– Никто не скажет, – отвечал он, – что сэр Джон Уолтон скомпрометировал свою честь или честь своей родины. Бой может окончиться моим поражением или скорее моей смертью. В этом случае нет для меня будущности на земле, и, отдавая Богу душу, я поручу Дугласу леди Беркли, убежденный, что он будет защищать ее до последней капли крови и отвезет в замок ее предков. Но пока я жив, у нее не будет другого покровителя, кроме того, которому она сделала честь своим избранием, и я не выдерну ни одного пера из шлема, ибо это было бы молчаливым сознанием, что я поддерживал несправедливый спор, когда защищал дело Англии. Замок Дуглас и его владения – собственность Эдуарда Английского; губернатор, представляющий этого монарха, – законный губернатор замка, что я и докажу с оружием в руках во всякий час и на всяком месте.
– Время уходит, а оно драгоценно, – сказал Дуглас. – Зачем откладывать на завтра то, что может быть окончено сегодня? Ни мечи наши не станут острее, ни руки не сделаются крепче. Дуглас употребит все средства, подобающей рыцарю, чтобы помочь даме в несчастье, но не уступит добровольно того, что сэр Джон Уолтон рассчитывает взять у него силой.
С этими словами рыцари возобновили поединок, и леди Августа раздумывала: бежать ли ей в лес или подождать исхода сражения. Но участие к сэру Уолтону удержало ее. Рыцари бились долго, и леди Беркли поспешила воспользоваться этим обстоятельством, чтобы прекратить битву.
– Во имя Бога, ради вашего собственного спасения и рыцарского долга, – воскликнула она, – прекратите бой хоть на один час и подайте надежду, что в такой совершенно равной битве найдутся средства к прочному миру! Подумайте, что сегодня Вербное воскресенье. Неужели вы хотите запятнать кровью один из торжественнейших праздников христианства? Сходите, по крайней мере, в ближайшую церковь, с ветвями в руках, по нашему обряду.
– Я и намеревался отправиться в церковь в Бург-Дуглас, – сказал Уолтон, – когда имел счастье встретиться с вами, леди Беркли, и готов идти сейчас же, заключив на час перемирие, тем более что надеюсь найти там друзей, которым могу смело вверить вас на случай смерти в битве.
– Я согласен на это перемирие, – сказал Дуглас, – и, в свою очередь, надеюсь найти в церкви много добрых христиан, которые не допустят, чтобы их начальник пал от руки неприятеля. Итак, пойдем и предоставим себя на волю жребия.
Оба воина не сомневались, что найдут своих сторонников в достаточном количестве.
Глава XVIII
В числе прочих обитателей замка отправились к обедне в Бург-Дуглас менестрель Бертрам и стрелок Гринлиф, которые дружелюбно сошлись за это время.
Надо сказать, что церковь в городке была великолепна. Старое готическое здание отчасти уже разрушилось, но в приделе, предназначенном для усыпальницы Дугласов, могло еще совершаться служение. К ней стекались шотландцы с ивовыми или вербными ветвями в руках. Почти в то самое время, как Бертрам со своим товарищем входил на кладбище, леди Беркли, следовавшая за Уолтоном, увидела своего верного менестреля и решила присоединиться к поверенному своих тайн, надеясь, что сэр Джон Уолтон позаботится о ее безопасности. Она приблизилась к тому месту, где Бертрам и Гринлиф разговаривали с солдатами.
Леди Августа улучила минуту шепнуть своему верному слуге:
– Не обращайте на меня внимания, любезный Бертрам, а постарайтесь только, если можно, чтобы нас не разлучили.
Сказав это, она немедленно отошла, а Бертрам начал осматриваться, с намерением отделиться от Гринлифа. Вскоре произошло замешательство в толпе, которое, однако, объяснилось прибытием гласгоуского архиепископа, явившегося в городок отслужить обедню.
Прелат вошел в церковь, сопровождаемый духовной процессией и приветствуемый множеством народа с ветвями в руках.
Бертрам наконец улучил минуту и пробрался к своей госпоже. Между обывателями было заметно также и множество солдат, что доставляло леди Августе некоторое успокоение.
В восточном приделе был воздвигнут временный алтарь, возле которого и остановился архиепископ в полном облачении.
Многие шотландцы, теснившиеся вокруг прелата, по-видимому, следили за всеми его движениями, в то время как англичане, казалось, с беспокойством ожидали минуты, когда по какому-нибудь непредвиденному сигналу на них будет сделано нападение.
Действительно, высшее шотландское духовенство было так предано партии Брюса, что англичане с трудом разрешали ему принимать участие в церковных церемониях; прибытие гласгоуского архиепископа в такой большой праздник в церковь Дугласа было таким необыкновенным событием, что не могло не обратить на себя особенного внимания.
Глубокая тишина, царствовавшая в церкви, наполненной людьми, надежды, мысли, желания которых были столь различны, походила на тишину природы перед бурей.
Среди этого глубокого молчания вооруженные люди, пришедшие в церковь по зову Дугласа, с минуты на минуту ожидали сигнала к нападению; английские же солдаты, зная расположение к себе шотландцев, прислушивались внимательно, не раздастся ли знакомый крик "Готовьте луки!", который должен послужить знаком к общей битве.
Несмотря на бурю, готовую разразиться каждое мгновение, гласгоуский архиепископ старался, чтобы служение проходило как можно торжественнее. Он временами оглядывал толпу, рассчитывая, могли ли страсти окружавших его удержаться достаточно для того, чтобы довершить божественную службу.
Едва архиепископ успел окончить обедню, как раздались звуки труб и потрясли всех присутствовавших. Большинство схватились за оружие; поднялась суматоха. Но снова зазвучали трубы, и герольд провозгласил следующее:
– Принимая во внимание, что множество благородных рыцарей собралось в церкви Дугласа и что они, шотландские рыцари, готовы сразиться с равным числом английских за превосходство красоты их дам, за национальное дело, и кроме того, учитывая, что от одного до двадцати шотландцев готовы поддержать спор относительно освобождения леди Августы Беркли и сдачи замка Дуглас его законному владельцу, находящемуся здесь, английские рыцари приглашаются дать согласие на немедленную битву, согласие, в котором, по закону рыцарства, они не могут отказать, не повредив своей репутации.
Это неожиданный вызов оправдал опасения тех, кто с недоверием смотрел на такое многочисленное собрание сторонников Дугласа. После краткого молчания раздались опять звуки труб, и английские рыцари отвечали следующим образом:
– Не приведи, Господи, чтобы когда бы то ни было права рыцарей Англии и красота ее дам не нашли защитников или чтобы присутствующие здесь английские рыцари промедлили хоть минуту принять вызов на битву копьем или мечом – за исключением замка Дуглас, который может быть сдан только английскому королю или тем, кому он будет поручен.
Глава XIX
Собрались кружки; пошли толки; Дуглас совещался с шотландцами.
Сэр Джон Уолтон, заботившийся о безопасности леди Августы, тотчас же распорядился созвать своих солдат; рыцарь сэр Аймер деятельно помогал ему в этом.
Леди Беркли не выказывала малодушного страха и пошла вперед в сопровождении верного Бертрама и женщины, переодетой в мужское платье. Последняя тщательно скрывала свое лицо. Это была несчастная Маргарита Готлье, которая мучилась, узнав об измене своего жениха.
После формальных вызовов, по выходе из церкви, первыми взялись за мечи Дуглас и Уолтон.
– Я буду возле вас, – сказал последнему сэр Аймер, – может быть, понадобится моя помощь.
– Не бойтесь, благородные англичане! – воскликнул Гринлиф, – беритесь за оружие во имя Господа! Готовьте луки! Готовьте луки! Гонец принес нам известие, что граф Пембрук идет сюда из Эйршира и будет здесь через полчаса. Вперед, храбрые англичане!
Присутствовавшие англичане готовились взяться за оружие.
Уолтон и Дуглас бились с равным мужеством и одинаковым искусством. Валенс стал с левой стороны друга, надеясь, что кто-нибудь из Дугласовых рыцарей выйдет померяться с ним силой. Действительно, шотландский рыцарь Флемминг принял этот вызов.
– Неверный рыцарь Бохолл! Иди, смой двойное пятно: измену своей даме и стыд, нанесенный всему рыцарству.
– Я готов ответить даже на меньшее оскорбление!
И с этими словами рыцарь Флемминг выхватил меч.
Вторая пара рыцарей начала битву тоже с одинаковым искусством.
Сторонники обеих партий окружали место боя.
Но вот Флемминг поскользнулся и упал. Ему грозила неизбежная смерть; но Маргарита Готлье, наследовавшая храбрость отца, выхватила у кого-то небольшой бердыш и удержала меч Аймера де Валенса. Флемминг был слишком озабочен тем, чтобы воспользоваться благоприятным обстоятельством, и даже не взглянул на того, кто оказал ему помощь; вскочив на ноги, он так ловко напал на своего противника, что после двух-трех ударов свалил его на землю.
– Сдавайся, Аймер де Валенс! – воскликнул он, приставив меч к горлу англичанина, – сдавайся не мне, а этой благородной даме.
Аймер с горечью увидел, что утратил лучший случай прославить свое имя и обязан покориться судьбе или принять смерть на месте.
Между тем Дуглас и Уолтон бились с равным мужеством, поражавшим взор зрителей. Наконец их удары начали ослабевать.
Дуглас предложил своему противнику остановиться на минуту.
– Храбрый Уолтон! – сказал он, – между нами не легло личное оскорбление, требующее крови. Дом моего отца, обширные его владения, гробницы моих предков – все это принуждает меня продолжать борьбу, тогда как вы боретесь за неправое дело. Я возвращу вам даму вашего сердца и ручаюсь за вашу неприкосновенность и почет, если вы отдадите мне замок и вашу шпагу.
– Может быть, мне это и суждено, – отвечал Уолтон, – но никогда не будет сказано, что я добровольно преклонил шпагу пред своим победителем. Пембрук со своей армией идет на выручку гарнизону замка. Я слышу топот его лошади, и хоть я ослабел, но не стану прекращать битву. Вперед, и будь что будет!
– Хорошо, – отвечал Дуглас нахмурившись.
Но в эту минуту застучали по камням конские копыта, и уэльсский воин, которого тотчас можно было узнать по голым ногам, окровавленному копью и малому росту лошади, закричал изо всех сил, чтобы бойцы приостановились.
– Пришел Пембрук? – спросил Уолтон.
– Он еще в Лаудон-Хилле: но я привез его приказания сэру Джону Уолтону.
– Готов повиноваться с риском для жизни, – отвечал рыцарь.
– Увы, – сказал уэльский воин, – как жаль, что мне суждено принести такому храброму рыцарю столь печальные вести. Граф Пембрук узнал, что замок подвергся нападению лорда Дугласа и всех обывателей края. Пембрук решил идти к вам на помощь со всеми войсками, находившимися в его распоряжении. Он надеялся освободить замок, но, против всякого чаяния, встретил в Лаудон-Хилле равносильное неприятельское войско под командой знаменитого Брюса, которого мятежные шотландцы признают своим королем. Они сразились, и фортуна повернулась к нам спиной. Совершенно разбитый, граф Пембрук не в состоянии выйти из Эйра, куда ретировался с остатками армии, и приказывает сэру Джону Уолтону по возможности на лучших условиях сдать замок Дуглас и не рассчитывать ни на какую помощь с его стороны.
Шотландцы, услыхав это неожиданное известие, разразились такими громкими радостными криками, что, казалось, потрясли развалины.
Чело Уолтона нахмурилось при вести о поражении Пембрука, хотя это несчастье и предоставляло теперь ему возможность позаботиться о безопасности леди Беркли. Теперь он не мог, однако, потребовать почетных условий, которые предлагал ему Дуглас до получения рокового известия.
– Благородный рыцарь, – сказал он Дугласу, – теперь от вас зависит продиктовать нам условия сдачи замка ваших отцов, и я не имею никакого права требовать тех, какие вы великодушно мне предложили. Но я покорюсь судьбе, и каковы бы ни были ваши условия, я отдаю вам этот меч, который преклоняю к земле в знак, что не употреблю его против вас до тех пор, пока не внесу приличного выкупа.
– Боже сохрани! – отвечал благородный лорд Дуглас, – я не воспользуюсь несчастьем самого храброго из всех рыцарей, с которым когда-либо приходилось мне сражаться. В этом случае я последую примеру Флемминга, который великодушно принес своего пленника в дар этой благородной девице.
Среди этого волнения сэр Малькольм не подозревал, что та, которую он некогда оттолкнул, снова приблизится к нему после нескольких лет отсутствия; еще менее, когда первые лучи рассвета позволили ему увидеть черты своей спутницы, он был готов увидеть себя снова рыцарем Маргариты Готлье. Но это было так на самом деле. В тот страшный день, когда Маргарита ушла из монастыря, она решила – и какая женщина не сделала бы этого – употребить все усилия, чтоб возвратить хоть часть утраченной прелести. Искусные руки успели уничтожить большую часть рубцов: оставшиеся были прикрыты черной лентой и локонами волос, прилаженными искусной горничной, не представляя никакого безобразия. Одним словом, он нашел Маргариту почти такой же, как оставил некогда. Им обоим казалось, что судьба, после такой разлуки, которая представлялась вечной, обнаружилась слишком явно, чтобы ей противиться. Солнце не дошло еще до зенита, когда путешественники, отделившись от свиты, удалились, беседуя с живостью, доказывавшей важность их разговора. Через некоторое время разнеслась по всей Шотландии весть, что сэр Малькольм Флемминг и леди Маргарита приняты ко двору доброго короля Роберта Брюса, и что супруг получил вновь Биггар и Камбернольд, бывшие издавна достоянием семейства Флемминг.
Редгонтлет
Шотландия как самостоятельное государство ведет свою историю с IX века, когда была установлена граница, отделяюшая ее территорию от Англии. С этого времени всем шотландским королям приходилось отстаивать свои рубежи от завоевательных походов английских королей, а с конца XIII века борьба с англичанами приобрела систематический и особенно разрушительный характер.
В истории Шотландии существовало две королевские династии: Макальпинов (середина X века – 1290 год) и Стюартов (1371–1689 годы).
Христианство проникло в Шотландию раньше, чем в Англию, в V веке, а с VIII века шотландцы заняли свое место под крылом Римской церкви, то есть приняли католичество.
Несмотря на церковную реформу, проведенную парламентом в 1560 году и внедрение протестантизма, население Шотландии долгое время оставалось приверженным католицизму, причем, невзирая даже на репрессии со стороны властей, сначала своих, а затем и английских. Попытка Марии Стюарт ликвидировать католичество закончилась для нее потерей трона в пользу ее сына, Якова VI.
Царствование этого короля было знаменательно для Шотландии, ибо он был правнуком английского короля Генриха VII по женской линии, и в 1638 году возведен на английский престол, соединив под своей короной и Англию и Шотландию, но сохранив суверенитет шотландского парламента и всех остальных государственных институтов. С этого времени Стюарты удерживали единый престол вплоть до 1649 года, когда Карл I Стюарт был казнен Оливером Кромвелем в ходе Английской буржуазной революции. После смерти Кромвеля в 1658 году дом Стюартов бы ненадолго реставрирован (до 1689 года).
В 1707 году произошло окончательное слияние Англии и Шотландии в единое государство – Великобританию, с общим королем, общим законом о престолонаследии, единым парламентом, единой монетой и системой налогов.
Попытки сторонников старой династии, якобитов (по имени последнего Стюарта, Якова II), восстановить ее самостоятельность путем нескольких вооруженных восстаний (1715 и 1745 гг.) ни к чему не привели, и с этого времени Шотландия окончательно потеряла свою независимость, войдя в состав Британской империи.
Часть первая
Письмо I. Дарси Летимер к Аллану Файрфорду
Cur me exanimas querelis tuis?
Отчаяние, с которым ты, проводив меня в Нобл-Хауз, садился на свою жалкую клячу, чтобы возвратиться к изучению законов, до сих пор звучит во мне. Ты как бы хотел сказать: "Счастливый повеса! Ты можешь странствовать по собственному желанию, по долинам и холмам, исследовать все, кажущееся тебе интересным, в то время как я, твой друг, стоящий больше тебя, вынужден в это великолепное время года возвратиться в свою маленькую комнату к моим тяжелым фолиантам".
Таков истинный смысл твоей задумчивости, которой омрачил ты последние наши минуты; по крайней мере, я не могу иначе объяснить ее.
Почему ты не со мной? Потому что Аллан Файрфорд не знает, как знает это Дарси Летимер, в чем заключается дружба, и не знает, что мы должны делиться кошельком точно так же, как и чувствами.
Я один в мире. Опекун говорил мне о значительном состоянии, которое будет принадлежать мне, когда я достигну двадцатипятилетнего возраста. Моих теперешних доходов, как тебе известно, более чем достаточно для всех моих потребностей. А между тем, изменник, ты лишаешь меня своего общества и себя подвергаешь лишениям из боязни, чтобы наше путешествие не стоило мне нескольких лишних гиней. Но скажи мне: это происходит из уважения к моему кошельку или из внимания к твоей собственной гордости? Но каковы бы ни были поводы для твоего поведения, оно глупо и неосновательно. Что касается меня, то повторяю: у меня есть и всегда будет на что содержать нас обоих. Опекун мой прислал мне из Лондона двойное жалованье в честь того, что мне исполнился двадцать один год, и лаконично уведомил, что будет делать так ежегодно, пока я не вступлю в полное владение своим состоянием. Однако этот опекун, методичный Самуэль Гриффин, запрещает мне ехать в Англию до двадцатипятилетнего возраста и советует не стараться познакомиться со своим семейством.
Когда я припоминаю мою бедную мать, в трауре, улыбавшуюся только при взгляде на меня, да и то грустной улыбкой; когда припоминаю ее кроткие черты, ее почтенную наружность, я не могу думать, что мне даровал жизнь какой-нибудь президент индийской компании, какой-нибудь богач, имеющий больше денег, нежели чести, лицемер, воспитывающий втайне сына, не смеющий назваться отцом из боязни стыда… А между тем я богат, одинок… Зачем же мой единственный в мире друг совестится разделить со мной богатство?
А разве не правда, что ты мой единственный друг в мире? Разве это звание не дает тебе права разделять все, что я имею? Отвечай мне на это, Аллан Файрфорд! Мое одиночество тем более для меня тяжело, что надо мной тяготеют какие-то особые обстоятельства. В этом краю, где у каждого есть круг родных вплоть до шестого колена, я не могу рассчитывать ни на одно сердце, которое билось бы заодно с моим. Если бы мне было суждено зарабатывать мой хлеб своим трудом, мне кажется, я думал бы меньше об этом лишении.