Все смотрели на них и тешились, хотя присутствие их и было недозволено. В силу указа Алексея Михайловича, скоморохов люто преследовали, маски их, гудки, сопели и прочее отнимали и жгли, а их плетьми били.
Но, с одной стороны, пьяный кабачный люд не мог обойтись без скомороха, с другой - скомороху тоже есть хотелось, и вот, по взаимному соглашению, они давали свои представления якобы тайно.
Вот один из скоморохов важно сел на пустой бочонок и сказал:
- Я воевода - всем невзгода! Сужу неправедно, деньгу берегу скаредно. Кого хошь плетью забью. Идите на суд ко мне!
Тут к нему подошел другой скоморох, неся в одной руке лукошко с битыми черепками, а в другой свернутый лист лопуха на манер челобитной, рядом с ним шел еще якобы челобитчик.
- Милостивец! - завыли они. - Не побрезгуй нашим добром. Рассуди неправедно!
- Кажите, что в лукошках, а тогда и суд будет! - сказал скоморох-воевода. В это время ему на плечи вскочил еще скоморох и начал тузить его, приговаривая:
- Ох, боярин! Ох, воевода! Любо тебе кочевряжиться, любо людей забижать, с нищего поминки брать! Повози-ка теперь нас, голытьбу, на своих плечах!
- Бей, колоти! В воду его! - закричали остальные скоморохи и бросились тузить мнимого воеводу.
- Го-го-го! - загоготала толпа. - Так его, толстопузого! В воду!
Василий понял смысл представления и только покачал головою. В это время скоморохи начали новое; они прутьями стали гонять из стороны в сторону толстяка с непомерной величины уродливым брюхом и кричали:
- Поглядите, добрые люди, как холопы из своих господ жир вытряхивают!
Толпа хохотала до слез, а потом скоморохи все заплясали и, хлопая в ладоши, стали выкрикивать: Ребятушки, праздник! Праздник! У батюшки праздник! Праздник! На матушке-Волге праздник! Сходися, голытьба, на праздник! Готовьтесь, бояре, на праздник!
Вдруг со стороны раздались крики: - Пристав идет!
Скоморохи вмиг подобрали свои хари, инструменты и скрылись.
В горницу действительно вошел пристав в зеленом кафтане со шнурами, с толстой палкою в сопровождении трех стрельцов.
- Что за действа? - закричал он на целовальника, который спокойно стоял у бочки. - Опять скоморохи были? Где воры? Лови их!
- Какие воры? Очнись! Приходили люди в царев кабак, честные люди, а ты - воры! - ответил спокойно целовальник.
- Воры-то по приказам сидят! - крикнул кто-то из толпы. Пристав обернулся. Толстое лицо его налилось кровью. Он застучал палкою и заорал:
- Кто крикнул? Схватить его!
- Кого схватить-то? - сказал равнодушно один из стрельцов.
- А тебе за скоморохов ужо будет! - погрозил пристав целовальнику. Тот передернул плечами.
- Мне за что? Скомороха не будет, народ из кабака уйдет, царской казне недобор будет!
- Знаешь, что в указе сказано?
- Это вам про то ведать. Мое дело водкой торговать…
- Верно, Ермилыч! - раздались одобрительные голоса.
Пристав грозно оглянулся и постучал палкою.
- Ужо вам, ослушники! - сказал он и вышел из кружала. Вслед ему раздался хохот.
Когда прошли шум и волнение, Василий оглянулся вокруг и, увидев дьячка, прямо подошел к нему.
- Грамотен? - спросил он. Дьячок поднял маленькие, красные, безбровые глазки, шмыгнул толстым сизым носом и ответил:
- Грамотен, государь-батюшка! За грамоту вся спина палками избита!
- Челобитную можешь воеводе написать?
Мокрые, синие губы дьячка расплылись в улыбку. Он вскочил с лавки, чувствуя заработок:
- Очень могу, милостивец!
- Он дошлый! - хлопая по плечу дьячка, сказал пьяный ярыжка. - Он так напишет… одна слеза. Вот! Так, Козел?.. Ха-ха!
- Так напиши мне! - сказал Василий.
- Мигом, батюшка, мигом! - засуетился дьячок. - Тут и напишем. Мигом! Ты закажи жбанчик вина, а то у меня иначе мысли путаются. Туман в голове, аки тьма египетская, а с вином просветление.
Говоря это, он очищал краешек стола, потом вынул из-за пазухи своего подрясника лист бумаги, отвязал от ременного кушака баночку чернил и огрызок гусиного пера и, заправив свою косичку, сел на лавку и крякнул.
Василий уже распорядился вином. Дьячок налил себе чарку, понюхал ее, зажмурился и быстро опрокинул в рот.
- Прояснилось! - сказал он, умильно улыбаясь. - Сказывай, в чем дело?
Василий рассказал. Дьяк завертел головою, выпил еще чарку, взял в рот баранку и начал быстро скрипеть пером.
Василий посмотрел на него и невольно улыбнулся, несмотря на свои тяжкие думы, так он был забавен за писанием. Ноги он вытянул и расставил, отчего из дырявых сапожищ его вылезли грязные пальцы; локти разложил по столу и на левую руку положил свою голову, причем рыжая бороденка его почти волочилась по бумаге, а косица круто торчала кверху.
Дьячок Савелий, прозванный Козлом за свою бороденку, уже десять лет промышлял в Саратове ремеслом присяжного грамотея. Для увеличения практики он ссорил мещан и посадских, писал челобитные и жалобщику и ответчику и часто за это в добавочную плату получал затрещины и потасовки; но это нисколько не обескураживало его и не роняло его практики.
Он даже ухитрялся ладить и с приказными, которые сами были охочи до писания челобитных. Для этого он так заплетал дело, что приказные могли тянуть его хоть годами.
Василий терпеливо ждал, пока Козел напишет жалобу. Наконец Козел написал, допил остатки водки и гнусавым голосом прочитал написанное Василью. Василий ничего не понял, но подумал, что так и надобно, заплатил Козлу десять алтын, свернул челобитную и пошел домой.
VII
Всю ночь не спал Василий, думая свои горькие думы, то горя ненавистью к Лукоперовым, то тоскуя по Наташе, и поднялся с постели ни свет ни заря.
Войдя на площадь, он зашел в собор и отстоял утреню, горячо молясь, а потом направился прямо к воеводе, держа за пазухой челобитную, а в кармане слиток золота. Он прошел растворенные настежь ворота, поднялся по лестнице и вошел в темные сени.
- Чего надобно? - спросил его холоп, загораживая дорогу. Василий, зная обычай, спешно сунул ему в подставленную руку несколько монет.
- Воеводу повидать надобно. Скажи, дворянский сын Василий Чуксанов просится!
- Сейчас скажу! Пожди, господин, - уже совершенно другим тоном сказал холоп и ушел в покои. Через минуту он вернулся.
- Просит до горницы! - сказал он, открывая дверь.
Василий вошел в горницу, помолился иконам и поясно поклонился воеводе, который стоял посредине с важным видом и ласковой улыбкою. Был он толст, широк в плечах и велик ростом.
Лицо у него было красное, жирное, с толстым, как груша, носом, покрытым сетью синих жилок. Жирные губы прикрывали черные гнилые зубы. Бледные, мутные глаза вылезали из орбит; под ними были вздутые, отвислые мешки, а над ними густые брови двумя кустиками; рыжая борода лопатою и мясистые уши довершали его внешность.
На нем была надета рубаха синего цвета, опоясанная шнуром с кистями, желтые штаны и мягкие сафьяновые туфли на босую ногу; поверх этого он надел кафтан нараспашку, а на голову легкую расшитую тюбетейку.
Это был типичный воевода того времени. Званием он был боярин, именем Кузьма Степанович Лутонен, и был он на саратовском воеводстве уже четвертый год, с богатыми ласковый, с бедными грозный - и всегда веселый.
- Пришел бить челом царю-государю! - проговорил Василий, кланяясь. - Не побрезгуй, Кузьма Степанович, приношением моим. Прими на милость от моей скудости! - и он протянул воеводе слиток. Воевода взял его, словно не замечая, и радостно воскликнул:
- Друже мой! Василий Павлович! Вот рад друга видеть! Облобызаемся! - он троекратно поцеловался с Василием, отчего у Василия радостно встрепенулось сердце, и, обняв его, усадил под образа. - Садись, садись, Василий Павлович! У меня уже такой обычай: прежде напоить, накормить, а там уж делом заняться! Будь гостем, друже! Осип, - закричал он холопу, - волоки сюда настойку да пирогов! У меня настоечка-то знахарская, - сказал он Василию, улыбаясь во весь рот, - на сорока травушках настоянная! А пироги, друже! Ты не смотри, что я вдовый. У меня такая стряпуха есть из посадских. Скушай-ка!
Холоп внес сулею, стопки и оловянную мису с пирогами. Боярин налил, чокнулся с Василием и опрокинул в свою пасть стопку, а следом за нею отправил пирог.
- Ну, каково? - спросил он, едва ворочая языком.
- Отменные! - похвалил Василий. - Хороша настойка, а пироги и того лучше!
- То-то! - усмехнулся довольно воевода. - Пей еще!
И пока они пили, воевода заговорил:
- Вам што там, на земле сидючи. Вот мне, воеводе, так горе горенское! Слышь, на Волге опять вор объявился, с ним всякие богоотступники, церквей осквернители, душегубы, царю насильники тьмою идут. Похваляются нас всех избить, всякую власть изничтожить! Вот горе-то! Может, и нам придется кровь проливать! Бают, знамение являлось. В воздухе столбы огненные, десница, а в ей меч! Юродивый у нас тут есть, Фомушка. Он говорит - перед Страшным Судом! О-ох, идет гроза Господняя!
Воевода вздохнул и опрокинул в рот третью стопу.
- Ложь, - беспечно сказал Василий, - мало ли к нам воров с Дона приходит. Послать стрельцов да и разогнать их. Беда не великая!
Воевода укорительно покачал головою и руками развел.
- Да ты што, Василь Павлович, али с неба упал? Не знаешь, что ли, что Стенька Разин сам объявился. - Воевода вытаращил глаза и поднял к верху палец. - И с им какая такая сила управится, а? Ен лукавому душу свою запродал. Гляди, в Царицыне по нем из пушек палили, а заряд-то весь запалом назад уходил. С им стрельцами не справишь. Он, вишь, по воде плывет, по воздуху летает. Видишь здесь, ан он скрозь землю и за сто верст объявится! Вот оно что! Царь тут с князем Прилуковым наказ прислал: чтобы мы жили с бережением, а ты уберигись, ежели кругом тебя мутится. Нет, уж и вправду последние дни пришли! - и он снова запил свою речь.
Наконец, измучив Василия, он хлопнул его по плечу и сказал:
- Ну, вот, теперь, после хлеба-соли, можно и о деле поговорить. Говори, с каким добром пожаловал?
- Не с добром, воевода, а с худым, - ответил Василий.
Воевода вздохнул.
- К нам, начальным людям, только с худым и ездят. Ну, ну, выкладывай твое дело!
Василий начал рассказывать, но едва помянул имя Лукоперова, как воевода закачал головою и сладко улыбнулся.
- Вот люди так люди! - сказал он. - Истинные мои благодетели! Я с ними что родные. И добры-то, и богаты-то, и нравом просты! А доченька у них! - и воевода даже зажмурился.
Сразу упал духом Василий, слыша такие речи, и, прямо сунув челобитную воеводе, глухо сказал:
- А я вот на них и пришел просить царского суда. Прочитай, государь, увидишь, что за люди!
Воевода даже отшатнулся:
- На Лукоперова, на Ивана Федоровича?..
- И на сына его!
- И на сына его? - с ужасом повторил воевода. - Да в уме ли ты, молодец? Такие богатеи! Ну, ну, истинно говорит Фомушка: скоро суд Божий! На таких людей - и суда ищет!
Он развернул челобитную и начал вполголоса читать ее, медленно покачивая головою.
Прочитав, он свернул бумагу и сказал:
- Эко, Господи! Брат на брата пошел! Дворянин на дворянина. Что же будет-то? И ты говоришь, что все это со злобы?
- Со злобы. Спроси людей - и те докажут!
- Что люди! Люди воры, люди дурное думают. Нонче у них у всех заячьи уши: Стеньку Разина, собаки, дожидают!.. Ну, ин! - сказал он, вставая и тем давая знак, что беседа окончена. - Мое дело судебное: царю присягал судить правду, другу не дружить, недругу зла понапрасну не делать. Пошлю розыск сделать. Осип, пошли мне Калачева! Эх, и хлопоты мне! - продолжал он угрюмо. - Теперь это дело прямо губного старосты, а старосты нет. Все воевода делай. Прощай. Боярский сын Калачев розыск сделает, а ты пожди пока что. Я позову! Ты где стал?
- У себя, в осадном дворе!
- Ну, ну, пошлю, когда занадобится!
Воевода сухо кивнул ему головою и отвернулся от него, не доведя даже до двери.
Чуя себе большую наживу в этом деле от Лукоперовых, воевода тотчас послал боярского сына Калачева с упреждением о жалобе Чуксанова.
- Да закинь им, - наставлял посланца воевода, - что, дескать, думаем мы сыск начать!
- Знаю, боярин! - ответил смышленый Калачев и уехал пугать сыском Лукоперовых.
Василий ушел от воеводы с опущенной головою. Сразу по всему он учуял, что не добыть ему правды от воеводы, и сердце его опять наполнялось непримиримою злобою. Почитай, с детства его травили. Годов в десять он сиротой остался на руках старого дядьки и с той поры не знал доброго слова. Рос как волк в лесу. Только Наташа и согрела его сердце, а люди и тут прислужились!
"Эх! Да уж задам я вам поминки! - злобно думал он и снова мечтал о Наташе. - Коли любит она, так везде за ним уйдет. Увидела, чай, что ее родня за люди. А коли уйдет за ним, так ему нигде не страшно. Везде он в люди выйдет!.." - и он даже улыбнулся при этой мысли.
Обедая со своим кабальным, Василий не выдержал и поделился с ним своим горем.
- Ничего не осталось у меня. Только ты да изба эта, и вот тебе мой зарок: володей избой и иди куда хочешь, ежели воевода их не присудит!
- Милостивец ты мой! Государь-батюшка! - упал ему в ноги Аким. - Пошли тебе Бог за это счастья и радости!
- Ты лучше за это службу мне справь, - сказал ему Василий, - возьми моего коня и гони в усадьбу ворога моего. Больным скажись, будто немой ты, и Еремейку-знахаря требуй. Свидишься с ним и скажи: господин-де мой мне наказывал государыню Наталью повидать и спросить: будет ждать она али нет! С тем ответом назад скачи. Да живо поворачивайся!
- Мигом, милостивец! - угодливо ответил Аким и тотчас пошел во двор. К вечеру он уже скакал к Широкому.
"Чует, чует мое сердце недоброе", - грустил Василий, и в душе его смутно складывались планы кровавой мести.
VIII
Через четыре дня Василия призвали к воеводе. Он вошел и увидел в переднем углу, под образами, старика Лукоперова. Маленькие глазки его горели злым блеском, голый череп был красен, и тонкие губы его кривились усметкою. Василий побледнел, увидя его, и с отчаяньем стиснул зубы.
- Ну, ну! - заговорил Лукоперов. - Как ты это нас перед воеводой оплел, рассказывай!
- Что ж это, сучий сын, - зарычал на него и воевода, - ты мне облыжно показывал, а? Что ж ты не сказал, что, дворянскую честь пороча, через тын лазил, евойную дочку сбивать, а?
- Я не сбивал его дочери. Мы любим друг друга! - твердо ответил Василий.
Для воеводы, который сватался к Наталье и получил отказ, эти речи были горше полыни.
- Любите?! - заорал он. - Ах ты смерд! Нищий, голытьба - и к такому богатею! Любите?! А что же ты не сказал, что избил Сергея Ивановича!
- То у меня прописано, - ответил Василий, - я от него оборонялся.
- Оборонялся так, что он и сейчас больной лежит, - визгливо заговорил старик Лукоперов. - Может, я его хоронить буду, а ты еще наплел, что он твою усадьбу сжег, паскудник, прощелыга!
Василий даже пошатнулся.
- А кто же? Кто же надругался надо мною? Коли воевода не сыщет с вас, я сам сыщу! - крикнул он злобно.
- Ну, ну! Воевода сыщет! - сказал воевода. - Вот что! Я тебе его, Иван Федорович, головой выдаю! Чтобы не плел в другой раз по злобе!
Все, но не такое уж издевательство, ожидал от воеводского суда Василий. Ноги его точно приросли к полу, язык словно отнялся. "Где же правда-то?" - мелькало в его голове, а в ушах в то же время раздавались голоса воеводы и Лукоперова.
- Ну его к шуту! - злобно говорил Лукоперов. - Что мне в его голове. Рад, что его песье гнездо выжгли. Место поганить не будет! Выдери его - да и взашей!
- Это ты правильно! - согласился воевода. - Правильно и милостиво. Ему бы надо плетюков надавать. Ну, да Бог с им! Осип, позови трех стрельцов!
Василий очнулся:
- Ты не смеешь того, воевода! Это не по закону! Я дворянин! Я до царя пойду!
- Эй, голова, голова! - добродушно сказал воевода - Чего кипишь? Знаешь ли ты, какое время нынче? Мне государь в наказе волю дал: хочу живого в воде сварю. А ты: "не смеешь"! А к царю идтить я не пущу. Как пойдешь, ну-кась! Ничего, Василий Павлович, покрестись да и ляг! Ну, вы!
Трое стрельцов бросились на Василия, и опять началась дикая расправа.
После ста ударов Василия подняли. Кровь текла с него.
- Ну вот и остыл, молодец, - ласково сказал воевода. - Благодари его, милостивца, что только блох попугали. Оденься-ка да слушай! Время теперь смутное, страшное. От царя указ - служилых людей набирать, так я с тебя почин сделаю! Быть тебе государевым стрельцом! Калачев, сведи его в избу вместях с Антошкою да Митькой. Иди с Богом!
Василий промолчал, тупо смотря в землю. Его свели в избу, где жили стрельцы Антошка с Митькою, и дали ему там палати, стол и лавку, потом перенесли его оружие и привели его коня, а с ним вместе пришел и Аким.
Василий лежал на лавке, но, увидя Акима, позабыл про боль и сел.
- Ну что?
- Я не смог увидеть ее, - сказал Аким, - а старик сказывал, что она передать велела, что, окромя тебя, никого любить не будет!
Слезы радости брызнули из глаз Василия. Он кивнул Акиму.
- За такую весть и коня возьми! - сказал он. Аким повалился ему в ноги.
Легко и весело стало на душе у Василия. Теперь он знал, что будет делать, лишь бы спина зажила. Голубушка, уж он ее вырвет из когтей воронов! А им, извергам… Ништо, отольются им все удары, попомнят они все сделанное, кровью все смоют, да потихонечку, не сразу. Будут умирать и поминать Василия.
Попомнит и воевода свой суд праведный.
Ему вспомнилось представление скоморохов, и он злобно засмеялся. Все показали, как и взаправду деется.
- Нет, воевода, не к царю пойду, а сыщу этого самого Стеньку Разина! - почти вслух проговорил Василий. - А уж с ним и к тебе в гости!
Вспомнились ему наставления Еремейки. "Правда твоя, старик! Спасибо за наущение!.."
И, горя местью, Василий быстро поправлялся, а через четыре дня встал на ноги. В ночь он приготовился бежать. Снарядился, прицепил к боку саблю и сосчитал деньги.
Рано утром, лишь только открыли ворота, он выскользнул из города, прошел посад, надолбы и вышел в поле. Вдруг до него донеслись крики. Из города прямо на него скакали два стрельца.
- Ей! - кричали они. - Куда ты? Вернись!
"Погоня, - подумал Василий, - ну да ладно!" И он остановился.
- Ты што это, леший, шутки шутишь! - сказал первый стрелец, подъезжая к нему, но Василий вдруг махнул саблею, и полетела с плеч стрелецкая голова. В ту же минуту Василий сбросил труп с седла и, вскочив на коня, погнал его. Другой стрелец испуганно одернул лошадь и вернулся в город.
Нещадно гнал коня Василий, опасаясь погони. Он скакал до глубокой тьмы, скакал до той поры, пока конь его не захрапел и не свалился, весь покрытый кровавою пеною.