло! Гайда до атамана!
- А кто атаман ваш?
- Ивашка Хохлов, ближний есаул батюшки. Ладный казак, ласковый до своих! - ответили казаки.
Василий пошел впереди своего отряда. Скоро они вошли в город, носивший на себе следы разорения. Некоторые дома были сожжены и разметаны, на некоторых дворах на воротах качались трупы, одетые в боярские кафтаны, с почерневшими уже от времени лицами. На соборной площади, куда привели Василия и его отряд, подле сожженного воеводского двора и приказной избы шло пьянство. Казаки и голытьба выбили дно у бочки и черпали из нее ковшом водку, крича:
- Здоровье батюшки Степана Тимофеевича!
Тут же, на обгорелом бревне, сидел и сам атаман Ивашка Хохлов.
На нем был кунтуш алого цвета, широчайшие шаровары синего и желтые сапоги из телячьей кожи. Длинный оседелец спускался с бритой головы и был заложен за ухо. Рыжие усы висели почти до груди, черные масленые глаза глядели тупо перед собою.
- Вот, пане атамане, новых молодцев привели! - сказал один казак, слезая с коня. - Хотят служить нашему батюшке!
- Добре! - кивнув головою, ответил Хохлов и уставился на Василия. - Кто будешь?
- Дворянский сын Ва…
- А коли дворянский сын, так повесить!..
- Постой! Не годится! - остановил атамана казак. - Коли он служить к нам пришел.
- А тогда не лайся! У нас все казаки. Нет дворян! Чего он? - обиделся Хохлов.
- Что правда, то правда, добрый молодец, - сказал вступившийся за него казак, - мы все равны. Ты, может, наших казацких обычаев не знаешь, так слушай! Ты в наш-то монастырь, видно, с горя пришел, так у нас свой устав.
- Я буду служить вам верой и правдой! - твердо сказал Василий.
- Вот добре! - одобрил его Хохлов, кивая головою, а казак заговорил снова:
- Казачество это, братику, святая вещь! На земле стала неправда, грехов много, сильный слабого обижает. Ну, наш батька Степан Тимофеевич и вступился за всех. Кто за ним пойдет, тот и казак. Казак вольный человек, сам себе пан, бедному брат, никого над собой не знает. Так ты и помни. Хочешь быть казаком - будь. Не хочешь, мы не неволим! Вот что!
- Хочу! - ответил Василий.
- Тогда присягни на верность!
- Присягаю! - ответил Василий.
- Ну, и помни! Теперь поцелуемся, братику! - и он трижды поцеловался с Василием, а Хохлов сидел и только мотал головою.
- Ну вот! А вы слышали?
- Слышали! - ответил за всех Кривой.
- Присягаете тоже?
- Присягаем!
Лицо казака просветлело.
- Вот-то добры молодцы! - сказал он. - Так пусть он будет над вами атаманом. Его во всем слухайте! А теперь выпьем.
Он достал ковш, зачерпнул водки и крикнул:
- За вольное казачество!
- За казачество! - подхватили гультяи.
- А теперь и вы выпейте! - сказал казак отряду Василья, и ковш заходил у них по рукам.
- Ты мой есаул будешь! - проговорил Василий Кривому. - Смотри, чтобы все налицо были.
- Откуда и куда? - спросил его казак. Василий объяснил.
- Так, так! Завтра в утро пойдете, его нагоните. Да что это у них и сабелек нету. Ты дай им.
- А откуда взять их?
- Грицько! - закричал казак. - Принеси сабелек охапку!..
На другой день Василий вышел из Царицына, ведя за собою отряд, и все были у него уже вооружены не чем попало, а саблями и пиками.