- Я достану себе место, ваше сиятельство… Только вот выучусь читать да писать… Я в газетчики пойду, а, уж как угодно, графа не оставлю, разве он меня прогонит… Я очень вам благодарен, ваше сиятельство, за этот самый приют… но от графа не уйду… При нем буду… И граф этого желают… И до самой его смерти я при их останусь! - возбужденно и горячо заключил Антошка.
Не без некоторого удивления внимала княгиня этим словам, недоумевая такой сильной привязанности мальчика к павшему человеку. И чем он мог так привязать к себе?
- Твоя признательность очень похвальна и делает тебе честь, мальчик, - заговорила княгиня, даря Антошку благосклонным взглядом, - благодарные люди так редки… но ты еще слишком мал, чтобы понимать людей и понимать свою пользу… В приюте ты научишься всему хорошему, а оставаясь у "графа", ты пропадешь… Ты можешь сделаться порочным и скверным человеком, пьяницей и вором, и попадешь в тюрьму… Вся жизнь твоя погибнет… Твой "граф" ничему хорошему не научит… Он будет посылать тебя нищенствовать, как и сам, и никакого тебе места не дадут… Он сам, этот твой "граф", пропащий, скверный человек… Берегись его!
Глаза Антошки, возмущенного до глубины души такою клеветой на "графа", уже сверкали злым огоньком.
- Граф-то скверный? - воскликнул Антошка. - Ну уж, извините, ваше сиятельство, а граф, может быть, получше других генералов да важных князей, даром что бедны!.. И вовсе не правда, что граф посылает меня нищенствовать… Я сам предлагал работать на их, так он запретил! "Не смей, говорит, Антошка. Тебе, говорит, надо выучиться и стать человеком!" Вот он какой, граф! Да такого другого господина не сыскать по доброте, а не то что: "дурному научит". Он дурному не научит, не извольте беспокоиться, ваше сиятельство… Он добрый, не то что другие… А если на старости лет да больные выходят на работу, так что ж из этого? У них денег нет, а кормиться надо… По-настоящему, если бы богатые сродственники его были добрые, они бы помогли графу, а не то что его ругать… А то сами богачи, на золотых тарелках кушают, а не могут сродственнику нового пальто справить… Подыхай, мол! Это небось благородно, ваше сиятельство?..
Антошка не помнил себя от охватившего его негодования, и его речь текла неудержимым страстным потоком.
Изумленная княгиня не верила своим ушам.
Такие возмутительно дерзкие слова у этого мальчика?! Боже, как испорчен этот несчастный!
И княгиня смерила Антошку с головы до ног презрительно строгим взглядом и нервно позвонила в колокольчик.
Явился лакей с великолепными бакенбардами.
- Уведите этого дерзкого мальчика! - приказала княгиня.
Лакей поспешил вывести Антошку.
- Что, братец, видно, дурная резолюция тебе вышла? - не без участия спросил лакей, когда Антошка торопливо надевал полушубок на кухне, видимо спеша поскорей удирать, а то чего доброго еще его задержат и силком отправят в этот ставший ненавистным ему приют.
- Тоже: в приют. Так я и пошел в ее приют! - взволнованно отвечал Антошка, направляясь к дверям.
- Так что же ты дерзничал, коли тебе вышла такая резолюция? В приюте хорошо… Кормят, поят вашего брата…
- Очень вам благодарны за ваш приют… Мы и без вашего приюта найдем место!.. Тоже княгиня, нечего сказать! - довольно насмешливо проговорил Антошка и, юркнув за двери, со всех ног пустился по лестнице.
Несколько взволнованная княгиня скорбно вздохнула, оставшись одна. Господи! Какие вырастают дети в этой ужасной нищете и в этом невежестве! И какая дерзость у этого мальчика! Какие мысли?! Это, верно, все этот несчастный кузен его научил, вместо того чтобы выучить хоть какой-нибудь молитве.
Но княгиня недаром была энергичная благотворительница.
Тем с большим упорством намеревалась она теперь спасти Антошку. И в голове своей решила непременно отобрать Антошку от "графа", если только он не пришлет мальчика добровольно в приют…
На всех парах летел Антошка домой, и когда, наконец, вернулся и вошел в комнату "графа", то, торопясь передать свои впечатления, возбужденно проговорил:
- Однако, граф… княгиня. Уж вы извините, хоть она и ваша сродственница, а прямо сказать: скаредная! Держала целое утро и хоть бы велела накормить… И ни копейки не дала… И все там они, разные княгини… Ни грошика! У них комитет был, и обо мне тоже рассуждали… И допрашивали… Я им два раза рассказывал, сперва ей, княгине, а потом им всем, как от дьявола "дяденьки" убежал… А княгиня-то, как бы вы полагали, чем она меня ошарашила? В приют, говорит… С вами, граф, мол, нельзя жить… Станешь вором и пьяницей… Ну и отчекрыжил же я княгиню, будьте спокойны!.. Сказал, что от вас не пойду… Ведь вы не отдадите меня в приют к ним… Не отдадите, граф?..
- Да ты успокойся, Антошка, и толком все расскажи, а то как мельница мелешь… А прежде всего давай обедать… И то я тебя заждался… Небось есть хочешь?
Хозяйка подала обед, и Антошка, утолив голод, стал рассказывать подробно о своем визите к княгине.
Во время рассказа Антошки "граф" то смеялся, то хмурил брови.
XVIII
Окончив бессвязный свой рассказ. Антошка спохватился, что не подал "графу" записки княгини, и, вынув из полушубка смятый длинный конвертик с золотой коронкой и факсимиле княгини на той стороне, где конверт заклеивается, - подал его со словами:
- Вот, граф, прочтите, что она тут еще набрехала, ваша княгиня…
"Граф" внимательно прочел записку раз, прочел другой, положил ее на стол и, к удивлению Антошки, задумался, точно эта записка произвела на него большее впечатление, чем Антошкин рассказ.
В ней княгиня в самой деликатной форме сообщала то, что более откровенно выразила Антошке на словах относительно неудобства пребывания у "графа". Выражая уверенность, что он сам понимает это и не захочет подвергать несчастного мальчика "всем ужасным случайностям нищеты и порока", княгиня надеялась, что "граф" обрадуется, что она берет мальчика в приют, и обещала впоследствии лично позаботиться об его судьбе.
Предложение, во всяком случае, было заманчивое. По крайней мере на первые годы мальчик будет во всем обеспечен и получит какое-нибудь образование. Потом ему легче найти занятия, да еще при покровительстве княгини.
А при всем горячем желании, что может сделать для мальчика он, всеми отверженный нищий и вдобавок больной? Не понадеялся ли слишком он на свои силы и на чужие подачки, самонадеянно рассчитывая устроить Антошку, не отпуская его от себя?.. Все эти дни грудь нет-нет да и заноет. Что если он заболеет настолько, что не в состоянии будет выходить по вечерам на работу? Что будет тогда с Антошкой? Не права ли кузина со своими "случайностями нищеты и порока", и вправе ли он отказываться от предложения только ради того, что ему хочется иметь на склоне своей, вероятно недолгой уже, жизни любимое и любящее существо, которое озарило светом горемычное его существование и словно бы придало ему новый смысл?
Такие мысли бродили в голове "графа" и вызывали душевную борьбу. И брови его хмурились, и в лице было что-то угрюмое и страдальческое.
Ужели судьба бросила ему этот луч света, согрела его сердце привязанностью к такому же брошенному существу, как и он сам, чтобы немедленно же отнять его и оставить снова его одного как перст на свете с проклятиями прошлой жизни, с озлоблением на людей и с вечным мраком на душе? А он так привязался к Антошке, и этот мальчик так любит его!..
И "граф" невольно вспомнил рассказ мальчика о том, как он "отчекрыжил" из-за него княгиню, и со скорбною нежностью посмотрел на Антошку.
А Антошка, притихший и встревоженный, не спускал глаз с "графа", недоумевая, отчего это он вдруг сделался такой печальный.
Что могло быть в этой записке?
Несколько минут прошло в молчании. Наконец, "граф" проговорил с решительным видом человека, принявшего героическое решение:
- А знаешь, что я тебе скажу, Антошка?
- Что, граф? - с тревогой в голосе стремительно перебил Антошка.
- Положим, и княгиня и все эти дамы и мужчины, что заседали в комитете и разглядывали тебя, как редкость, порядочные шуты гороховые… Положим… Но все-таки в приюте вовсе не так скверно, как ты думаешь… Это совсем не то, что у "дяденьки"…
При этих словах Антошка так-таки и обомлел.
Не находя слов, он растерянно вытаращил испуганные глаза и застыл на табурете в позе отчаяния.
- Право, братец, недурно, - продолжал "граф", стараясь в шутливом тоне голоса скрыть свое волнение и отводя взгляд от побледневшего лица мальчика, - и квартира, и одежда, и пища - одним словом, все как следует… ни о чем не заботься… Встал, оделся: - пожалуйте чай пить… А там обед, вечером ужин… И обучат тебя всему - только была б охота… Выйдешь из приюта, всякую штуку будешь знать: и грамматику, и арифметику, и географию… всему выучат… А я буду заходить к тебе в приют… Верно, пускают?.. Наверное даже пускают… Два-три года, братец, скоро пройдут… А потом ты найдешь себе место, и опять мы вместе будем жить, если я буду жив… Право, ведь недурно, Антошка? Раскинь-ка умом!
Но Антошка молчал, подавленный и грустный. Слезы стояли в его глазах, и на сердце была беспредельная горечь.
"Один близкий человек у него на свете, и тот его гонит от себя?"
- Граф, - проговорил, наконец, он дрогнувшим голосом, - не гоните меня… Я… я ничего не буду вам стоить… Я сейчас же найду работу. Ей-богу, найду!
- Глупый! Разве я тебя гоню? Я для твоей же пользы хочу, чтобы ты был в приюте! - воскликнул "граф", сам взволнованный этим отчаянием мальчика и его словами.
- Но вы раньше говорили, что я буду при вас.
- Говорил и очень хотел бы не расставаться с тобой, а не то что гнать тебя, но пойми ты, голубчик мой, я вот болею, могу слечь в постель, мало ли что может случиться…
- А я буду при вас… Буду ходить за вами! - с порывистою страстностью воскликнул Антошка. - Разве я оставлю вас одного, когда вас все бросили? Граф! Добренький граф! Не отдавайте меня к княгиням, в приют… Ведь вы один на свете у меня… А я сам выучусь всему, что нужно… А в приют я не хочу… не хочу… Что я там без вас буду делать?.. И никто не смеет взять меня в приют… Я убегу оттуда… Граф, граф! Что ж вы молчите?..
Антошка не мог продолжать и зарыдал.
Слезы катились по изможденным щекам "графа", радостные, признательные слезы, и вздрагивавший голос его звучал необыкновенною нежностью, когда он говорил:
- Ну, ну… полно, Антошка… Не реви как белуга… Не хочешь в приют - оставайся у меня… Как-нибудь да проживем… И ты станешь человеком, добрый, хороший мой мальчик… Не будем больше говорить о приюте. Ну его к черту!
И "граф" нежно погладил Антошкину голову.
Беспредельно счастливый и благодарный, Антошка припал к его руке.
С следующего же дня "граф" каждое утро занимался с Антошкой, заставляя его читать и писать, и обучал его арифметике, к которой, впрочем, Антошка был достаточно приготовлен недавнею своею торговою деятельностью. Антошка лез, что называется, из кожи и своею понятливостью и успехами приводил в изумление учителя. Он все еще не совсем поправился и мог не выходить по вечерам на работу благодаря деньгам, присланным племянницей. Таким образом, "граф" и Антошка проводили вместе вечера, во время которых "граф", рассказывая своему внимательному слушателю различные эпизоды своей бурной жизни с критическими к ним комментариями и оценивая явления и людей, давал Антошке уроки практической философии и этики. И, право, несмотря на греховное прошлое и весьма горемычное настоящее "графа", Антошка в этих уроках отверженца и пропойцы почерпнул немало хорошего и назидательного, что запало ему на всю жизнь.
Теперь благодаря взаимной привязанности этих двух несчастных существ крошечная каморка, в которой они жили, казалась им милой, уютной и точно просветлевшей, и сами они чувствовали себя не такими одинокими и заброшенными, как прежде, и были полны надежд на лучшее будущее.
Так прошло несколько счастливых дней, и этой нищенской идиллии наступил конец.
Последняя бумажка была отдана хозяйке на расходы, и "граф", несмотря на собачий холод, решил вечером снова выйти на работу.
Антошка со страхом глядел на легкое пальтецо "графа" и заикнулся было предложить свои услуги "походить около вокзала", но "граф" так сердито замахал головой, что Антошка не смел продолжать.
XIX
Будь княгиня Моравская более счастлива в личной своей жизни и не "неси она креста", бедному Антошке едва ли грозила опасность быть облагодетельствованным помимо его желания, так как княгиня не отдалась бы всей душой делу благотворительности и не находила бы времени действовать столь решительно, энергично и неуклонно.
Искренно возмущенная и рассказом Антошки о несчастных детях и искренно желавшая не дать Антошке завязнуть в "когтях порока", княгиня на другой же день после заседания комитета общества "Помогай ближнему!", окончив свой долгий туалет, перед тем что идти на прогулку, по обыкновению, справилась в своей записной книжке о программе дня.
В числе многих отметок значились и следующие: "навести справки об ужасном заведении несчастных детей" и "узнать в приюте: явился ли мальчик от Опольева".
Мысль о спасении Антошки крепко засела в голову княгини.
Несмотря на не совсем благонравное его поведение в конце визита, Антошка понравился ей. Понравились княгине и его умное, выразительное лицо и его бойкие ответы, а эта горячая, страстная защита приютившего его "графа" просто-таки восхитила ее, и она решила во что бы то ни стало привести в исполнение комитетское постановление, если мальчик не явится в приют.
"В таком случае уже не может быть сомнения в том, что этот пропойца взял мальчика к себе, чтобы его эксплуатировать!" - рассуждала княгиня и прошептала:
- Бедный мальчик!
Ровно в час княгиня была уже в приюте. Там дожидался ее секретарь Евгений Аркадьевич, вызванный телеграммою, чтобы из приюта сопутствовать княгине. Ехать одной в заведение Ивана Захаровича она не решалась.
- Мальчика нет? - спросила княгиня, входя в приют.
- Нет, княгиня! - отвечал Евгений Аркадьевич и прибавил: - Я думаю, что он и не явится…
- Почему вы так думаете?
- Мне кажется, что он предпочтет нищенствовать… Слишком уж он испорчен… Эта его манера себя держать…
- Я с вами не согласна, Евгений Аркадьевич! - решительно и властно перебила княгиня, вообще не любившая слушать чужие мнения, если они не сходились с ее собственными. - Вы слишком поспешны в приговорах, Евгений Аркадьевич.
Несколько смущенный, что попал впросак, Евгений Аркадьевич поспешил оговориться, что он позволил себе судить по первому впечатлению. Разумеется, княгиня, говорившая с мальчиком, имеет более верные суждения.
- Ну, покажите мне приют, Римма Михайловна! - обратилась княгиня к пожилой, одетой во все черное, худой и облизанной начальнице приюта, которая всегда при посещении строгой председательницы замирала в почтительном трепете подневольного существа, боявшегося лишиться куска хлеба.
Княгиня обошла приют. Все найдено было в порядке. Четырнадцать приютских под гребенку остриженных мальчиков, похожих в своих форменных черных курточках на маленьких арестантов, были выстроены в зале и на приветствие княгини "Здравствуйте, дети!" - ответили с таким оглушительным согласием: "Здравия желаем, ваше сиятельство!" - что княгиня даже слегка вздрогнула.
Она прошла по фронту, потрепала по щекам самых маленьких, спросила о здоровье двух худых, бледнолицых, с синевою под глазами, подростков и, пожелав всем хорошо учиться и хорошо вести себя, простилась с детьми, сопровождаемая тем же оглушительным ревом четырнадцати голосов. "Счастливо оставаться, ваше сиятельство!"
Княгиня была не в духе. Этот Антошка, не явившийся в приют, положительно беспокоил ее, и Евгении Аркадьевич напрасно старался занять княгиню, сидя около нее в карете. Давно уж он ухаживал за пышной, красивой княгиней с почтительностью втайне влюбленного, не смеющего, разумеется, обнаружить своих чувств, но княгиня как будто и не замечала этого.
И теперь Евгений Аркадьевич, посматривая сбоку на княгиню, решительно приходил в недоумение "Эта бессовестно холодная женщина положительно недоступна чувствам!" - подумал Евгений Аркадьевич, тщетно стараясь обратить на себя какое-либо внимание княгини Марьи Николаевны, расположение которой было бы крайне выгодно, по мнению молодого человека, для его карьеры… "Она влиятельная, со связями… Положительно дурацкий темперамент!" - мысленно проговорил он, взглядывая на строгое, бесстрастное лицо молодой женщины.
Наконец карета остановилась у ворот одного из невзрачных домов в дальней улице Песков. Городовой выпучил глаза с почтительным удивлением на подъехавших.
Евгений Аркадьевич выскочил из кареты и пошел отыскивать дворника.
Через несколько минут княгиня вместе с секретарем поднималась по отвратительной лестнице в квартиру Ивана Захаровича и часто подносила к носу надушенный платок. Старший дворник следовал за ними по требованию Евгения Аркадьевича, который сообщил дворнику о цели посещения такой важной особы, как княгиня Моравская. Признаться, Евгений Аркадьевич немножко трусил - мало ли на какой можно нарваться скандал! - и потому присутствие дворника казалось ему необходимо.
В эту минуту по лестнице быстро взбежала маленькая Анютка, закутанная в платке, и при виде княгини растерялась.
- Ты кто такая, девочка? - остановилась княгиня.
- Анютка…
- Куда идешь?..
- К дяденьке, вот сюда, - указала она на дверь.
- А где ты была?
- Милостыньку собирала…
Княгиня значительно переглянулась с секретарем. Улика была налицо.
- Как же ты, дворник, говорил мне, что не знаешь, что дети собирают милостыню? - строго заметил Евгений Аркадьевич.
- Почем же я могу знать, что делают жильцы! - отвечал дворник.
Позвонили. Двери отворила супруга Ивана Захаровича. Его самого не было дома.
При виде посетителей и старшего дворника молодая женщина, видимо, струсила и не знала, как ей быть: пускать ли непрошеных гостей, или нет. Но старший дворник, мигнув ей глазом, проговорил:
- Ее сиятельство желают узнать насчет детей, что живут у вас. Дозвольте осмотреть квартиру…
Княгиня вошла, сопровождаемая Евгением Аркадьевичем и дворником. Анютка шмыгнула вслед за ними.
По приказанию княгини была отперта маленькая комнатка, где помещались племянники и племянницы Ивана Захаровича, и княгиня просто ахнула - до того ее поразила грязь этого помещения. Никого из обитателей не было дома. Все были на работе.
- Сколько тут помещается детей? - спросила княгиня.
- Семь человек…
- Чьи это дети?
- Сродственники мужа.
- Не лгите… Я все знаю… Мне рассказал один мальчик, убежавший от вас… Как вам с мужем не стыдно заниматься таким постыдным делом и истязать детей?
Дворник делал какие-то таинственные знаки "рыжей ведьме".
Та бросилась в ноги.
- Ваше сиятельство… по бедности… Самим кормиться нечем…
- Где эта девочка… Анютка, которую я встретила?..
Дворник привел Анютку. Худенькая девочка с большими черными глазами дрожала всем телом.
- Я беру ее с собой… Ее бумаги сегодня же доставить ко мне! - обратилась она к дворнику.
Евгений Аркадьевич поспешил сообщить адрес.
Никто не возражал. Подобное самоуправство нисколько не удивило дворника.
Княгиня на минуту задумалась и продолжала тем же решительным и властным тоном, обращаясь к дворнику: