- Старший портупей-юнкер Кусков, Ваше Императорское Величество, - проговорил Федя. Он смотрел в глаза государю и так тянулся, что, казалось, вот переломится.
- Куда вышли?
- В 7-й линейный Туркестанский батальон, Ваше Императорское Величество.
- У вас там кто-нибудь есть?
- Никак нет, никого нет.
Как будто тень удивления прошла по ясному лицу государя.
- Служите честно!.. Мне нужны на окраине особенно хорошие офицеры… Не скучайте… Не пьянствуйте… Станет очень трудно: напишите мне. Да хранит вас Господь!..
В глазах у Феди потемнело, и он не упал только потому, что привык стоять навытяжку. Словно во сне он слышал, как назвал себя мягким басом правофланговый:
- Юнкер Башилов, Ваше Императорское Величество, - и государь сказал ему: "Выше меня будете".
Феде солнце казалось мутным. Как в облаках какого-то пара двигались люди, проехал конвойный казак. Красные искры метались перед глазами, и в ушах непрерывно звенело. Налетел легкий прохладный ветерок, ледяные капли пота выступали из-под бескозырки.
- Что с вами? Вам дурно, Кусков, - прошептал Купонский.
- Нет… ничего… пройдет… - пробормотал Федя и почувствовал, как медленно возвращаются силы, и яснеет поле.
Государь обошел фронт и ушел в палатку на валике.
Шумною толпою возвращались произведенные офицеры к батальону, где за составленными ружьями лежали юнкера. Кавалеристы разбирали лошадей и взапуски скакали к баракам лагеря.
Батальон Феди разбирал ружья.
По полю гремела музыка, и полки за полками расходились по лагерям. Со звоном неслись тройки к Красному Селу, и быстро пустело военное поле. Лакеи собирали посуду и скатерти и укладывали в ивовые корзины.
Лагерь, маневры, производство - все было кончено… Военный год совершил свой круг и начинал новый.
Скукой веяло от истоптанного голого поля.
XXXVI
- Прощайте, князь Акацатов, кто-то будет муштровать вас теперь по вечерам!
- Прощайте, Ценин. Не кушайте так много хлеба… А, Старцев, как мило, что вы пришли проводить меня!
Федя стоял у своей юнкерской койки, окруженный товарищами, и пожимал им руки. Он уже был одет в длинные брюки с кантом и двубортный офицерский сюртук. Шашка на черной лакированной портупее висела сбоку. Ротный зал горел в солнечных лучах.
Из коридора, отдаваясь эхом о молчавшие все лето пустые стены, неслась училищная "Звериада":
Прощайте все учителя
Предметов общей нашей скуки,
Уж не заставите меня
Приняться снова за науки!
И наливай, брат, налива-ай
Все до капли выпивай!
В тон песне раздавались веселые голоса:
- Господа, вся третья дивизия в Кан-Груст.
- Гренадер просим в Демидов сад к девяти часам.
- Гвардия в Аркадию!
Прощайте иксы, плюсы, зеты,
Научных формул легио-он,
Банкеты, траверсы, барбеты,
Ходьба в манеже под ружьем…
У училищного подъезда длинной вереницей стояли извозчики. Юнкера и офицеры разъезжались по городу.
Федя окинул последним взглядом роту, посмотрел на образ Михаила Архангела, еще и еще раз пожал руки и вышел в коридор.
Два прожитых года показались мгновением. Вся прожитая жизнь была так коротка, и память упиралась в туманы детства и небытия.
Вся жизнь разворачивалась впереди, как длинная дорога.
Накинув легкое светло-серое пальто, Федя вышел из подъезда и сел на извозчика. Он почти никогда не ездил на извозчике и неумело уселся на дрожки. Стесняли маленькие сапоги, шашка мешала и путалась под ногами. Юнкера, расходившиеся из училища, городовые и солдаты отдавали ему честь. Трудно было привыкнуть отдавать ее обратно, и хотелось быть вежливым. Два раза он и сам отдал честь офицерам и потом уже соображал, что он офицер. Какой-то внутренний смешок смеялся внутри, и странно было думать, что еще рано утром было сжатое поле у Кипени, ходили по нему молочные волны тумана, стояли среди соломенной щетки глиняные кружки и он, прозябший после ночи в палатке, пил чай.
Как давно все это было. Точно несколько лет назад он шел в цепи по неровному полю, шмыгали ноги по кустам голубики, и терпко пахло от низкого можжевельника!
Извозчик ехал медленно, и хотелось ехать скорее, и так сладки были эти минуты, что хотелось их протянуть. Ехал по Дворцовому мосту, смотрел на Неву и мысленно прощался с нею.
В Летнем саду густо разрослись столетние липы и местами желтели… Милый, родной Летний сад!.. Феде казалось странным, что никто не обращал на него внимания. Девочка катила по Летнему саду большой желтый обруч и, докатив до ворот, повернула назад, не взглянув на Федю… "Разве они не знают, что я - офицер?!" - подумал Федя.
На Фонтанке от наваленных горами вдоль набережной дров пахло смолою и грибами. Извозчик свернул на Невский… Булочная Филиппова… "Купить разве маме калачей!.." Но показалось почему-то неловким. Он - офицер!.. Воспоминания плыли мимо него. "Продажа дров" на Троицкой, длинный забор, открытые ворота и грязная, черная, усыпанная стружками дорога с блестящими колеями. По-родному у пяти углов зазвенела конка… Вот и последний поворот… Ивановская. Хмуро косит на Федю коричневая гимназия. Федя слез с извозчика. Вошел во двор.
Пусто на дворе. Желтая с белым кошка греется на солнце. Увидала Федю, вскочила и побежала на второй двор, где когда-то стояли экипажи Савиной.
Привычным движением Федя вскинул голову к окнам пятого этажа и сейчас же увидал прижавшееся к стеклу милое лицо мамы.
XXXVII
Варвара Сергеевна знала, что в этот день - производство. Она знала, как оно будет, и по часам рассчитала, когда Федя должен приехать.
"В час дня кончатся маневры, и, значит, около двух Федя станет офицером… Сейчас домой… Около трех, в начале четвертого, он должен войти во двор…" Она первая его увидит. Работа с утра валилась из рук. Утром Варвара Сергеевна ходила во Владимирский собор, к обедне, потом накупила булок, пирожных, конфет, бутылку вина и красной смородины, так любимой Федей. В час села с тетей Катей за завтрак, но ни к чему не притронулась. После завтрака накрыла стол для себя и Феди и в три часа стала у окна ждать. Мысли Варвары Сергеевны следили за Федей. Вот он пришел на станцию, взял билет, уже не в третьем классе, как нижний чин, а во втором, и едет домой. "Вот он вышел, взял без торга извозчика, где уже там торговаться, поди торопится - и вот… вот… он уже давно должен быть у ворот. Господи! Уже не случилось ли чего!".
Варвара Сергеевна вздрагивала при каждом треске дрожек. Ехали и ехали… И кто ехал?.. Зачем ехали?.. Его - не было. Дом был еще пуст, жильцы не съехались с дач. Никто не входил в ворота. Било четыре, и Михаил Павлович вышел на прогулку для моциона. Пора накрывать к обеду. Варвара Сергеевна попросила тетю Катю посмотреть в окно, сама стала накрывать. Торопилась, кое-как ставила тарелки. Ревновала к тете Кате, что она первая увидит Федю и ей первой поклонится Федя офицером. И как только накрыла, снова подошла к окну.
Липочка качающейся усталой походкой прошла через двор.
- Ну как Федя? - еще из передней спросила она.
- Нет еще.
- Что же это, мама? Не ошиблись ли? Сегодня ли?
- Сегодня. Сама читала. Разве перемена какая? Да нет, дядя Володя написал бы или зашел сказать. Уж я и ума не приложу, что могло задержать.
Говорила, а от окна не отрывалась. Следила, как медленно ползла тень от главного флигеля. Когда начала смотреть, весь двор, залитый свежим асфальтом, блестел на солнце. Теперь тень от дома закрывала больше половины двора и Федя пойдет уже не озаренный солнцем.
"И когда надвинулась эта тень? - думала Варвара Сергеевна… - Как я ее не приметила?"
Михаил Павлович, сгорбившийся, жалкий в своем черном, узком, коротком пальто, прошел обратно.
- Приехал Федя? - спросил он. Варвара Сергеевна махнула рукой.
- Ну, давай, мать, обедать.
Варвара Сергеевна сидела как на иголках. Рассеянно разливала суп, резала жаркое - она приготовила утку для Феди, а сама прислушивалась, не стучат ли по лестнице знакомые торопливые шаги, через две-три ступеньки… Вот-вот задребезжит колокольчик.
Михаил Павлович, как нарочно, долго сидел за столом. Он медленно курил дешевую сигару, которую называл "Regalia Capustissima", и ворчал:
- Дождешься, матушка! Поди с товарищами закатился куда-нибудь по злачным местам опрыскивать эполеты. Что ему, что мать волнуется.
- Нет, не такой Федя, - робко защищала Варвара Сергеевна.
- Все они одинаковые… Хороши! Современное поколение… А мы, дурни, радовались детям. Вот будут утешать, ублажать на старости.
- Грех так говорить, Михаил Павлович. Мало ли что могло случиться.
Было тяжело. Ревнивая обида против воли закрадывалась в душу.
Наконец в шесть часов Михаил Павлович ушел в свой кабинет отдохнуть перед клубом, и Варвара Сергеевна, поручив Липочке прибрать стол, а кухарке держать обед на плите и поставить самовар, поспешила опять к окну.
Солнце освещало лишь узкую полоску у самой их двери, и там щурилась и грелась полосатая желтая с белым кошка старшего дворника.
Тетя Катя подошла и сквозь ветви филодендрона заглянула в окно.
- Ишь, кошка умывается, - сказала она. - К гостям, значит. Сейчас и приедет.
Постояла и отошла.
Кошка умывалась, и хотелось верить, что это неспроста. Но против воли вставали в голове ужасы. Мало ли что могло случиться! Говорят, ни одни маневры не проходят без несчастных случаев. То задавят кого-нибудь, то пушкой убьет… Мог и заболеть, солнечный удар мог случиться… Мало ли что!
Медленно и звонко, каждым ударом отдаваясь в сердце Варвары Сергеевны, часы с рыцарем пробили семь. Кошка улеглась в крошечном четырехугольнике света. Весь боковой флигель был под косыми солнечными лучами, стекла в верхних этажах блестели так, что было больно глазам.
В своих думах Варвара Сергеевна прослушала, как подъехал извозчик… Но шаги в воротах сейчас же узнала. Шибко забилось ее сердце. Федя шел быстрыми шагами стройный и тонкий в светло-сером пальто с золотыми погонами и пуговицами. Он сейчас же увидел ее и замахал ей рукою.
Она хотела броситься в прихожую, чтобы самой открыть дверь, как много раз открывала, когда он был гимназистом, кадетом и юнкером, но вдруг отяжелели и стали мягкими ее ноги, в глазах потемнело и она, шатаясь, едва дотащилась до дивана.
- Липа! Липочка! - слабым голосом позвала она. - Открой! Федя…
Все завертелось у нее перед глазами. Липочка побежала в прихожую.
- Мама! Что с тобою! Какая ты бледная!
- Ничего, Липа… Это так. От радости… Пройдет… Сейчас пройдет… Открой же!
- А мама? - услышала она, как сквозь сон, тревожный вопрос Феди.
- Я здесь… Так, сомлела немного, - проговорила слабым голосом Варвара Сергеевна и сейчас же почувствовала горячие поцелуи на руках и как во сне увидала, как склонилась перед нею на колени стройная фигура в темном сюртуке со светлыми погонами. Круглая голова с мягкими, шелковистыми, отросшими волосами просунулась ей под руку… и сознание вернулось к ней.
XXXVIII
Через час она сидела за столом. Липочка подкладывала брату куски разогретой утки, и он ел не глядя и торопясь рассказывать. Михаил Павлович ходил по комнате, в пальто и в шляпе, и слушал сына. Он притворялся недовольным, но счастье семьи захватывало и его.
- Что же так долго не шел? - спросила наконец Варвара Сергеевна.
- Знамя, мамочка, относили. Да как! Мы сложились и дали "пескам" сто рублей, и они всю дорогу, по Вознесенскому, то польку, то беглый марш играли, и мы лупили таким шагом, что извозчики рысью не могли нас догнать. Знамя принял Старцев. Он очень красивый, - сказал Федя, - и к Рождеству будет старшим портупей-юнкером.
Потом рассказывал Федя, как государь говорил с ним и сказал ему "храни вас Господь".
- Ты знаешь, мама, он такой добрый, он такой хороший!.. А императрица! Вот уже точно Ангел Небесный!.. Подумай, мамочка, теперь можно тридцать шесть дней отдыхать.
- Да разве отпуск такой большой? - спросила Варвара
Сергеевна.
- А поверстный срок! Я, мама, рассчитал. По железной дороге считают триста верст в сутки и на лошадях семьдесят пять, а мне более пяти тысяч по железной дороге и тысяча шестьдесят четыре на лошадях. Вот и набежало целых восемь дней.
- Не опоздай только, Федя. Я знаю, ты рад для меня. А ты обо мне не думай. Служба прежде всего.
Долго сидели они этим вечером в гостиной. Федя с матерью на диване, Липочка в кресле у стола и тетя Катя в углу под часами.
- Ты, Федя, к няне Клуше съезди, - сказала Липочка.
- Как же, непременно. Завтра утром, мама, мы с тобою к "Спасителю" поедем, а оттуда к няне… Я думаю, и к mademoiselle Suzanne надо съездить.
- Да, - сказала Варвара Сергеевна, - заезжай. Ведь она тебя выходила, когда ты был болен тифом. Она такая одинокая.
- А обедать у дяди Володи будем, - сказала Липочка. - Тетя Лени тебе сюрприз приготовила. А какой не скажу.
- Тетя Лени такая душка!
- По-прежнему влюблен? - сказала Липочка.
- В тетю Лени! - восторженно воскликнул Федя, - как всегда… А что, мама, Ипполита нельзя навестить?
Покрылись пятнами щеки Варвары Сергеевны.
- Тебе, я думаю, нельзя. Меня-то пускают, но при свидетеле.
- Что же Ипполит?
- Ничего, - со вздохом сказала Варвара Сергеевна, - Читает очень много.
- Позволяют?
- Грех жаловаться. Обращение хорошее. Со стороны ему помогают. Бродовичи как-то умеют и книги, какие он хочет, доставить ему. Ведь вот, Федя, жиды, прости Господи, всюду сумеют и найдутся. Жандармский полковник у них бывает, вышли они сухими из воды, ничего их и не тронули, а бедный Ипполит пострадал. А, прости меня Господи, всему коновод Соня.
- В чем же обвиняют Ипполита?
- В пособничестве Сторе. Уже доказано, что Сторе была у него накануне покушения, и что они были вместе в городском саду. Шефкели, у которых Ипполит репетировал, арестованы. Говорят, вся их организация раскрыта.
- Ну, а Ипполит?
- Боюсь, Федя, и думать о нем.
Замолчала Варвара Сергеевна. Словно серые тени метнулись по углам гостиной. Тетя Катя, хромая, пошла к себе. Липочка принесла в гостиную бутылку с остатками вина, налила бокалы матери, Феде и себе и сказала: "Сегодня можно!".
- Знаешь, мама, - сказал Федя, - у меня остается от прогонных сто рублей, и вот что я придумал. Возьмем на месяц дачу… Осенью дачи дешевы… Поедем втроем: ты, Липочка и я и отдохнем. А то вы обе такие бледные.
- Нет уж, что уж, где уж, нам уж, - заговорила, махая худенькой ручкой, Липочка. - Ты, Федя не знаешь… Папу бросить нельзя. Он вечером - клуб, клуб… А днем, как ребенок, ходить за ним надо.
- И, Федя, - сказала Варвара Сергеевна, - что задумал. Осень на дворе. Это сегодня такая погода, а польют дожди, станут холода и какая уж дача! С одной перевозкой сколько хлопот! Стара я стала. Мне укладываться невмоготу… Проживем и так. Только посиди со мною… Хоть часочек в день мне отдай. Я и тем буду рада.
- Ну, мама… Тогда будем ездить по утрам на острова. Ты же любишь острова, они тебе твое детство напоминают. Будем сидеть у моря и смотреть на него, и греться на солнце.
- Вот это ты молодец, Федя, что так придумал, - сказала Липочка и подсела к брату на ручку кресла.
Далеко за полночь Федя сидел в комнате Ипполита на постели, а по комнате быстро ходила Липочка и торопливым шепотом говорила:
- Мама у себя Богу молится… Федя… я боюсь, страшно боюсь за Ипполита. Сторе, я слышала… вешать будут… А его… самое меньшее, - в Сибирь на поселение. Его то спасло, что у него ничего не нашли. Юлия молодец, сказала, что у нее было с ним только любовное свидание… Ничего политического… Кто-то донес, что у Ипполита, если он участник, должны быть какие-то вещи. И вот - искали… везде искали… и не нашли. И потому сомнение. Ипполит ли сообщник или был кто-то третий, а Ипполит попался случайно и оговорен мужиком из Выползова из ревности… Ты знаешь, уже выяснено, что мужики надругались над Лизой и повесили ее. Господи, какой ужас на Земле творится. Какие, Федя, люди звери…
- А что Бродович?
- Я уверена, Федя, их дело. Да… они умеют. Где деньгами, где красотою Сони, они все улаживают.
Липочка остановилась против Феди.
- Ты устал, Федя, смертельно устал, а я тебе мешаю своею болтовней. Ты бы лучше спать лег.
- Нет, говори, говори… Завтра я могу встать когда хочу. Я не юнкер…
- Да… ваше благородие, - улыбаясь, сказала Липочка. - "Ваше благородье - свиньи в огороде"…
И снова металась Липочка по комнате и гонялась за нею ее длинная черная тень.
- Федя… А мама! Мама!.. Сегодня чуть не упала в обморок… Это не первый раз… У папы стал совсем скверный характер. Из клуба приходит пьяный. Страшно ему на глаза попасться. Ругается… Миша прислал открытку из Крыма. Бродит с кем-то, и Бог его знает с кем!.. Ты уедешь - ведь мама истоскуется по тебе. Господи! И зачем ты этакую даль вышел!
Как сера и буднично уныла была их жизнь!
- Ну, ложись, Федя. Надоела… Вот, мы смеялись над тобой… А ты самым хорошим вышел… Потому что… Бог тебя принял… Он защита тебе… А мы все… как-то свихнулись.
И Липочка, махнув рукою, тихо вышла и на цыпочках пошла в комнату матери.
Там горела лампадка, и Варвара Сергеевна лежала на постели с открытыми глазами.
- Ты, Липа? - сказала она.
- Что не спишь, мамочка?
- Так, Липочка. Какой у нас хороший Федя. Ты заметила, какие у него усики. А голос ломаться стал… Федя - офицер… Даже смешно. Я счастлива, за него, Липочка… Он не только офицер, но он уже и герой… Я тебе расскажу когда-нибудь, что он сделал… Ты можешь гордиться им.
- Спи, мама. Тебе надо отдохнуть.
- Знаю, Липочка. Да вот не засну никак. Уже очень мне хорошо. Смилостивился Господь надо мною.
Федя, как только прикоснулся головою к подушке, точно провалился в бездну. Мелькнуло поле, покрытое сжатою рожью, и батальонный в фуражке "корабликом" командует: - Батальон! Под знамя!.. И все исчезло.
Когда проснулся, двор был залит лучами солнца, солнце рисовало желтые квадраты на шторе, на дворе кричал разносчик.
Посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать…
XXXIX
Эти тридцать шесть дней, что провел Федя дома, казались Варваре Сергеевне самыми счастливыми днями ее жизни.
Утром, в девятом часу, Федя выходил в столовую в белом кителе блестящей чертовой кожи.
Варвара Сергеевна его ожидала, и они пили чай вдвоем. В доме все еще спали. Они смотрели в окно: какова-то погода, и совещались, как заговорщики, куда ехать. И если светило солнце и день казался теплым и надежным, они отправлялись на острова, в Петергоф, в Стрельну, в Царское или Павловск. Если было пасмурно или моросил дождь, они ехали в Эрмитаж, в Академию художеств, в Казанский или в Исаакиевский собор. Когда выходили к столу тетя Катя и Липочка - у них уже все было решено. Липочка была в заговоре с Федей и взяла на себя все домашние заботы.
Варваре Сергеевне было забавно, что у Феди были свои деньги, что ей не нужно думать, сколько запросит извозчик и как она ему заплатит.