К этому добавьте личное состояние папы: оно таково, что папа получает со своих личных капиталов около 10 миллионов ежегодного дохода. А семья Печчи, из которой происходит папа, одна из самых бедных семей "чёрной знати". У неё не было ничего кроме маленького родового "замка" в провинции, - и кардинал Джакомо Печчи вступил на папский престол бедным человеком.
Эти капиталы, с которых получается до 10 миллионов ежегодного дохода, - те приношения, которые делались лично папе по случаю различных торжеств.
Не следует забывать, что "семья Печчи" стоила Льву XIII очень дорого. Наскучавшись в бедности, родственники "бедного кардинала" спешили вознаградить себя, сделавшись "родственниками папы", Они торопились жить, потому что кончины Льва XIII в течение 25 лет ждали со дня на день. И молодёжь папской семьи не переставала причинять своему августейшему родственнику непрерывные огорчения своими кутежами, "безумными тратами", огромными долгами, а главное - их уплатой.
Сложите суммы всех этих "экономий", добавьте к ним грандиозные расходы Ватикана, - и перед вами получится картина: во что же обходится католическому миру Рим?
Это был странный "понтификат".
Понтификат контрастов.
Контрастов между тем, что говорилось и что происходило.
Папа ежедневно говорил о близости смерти, - и "превзошёл годы Петра".
Кардиналы получали миссии говорить о "крайней бедности Ватикана", - и накоплены сотни миллионов.
Капиталы Ватикана и папы выгодно размещены среди самых солидных банкиров Европы и Америки.
Они составляют то же оружие, и могучее, в руках Ватикана.
Капиталы перемещаются из страны в страну соответственно политике.
И когда Франция, например, приняла закон о конгрегации, - первое, что сделал Ватикан, он ударил её по карману: изъял все свои капиталы из Франции
Отлив такого большого количества золота должен был создать Франции затруднения.
Ватикан мстит и борется всяким оружием.
Вы познакомились с Ватиканом и разбираетесь в ощущениях.
Что больше всего поразило вас?
Вы отвечаете себе:
- Пышность и попрошайничество.
Пышность, доходящая до театральности, и попрошайничество - до нищенства.
Вы входите в Ватикан.
Сразу можно вообразить себя за кулисами театра перед 4-м актом "Фауста".
Солдаты "швейцарской гвардии" в средневековых костюмах.
Вы идёте на "приём поклонников". Входите в покои папы.
Можно вообразить себя в артистическом фойе во время представления "Гугенотов".
Кругом какие-то Сен-Бри, в кружевных воротниках, в бархатных колетах, чёрном трико, с золотыми цепями, опирающиеся на эфес шпаги, приподнимающей чёрный плащ.
Эти стражи в костюмах, рисованных Микеланджело, эти "кавалеры, плащи и шпаги", - всё это не нашего времени.
Всё это какие-то "призраки прошлого", питающиеся на счёт настоящего.
Кардиналы не появляются иначе, как в сопровождении процессий, поражающих своей пышностью и многолюдством.
Если вам нужно видеть "maestro di camera" папы, его управляющего двором, - вас раза четыре по дороге останавливают отряды швейцарской гвардии и требуют "пропуска". В передней с вас бросается снимать пальто десяток лакеев. Другой десяток передаёт вас с рук на руки, пока вы не дойдёте до канцелярии, одной из самых обширных в мире.
Тогда начинаются хождения по бесчисленным личным секретарям.
И везде вам любезно говорят, - в Ватикане говорят не иначе, как изысканно любезно:
- Будьте добры, зайдите завтра!
Вас необходимо проводить неделю, - иначе чем же заниматься всему этому штату?
Если у вас есть дело в викариате, - вы подумаете, что тут по какому-то экстренному поводу собрано всё духовенство Рима.
Все залы полны сутанами, гуляющими со скучающим видом.
Это "штат", которому при всём изобилии канцелярской переписки решительно нечего делать. Так его много.
Духовный антураж папы, кроме бесчисленных интриг, которыми кишит Ватикан, занят процессиями и торжествами, которых необыкновенно много. Каждый выход кардинала - торжество.
Светский антураж, кроме тех же интриг, занимается "этикетом".
Нигде не имеется так много этикета, как при папском дворе.
Такие-то кавалеры могут ходить только до таких-то комнат, такой-то только до таких-то.
В передней папы имеют право садиться только "князья церкви", кардиналы, и "римские княгини", которые должны быть в чёрных платьях, без перчаток, в испанской кружевной "мантилье" на голове.
Всё предусмотрено.
И однажды, в этой самой приёмной, "усмотрена была"… la belle Отеро.
В чёрном платье, без перчаток, с кружевной испанской мантильей на голове.
"К счастью", её узнал один из молодых "знатных гвардейцев".
- Как вы попали сюда?
В переднюю папы, куда "римские княгини" попадают только по особому разрешению.
Ей по дороге отдали раз десять честь швейцарские гвардейцы, "кавалеры плаща и шпаги" отвешивали ей поклоны, "князья церкви" встали и поклонились при её появлении.
Ещё несколько минут, и она была бы принята в аудиенции папой.
Как это могло случиться?
Виновата ватиканская прислуга.
Трудно представить себе прислугу более распущенную, чем эта бесчисленная и ничего не делающая прислуга Ватикана.
Вы можете ходить сколько угодно и ни за что не добьётесь билета на папские торжества.
Только что появляются эти билеты с крупной надписью на каждом: "Gratis", - ватиканская прислуга расхватывает их все. Билеты, как театральные, продаются с надбавкою барышниками. Билетами торгуют в кабачках. Они продаются пачками.
Билетами на торжества торгуют швейцары больших отелей.
- Сто франков.
- Почему так дорого?
- Лучшие места.
- Да их где угодно сотнями!
- То худшие места. А это места почётные. Ватиканская прислуга доставляет их только в отели.
Швейцары в отелях идут дальше и предлагают вам:
- Не угодно ли вам видеть папу. Завтра приём поклонников.
- Надо просить разрешение у кардинала maestro di camera?
- Вы проходите три недели. У меня есть готовое разрешение.
- Сколько стоит?
- 200 франков.
И он подаёт вам "приглашение от папского двора" явиться завтра в Ватикан на приём поклонников, так как святой отец соизволяет вас принять. То есть не вас, а какого-то "Карла Миллера" или "Иоганна Фохта", на имя которого написан билет.
Так попала в Ватикан и "la belle" Отеро.
Она была приглашена петь в один из римских кафе-шантанов. В свободное время осматривала достопримечательности города, и швейцар отеля, где она жила, предложил ей:
- Видеть папу!
Ей хотелось аудиенции.
Швейцар взялся обделать и это и за огромную сумму достал через прислугу и канцелярских приглашение на аудиенцию на имя какой-то герцогини.
Конечно, когда "la belle" узнали, её попросили вернуться назад.
Она побывала в Риме, так и не увидав папы.
Попрошайничеством полон воздух Ватикана.
Начиная с мягкого и любезного аббата, секретаря кардинала maestro di camera:
- Вы желаете сделать приношение в динарий святого Петра?
И кончая комиссионером, который на подъезде суёт вам в руку листок:
"Священные изображения, освящённые самим папой".
Это находящаяся в Ватикане торговля священными статуями, картинами. Вы покупаете там вещь, платите дороже, чем везде, - через день вам возвращают её, якобы благословлённую самим папой.
Торговля принадлежит частному лицу, но за помещение Ватикан берёт с него огромные деньги.
- Прощение об отпущении грехов! - пристают к вам на каждом шагу.
Посмертное отпущение грехов, - in articulo mortis, - даётся бесплатно, но прошение о нём, с портретом папы, стоит 1 франк в лавке, пять - у ватиканской прислуги.
Вы подаёте это прошение, вписывая имя, через несколько дней вам возвращают его с папской печатью.
Прошение с печатью превратилось уже в индульгенцию.
Вымогательству ватиканской прислуги нет пределов.
В каждом зале несколько сторожей, и каждый протягивает руку.
Вы идёте осматривать картинные галереи, вас ведут в галерею "папской живописной мастерской".
- Копии, и недорого.
- Да я хочу смотреть оригиналы. Ведите меня в галерею.
Вас ведут по лестницам и приводят в "папскую мозаичную мастерскую":
- Все иностранцы покупают. Лучшая работа и недорого.
Из вас вымотают все нервы, пока увидят, что из вас нельзя ничего вымозжить, и только тогда вас, как "безнадёжного", поведут в галерею.
- Потрудитесь здесь оставить палку и заплатить прислуге десять чентезимов.
- Потрудитесь взять палку.
- Да ведь в следующей комнате опять галерея.
- Там особый гардероб.
Этих застав в Ватикане устроено прислугой бесчисленное множество.
- Здесь принято давать на чай! - объясняет "чичероне".
- Этому принято давать 20 чентезимов.
- Сейчас вам отопрут особый кабинет!
- Что там такое?
- Очень интересно.
Вы входите.
- Копии с картин. Очень дёшево.
- Да ничего я не желаю покупать.
- Заплатить прислуге за то, что отпирала.
И вся эта бесчисленная челядь Ватикана живёт отлично, сыто, ничего не делая.
Вас поражает, в какой грязи и запустении держится великолепнейший дворец.
Сор, паутина, неметёные полы.
Умирая, прислуга Ватикана оставляет наследство по десяткам, по сотням тысяч франков.
Существует "обыкновение"… Именно обыкновение, так как оно ведётся из глубины веков.
Когда умирает папа, пока ещё не опечатано имущество, прислуга Ватикана кидается хватать, кто что может, кто что успеет.
Драгоценные вещи, произведения искусства, - у каждого папы целый музей из приношений, - одежды, посуду, обстановку.
Этот "разгром покоев папы" происходит каждый раз, когда умирает папа.
Этот момент караулят и, дождавшись, пользуются.
Есть что-то ужасное в смерти папы.
В ту минуту, как pontifex maximus навеки смежит глаза, - двор кишит интригами:
- Кому быть новым папой?
Прислуга кидается на грабёж.
В Ватикане царит полная анархия.
Старый папа в эту минуту забыт всеми.
Одни сражаются на смерть из-за честолюбия. Другие дерутся из-за вещей, которые тащат.
"25 лет владычества над миром" (Юбилей папы)
I
Над Римом нависли тёмные тучи.
К Риму это очень идёт.
В полумраке на фоне свинцового неба ещё грознее встают его старые стены, развалины, его памятники, его форум.
Рим это - старое, заржавевшее, но всё ещё грозное оружие. В пятнах ржавчины мерещится засохшая кровь.
Со странным чувством я подъезжал к этому городу:
- Сколько единиц я получал за него!
Тит Ливий не прав, говоря, что город построен на семи холмах.
По-моему, на семидесяти семи. И я объехал их все, отыскивая, где бы приклонить голову.
Что ни отель:
- Есть свободная комната?
Только улыбаются в ответ:
- За две недели уж всё разобрано. Вспомнил свои лондонские мытарства во время season’а. Там я жил несколько дней в… ванне. К великому смущению какой-то леди, бравшей ванну в шесть часов утра.
- Нельзя ли поместиться хоть в ванной комнате?
- Всё занято!
Бросив отели, поехал по второстепенным меблированным комнатам, по третьестепенным. Всё переполнено.
И вот я, наконец, в каком-то благочестивом пансиончике.
Чуть не расцеловал хозяина, когда он сказал:
- Есть одна комнатка.
Передо мной на стене висит гравюра "Тайная вечеря".
Над моей постелью маленькая олеография:
- Maria Santissima del Divin Patre.
На столе у меня "Diario Romano". Комната завалена клерикальными изданиями.
С их страниц смотрят портреты папы. Проект памятника Льву XIII. Медаль в память 25-летия папы.
Я сижу над "Constitutiones de electione Romani Pontificis" и перевожу:
- Si electus Papa non potest inthronizari…
В первый раз в жизни пригодился латинский язык,
Войдя в комнату, меня можно принять за благочестивейшего пилигрима, ревностнейшего католика, благоговейно готовящегося к юбилею святого отца.
На юбилей в собор св. Петра роздано 60,000 билетов.
Иду по отелям, по гидам.
Цена билету от 100 до 150 франков.
Надо пошарить около Ватикана.
Лишь только перейдя на другую сторону Тибра, к замку св. Ангела, вы в царстве духовенства.
От них черно на тротуарах и в узких уличках Борга, ведущих к св. Петру.
Подобрав свои рясы, в широких чёрных плюшевых шляпах, патеры, молодые, старые бегут, хлопочут, что-то устраивают.
Совсем не благочестивая мысль приходит в голову.
Вспоминаются "зайцы" в узких переулочках около биржи в "самые горячие часы".
Все языки слышатся кругом. Вот среди итальянского говора мелькнули две испанские фразы
Пробежало несколько патеров-испанцев.
Французский язык. Немецкий. Сзади словно кто-то говорит, щёлкая орехи и выплёвывая скорлупу.
Оглядываюсь, - два породистых бритых англиканских католических патера.
Языки польский, армянский, шведский, венгерский, - всё это смешивается всё более и более, когда вы приближаетесь к св. Петру.
Словно у подножия Вавилонской башни.
Звенят какие-то совершенно уж непонятные наречия.
По площади бегают во всех направлениях чёрные фигуры. Среди них горят алые сутаны семинаристов. У правого крыла колоннады сверкают своими лысинами и белыми аксельбантами огромные папские гвардейцы в колоссальных медвежьих шапках.
На паперти св. Петра вы перестаёте что-нибудь понимать, - до того кругом "смешались языки".
Идея всемирного владычества всегда жила в Риме, от императоров она перешла к папам.
И папа - повелитель мира. В его владениях никогда не заходит солнце.
И вы сейчас увидите это наглядно, - стоит, пройдя левую колоннаду, войти во внутренний двор, ко входу в сакристию.
От картины, которая перед вами, веет лагерем, где собрались солдаты всех родов оружия.
Коричневые францисканцы, белые доминиканцы, в чёрных рясках монахи "ордена Святого Иисуса".
На чёрных, белых, коричневых сутанах нашиты огромные красные, синие, голубые кресты.
От этого веет каким-то заговором.
Недостаёт, кажется, только великолепной музыки Мейербера, чтоб всё это в исступлении подняло руки, и началось благословение мечей.
Есть зловещие фигуры, от которых прямо веет ужасом.
Проходят монахи с закрытыми капюшонами, в которых светятся только в щёлках глаза.
Картина каких-то средних веков.
Ко мне подходит траппист в верблюжьей сутане, подпоясанный верёвкой, босой, в сандалиях, и молча протягивает кружку, другой рукой перебирая чётки.
Он не отстаёт, идёт как тень, безмолвно, перебирая чётки, протягивая кружку.
И когда я даю ему пять чентезимов, он глубоко кланяется и в виде благодарности говорит:
- Memento mori!
Единственные два слова, которые может произносить этот давший обет молчания человек.
Какие грубые, без проблеска маломальской интеллигентности, почти дикие лица.
Юркие, подвижные, с интеллигентными умильными мордочками патеры в чёрном, шныряющие среди них, похожи на пронырливых маркитантов, шныряющих среди солдат.
И от этих загорелых, обветревших людей веет, действительно, солдатами, наряженными в сутаны.
Солдатами, явившимися на триумф из далёкого, трудного похода.
Откуда, откуда только не свезли этих "солдат папы" на триумф "двадцатипятилетнего владычества над миром"!
На этих красных, потных, грубых лицах написана энергия. Ничего, кроме энергии. Таких солдат можно вести на какие угодно стены. Всё сломают.
Какие-то странные, дикие звуки раздаются в стороне.
Оглядываюсь туда, - в коричневом капуцине с огромным красным крестом, нашитым на груди, скаля белоснежные зубы, о чём-то говорит монах-негр.
Мимо проходит в белом с двухцветным крестом человек, больше похожий на обезьяну. Лоб ушёл совсем назад. Подбородок острым углом. Вместо носа торчат две ноздри. Огромные красные губы. Вместо волос - коротенькие завитки чёрной шерсти.
Это - зулус.
С лестницы сакристии медленно спускается огромный, статный монах, с прищуренными глазами, с гордым и печальным взглядом.
Где я видал такое медно-красное лицо с приплюснутым носом, с чёрными, жирными волосами, с печальным и гордым взглядом чёрных глаз?
И вдруг мне вспомнилась Америка. Маленькая станция.
К нашему вагону подошёл такой же медленной, словно торжественной походкой человек в рубище, с длинными, чёрными, жирными, лоснящимися волосами, падающими по плечам, с печальным и гордым взглядом.
На шее у него болталась огромная серебряная медаль "за спасение погибавших", как оказалось.
Он слышал, что за две станции случилась катастрофа, и пришёл узнать о подробностях.
Он обратился к кондуктору:
- Много погибло людей?
- Ни одного человека.
Он помолчал.
- А индейцев?
- Индейцев погибло шестеро.
Он посмотрел тем же спокойным, печальным и гордым взглядом, повернулся и пошёл своей медленной, торжественной походкой.
Словно воплощение печали.
Вот где я видел такое лицо, как у этого медно-красного монаха, спускающегося с лестницы сакристии.
Это - индеец.
Какой-нибудь команч или апач, обращённый в католичество и теперь с такой же ревностью охотящийся за человеческими душами, как его отцы охотились за человеческими скальпами.
Со всей страстностью проповедующий религию и царство, где нет деления на "людей" и на "индейцев".
Это центурионы императора-папы, завтра справляющего в Риме свой триумф.
Их навезли со всех стран мира.
Они огласят тысячами говоров собор святого Петра, и это будет самый победный шум.
Все съехавшиеся и переполнившие Рим пилигримы увидят воочию, что царству папы нет границ и пределов, и разнесут это по лицу всей земли. И увидят это populus Romanus.