Как уже было сказано, на Тидемановских вечеринках царила полная свобода, так что всякий делал, что ему угодно; это было тем удобнее исполнить, что постоянно кто-нибудь пел. Потому никого не удивляло, что от времени до времени хозяин удалялся в свой кабинет то с той, то с другой группой посетителей, которые он имел благоразумие разнообразить. Некоторые этого даже совсем не замечали, а другие не знали, что подумать, так как от думанья отводил их сам же хозяин, удаляясь иногда в свой кабинет с кем-нибудь вроде Маньки Шпик.
Так как состав посетителей часто менялся, и не было целесообразным запоминать имена и фамилии, то всем было привычно, что некоторых новых гостей почти не представляли, и сами хозяева еле знали их имена.
И на этот раз никто не знал высокой, полной блондинки, вошедшей в сопровождении худощавого, болезненного молодого человека, и некоторые думали, что это новая, начинающая певица, которых здесь всегда было много, а другие просто ничего не думали. Ее кавалер быстро куда-то исчез, а сама она, простояв с полминуты посреди зала и спокойно обозрев присутствующих, вдруг прямо направилась к Ольге Семеновне, сидевшей на диванчике за легким трельяжем.
- Вы мне позволите сесть с вами? Дама улыбнулась, и полусонное лицо ее слегка оживилось. Ольга Семеновна молча кивнула головой, как будто была сильно заинтересована номером, исполнявшимся за роялем. Вместе с тем ей было неприятно, что незнакомка слишком пристально разглядывает ее лицо и платье.
- Откуда Генрихович еще такую дуру достал? - думалось Верейской, а другая, как бы в подтверждение этих дум, тихо произнесла:
- Так вот вы какая!
- Простите, вы что-то сказали?
- Мне очень давно хотелось встретиться с вами. Я почти специально для этого пришла сюда.
- Конечно, мне это очень льстит, но, может быть, вы не откажетесь объяснить мне, почему вы так хотели меня увидеть. Вы, вероятно, - певица и хотели бы спросить у меня первых советов.
- Я просто хотела вас видеть… видеть, ну, посмотреть на вас.
- Странно! Что же во мне особенного, чтобы на меня смотреть?
- Да вот я теперь и сама вижу, что в вас особенного ничего нет.
- Да откуда вы меня знаете? вам говорил, что ли, кто-нибудь про меня?
- Говорил.
- Кто же?
- Один человек, который отлично вас знает.
- Послушайте, милая, вы, кажется, думаете, что приехали в маскарад или танцкласс. Что за манера разговаривать с незнакомыми людьми загадками!
Ольга Семеновна встала, чтобы переменить место, но белокурая дама кротко взяла ее за руку и сказала простительно:
- Вы, кажется, рассердились? Кажется, я не сказала ничего обидного. Положим, меня предупреждали, что вы любите гневаться попусту. Ольге Семеновне самой показалось смешным подымать историю, и, неловко рассмеявшись, она снова опустилась на диван со словами:
- Ах, вам даже делали мою характеристику?! Это интересно! Ну что же, давайте вести маскарадную беседу, если вам этого хочется. Итак, вы не хотите называть мне то лицо, которое дало вам эти сведения? но вы, по крайней мере, знаете, кто я, надеюсь?
- Вы - Ольга Семеновна Верейская.
- В этом вы правы. Вы, конечно, останетесь незнакомой, белокурой дамой. La belle blonde, ou, plutot, la grande blonde.
Дама промолчала, очевидно, не понимая французского диалекта.
- У вас красивые глаза, но ведь вы - тоже толстуха, почти такая же, как и я…
- Дальше. Может быть, вам дать левую руку, и вы мне погадаете?
- Что будет, я не знаю, а что есть теперь, мне известно и без вашей руки.
- То, что есть, я и сама знаю, насколько это меня касается.
- Вы думаете? Да того, что вас касается, вы не знаете и половины.
И, помолчав, дама спросила просто:
- А Родиона Павловича Миусова здесь нет?
- Нет, что-то не видно.
- Где же он?
- Но послушайте! почем я знаю? Я не буду отпираться, я с ним хороша, часто его видаю, но я не слежу за ним. У него, кажется, не совсем здорова мать, - может быть, он дома.
В это время подошедший хозяин, мельком взглянув на гостью, обратился к Ольге Семеновне:
- А что ж, Ольгушка, Миусов сегодня не придет?
- Я не знаю, я сама его жду.
- Это досадно. Нам его очень нужно.
- Какое-нибудь дело?
- Ну да, конечно, и очень важное, первостепенно важное.
- Что ж ты меня не предупредил? я бы сделала так, чтоб он пришел.
- Собственно говоря, сегодня он нужен был только для того, чтобы дать принципиальное согласие и условиться, когда встретиться.
- Я тебе обещаю, что он согласится и приедет куда нужно.
- Нужно будет ехать в Териоки.
- Это все равно, хоть в Москву. Только ты, Володя, не забудь о нашем уговоре.
- Нет, нет. Да если б я и вздумал позабыть, то ты мне напомнишь.
- Конечно, напомню.
Не поспел Тидеман отойти от дивана, как незнакомка спросила у Верейской:
- Кто этот господин, вы его знаете?
- Натурально, иначе я с ним не говорила бы: это - хозяин.
- Да, но как его зовут?
- Владимир Генрихович Тидеман. Ведь вы же сами здесь в гостях, как же вы этого не знаете? - У меня очень плохая память, но дело не в том. Меня удивляет, как вы ручались за Миусова, когда знаете, что он не согласится и в Териоки не поедет.
Ольга Семеновна рассмеялась.
- Уж предоставьте мне это лучше знать. И вообще, такой разговор, как наш с вами, хорош на пять минут, не больше.
- Как вам угодно, но Родион Павлович на это дело не пойдет.
- А это мы увидим.
Глава тринадцатая
Ольга Семеновна любила только те оперы, где были партии, которые она могла бы исполнять.
Вообще музыку, как и многое другое, она ценила исключительно практически и как-то применительно к самой себе. Потому Родиона Павловича удивило желание Верейской отправиться с ним на "Манон", да еще вдвоем в ложу. Это был такой милый каприз влюбленной, к которым Миусов вовсе не был приучен и который вообще казался несвойственным самой натуре Ольги Семеновны. Он даже прямо сказал ей:
- Тебе чего-нибудь нужно от меня?
- Нет, почему?
- Отчего же ты так добра?
- Какой ты глупый, Родион! глупый и злой! Отчего же мне и не быть доброй? Что же я - злыдня какая-то, по-твоему! Кажется, тебе нет причин жаловаться!
- Я совсем не это хотел сказать.
- Что же ты хотел сказать?
- Ничего. Я просто хотел тебя поблагодарить.
- Довольно странный способ благодарить!
Но, очевидно, Ольга Семеновна была в хорошем расположении духа, потому что она не стала резониться, а просто пошла одеваться. Она была не только в хорошем расположении духа, но вообще в большом ударе. Никогда еще Миусову не казалась она такой красивой и видной, немного холодной, немного слишком напоказ. Не такой, чтобы при виде ее умилиться и нежно молча сидеть, не такой, чтобы захотелось схватить ее в охапку и унести, осыпая поцелуями, а именно такой, чтобы сидеть с ней в ложе вдвоем, а все бы смотрели и завидовали бы.
В полумраке зала Миусов тихо говорил:
- Я очень рад, что мы сегодня слушаем именно эту оперу. Ни одна из любовных историй так меня не трогает. В опере, конечно, все прикрашено и многое пропущено, но то, что мы читаем в романе, или, скорее, через роман, единственно. Ну что же Ромео и Джульетта или Паоло и Франческа? они были лишены жизни почти в самом начале их любви; что же тут удивительного? И разве смерть так страшна? Неизвестно, что было бы с ними, живи они дольше, а здесь уж известно до конца. Ведь, если говорить без прикрас, Манон Леско, любя своего кавалера, была публичной женщиной, мошенницей и воровкой, заболела дурною болезнью и была сослана, и де Грие не переставал ее любить. Он бросил для нее все, сделался шулером и последовал за нею до последней пустынной дороги, где закопал ее тело шпагой. Вот это, по-моему, любовь!
- Какие ужасы вы рассказываете! откуда вы их вычитали?
- Из маленькой книжки аббата Прево.
Ольга Семеновна похлопала арии де Грие и снова обратилась к соседу, пристально на него глядя:
- Может быть, вы и правы. Может быть, это и есть настоящая любовь. Но все-таки я думаю, что все это преувеличено и что если тогда и встречались кавалеры де Грие, то теперь едва ли найдутся такие.
- Я думаю, вы ошибаетесь и впадаете в общую ошибку, которая заставляет проглядывать настоящие страсти и драмы только потому, что они не облечены в повествовательную форму и герои их носят модное платье.
Ольга Семеновна, вспоминая, тихонько запела:
- N’est се pas ma main,
Que ta main presse,
Tout comme autrefois?..
- и потом вдруг весело сказала:
- Но если нам недоступны романические страсти, то нам вполне доступны поэтические развлечения. У меня сегодня вообще день фантазии. Я хочу его закончить так же, как начала. Мы ни в какой кабак отсюда не поедем, а поедемте ко мне, поужинаем вдвоем. Потому вы не дожидайтесь конца, а поезжайте немного раньше, чтобы купить вина и закусок. Хорошо?
- Отлично. Но как же вы поедете одна?
- Я поеду с Маней Шпик, я ее здесь видела, и нам по дороге.
- Но ты ее не завезешь к себе?
- Можно ли так зло шутить?
Не поспел Миусов перейти площадь, как его окликнули по имени и отчеству. Обернувшись, он увидел двух студентов с поднятыми воротниками, дворника и закутанную женщину. Они шли все отдельно друг от друга, одинаково быстро.
Так как никто из них к нему не обратился, Миусов подумал, что он ослышался, и стал торговать извозчика.
- Родион Павлович! - опять раздалось за ним.
Он снова обернулся; та же женщина стояла около него одна.
- Вы, очевидно, обознались; моя фамилия…
- Миусов, Родион Павлович Миусов, - я знаю.
- Может быть; но я вас совсем не знаю.
- И вы меня знаете, только не узнаете. Я - Валентина, сестра Павла.
- Ах, здравствуйте, Валентина Павловна. Действительно, так закутались, что вас трудно признать. Ну, как же вы живете?
- Ничего, благодарю вас, все хотела зайти к вам. Нужно бы поговорить, так что очень рада, что сейчас с вами встретилась.
- Да, но теперь я очень тороплюсь. А всегда рад вас видеть. Совсем нас забыли, будто избегаете.
- Нет, я не потому. Вы сейчас ехать собираетесь? Позвольте, я с вами немного проедусь.
- Пожалуйста, пожалуйста. А вам куда: домой?
- Нет, я так просто. Ведь вот как смешно, шла и встретилась.
- Да, бывает. У вас все здоровы? Валентина, будто собравшись с духом, вдруг сказала:
- Теперь, конечно, мало времени и час поздний, так что вы, Родион Павлович, у меня не спрашивайте "что" и "почему" - я вам все объясню на свободе, а теперь примите только мой совет: не ведите никаких дел с Владимиром Генриховичем Тидеманом. Я знаю наверное, что это принесет вам вред, и говорю это, желая вам добра.
- Я очень благодарен и вполне верю вам, но дело в том, что женские оценки деловых людей едва ли можно принимать в расчет. Тут может быть легко замешана сентиментальность.
- Да, конечно. Но все-таки при разговоре с ним вспомните мои слова.
- Я Тидемана так мало знаю и говорю с ним о таких пустяках, что, право, мне не придет в голову вспоминать при этом такие милые, сердечные слова, как ваши.
Зайдя в винное отделение магазина, где никого не было, Валентина тихо начала:
- А я вам соврала, Родион Павлович, сказав, что случайно вас встретила. Я ждала вас у подъезда театра и шла за вами.
- Только для того, чтобы предупредить меня относительно Тидемана?
- Нет, не для того.
- Для чего же?
- Для того, чтобы вас видеть, потому что вы не знаете, Родион Павлович, насколько я вас люблю. Я знаю, что это безнадежно, и все-таки вас люблю. Я не только готова была бы умереть, потому что, что смерть? - а если б я узнала, что вы - вор, мошенник, что вы больны, что вас сослали, я бы ни на шаг от вас не отступила. Не дай Бог, конечно, чтоб это все случилось, но я говорю не пустые слова.
- Зачем, зачем, Валентина Павловна?
- Ах, Боже мой, что вы меня спрашиваете? разве я знаю, зачем? Так просто: люблю, да и все тут. Вы не бойтесь; я не буду к вам ходить и клянчить, да притом это было бы и бесполезно, - ведь правда? а мне просто нужно было вам сказать это, чтобы вы знали. Вот вы знаете - с меня и довольно.
- Ах, Валентина Павловна! всегда сначала кажется, что довольно, а потом оказывается, что совсем не довольно.
- Успокойтесь, у меня этого не окажется, а о Тидемане не забудьте.
Глава четырнадцатая
Слова Валентины выскочили из головы Миусова при первых фразах Верейской. Она уже была дома и говорила с кем-то по телефону. На вопрос Родиона, почему она так рано вернулась из театра, Ольга Семеновна ответила, что хотела сделать ему сюрприз, и что конец оперы слишком грустен. Придумали даже почему-то зажечь свечи, потушив электричество. Сама накрыла маленький стол, поставила между приборами цветы и была так весела и оживлена, что при некоторой фантазии они, действительно, могли бы себя вообразить героями какой-нибудь чувствительной и фривольной истории. Было приятно забыть ту тяжесть, которая, конечно, была не только в Миусове, но и в самой Верейской, не обращать внимания на то, что веселость Ольги Семеновны была в большой степени напускной, и что она часто бросала беспокойные взгляды на стрелку стенных часов.
Раздался треск телефона. Верейская сняла руку Родиона Павловича со своего плеча, и поговоря с полминуты, вернулась.
- Сейчас приедет Владимир Генрихович.
- Зачем?
Ольга Семеновна пожала плечами.
- Я не знаю. Он приедет на полчаса, не больше. Он нам не помешает. Он сам поймет, и не будет засиживаться.
- Но все-таки он испортит настроение.
- Да, конечно, это досадно, но я как-то не сообразила, да, по правде сказать, не поспела ничего ответить. Он просто спросил, дома ли я, сказал, что говорит уже в пальто, сейчас выезжает ко мне, и повесил трубку. Он ведь страшный оригинал, артист в душе, даром, что такой толстяк!..
Родион Павлович вспомнил вдруг слова Валентины и пристально посмотрел на Верейскую. Конечно, это не подстроено! Лицо Ольги Семеновны безыскусственно изобразило простодушие и страстность. Оно сделалось совсем наивным и почти простеньким, когда она сказала:
- Вот, кстати, ты и поговоришь с Генриховичем. Вы оба - люди занятые и забывчивые. Лучшего случая не дождаться. И потом, как у людей деловых, ваш разговор займет не больше десяти минут.
- Нет, сегодня я не буду говорить с Тидеманом.
- Отчего?
- Не вижу надобности и не имею расположения.
- Насчет расположения я не спорю, это дело твое, что же касается надобности, то как ты можешь знать, есть ли там какая-нибудь надобность, раз ты сам не знаешь, о чем с тобой будут говорить?
- Ну, мне просто не хочется - достаточное это основание?
- Сделай милость, не говори! что же ты думаешь, я нарочно устраиваю свиданье, вызываю Тидемана? Если хочешь, я его не приму, когда он приедет!
- И этого совершенно не нужно делать. Раз он приедет, пускай приедет, но говорить я с ним не буду.
- Да пожалуйста! Мне только удивительно, что у взрослого человека могут быть такие капризы.
Но действительно, уж один разговор о предстоящем посетителе испортил как-то всю музыку. Напрасно Ольга Семеновна подливала вина, улыбалась, болтала, целовалась и даже пыталась сесть на колени Родиону Павловичу, - все выходило как-то не так.
Наконец приехал и Тидеман. Он приехал, как всегда, оживленный, веселый. Еще из передней закричал:
- А, и Родион Павлович здесь! Не сердитесь и не проклинайте меня! я сейчас же улетучусь. На одну самую короткую минутку. Сначала кавалер уступит мне даму, потом дама кавалера, и я благословлю вас обеими руками. А чтобы вы не сердились, и настроение у вас не падало, я привез три бутылки вина и фруктов.
Не переставая балагурить, он развязал корзинку, сам открыл бутылки и, разлив вино, остановился, будто собираясь сказать тост. Затем улыбнулся, зажмурился и произнес:
- Нет. Я молчу. Я пью молча, потому что то, что я мог бы вам пожелать, нужно было бы выразить только отличными стихами, а я не поэт. Да и никакие стихи не выразят того, чего я вам желаю.
Он вздохнул и принялся за еду. Наконец Ольга Семеновна сказала:
- Ты о чем-то хотел поговорить со мной, Володя? я к твоим услугам.
- Уж торопишься меня выпроводить? Ох, уж эти мне влюбленные! И чем это вы, Родион Павлович, приворожили так к себе Олыушку? Ведь влюблена, как кошка, а еще хочет петь Далилу! Какая ты - Далила? ты - милая кошечка. Ведь вы не будете ревновать, если я удалюсь минут на пять, на десять с Ольгой Семеновной? Мой возраст и моя комплекция лучшие гарантии безопасности.
- Ну, насчет гарантии ты не очень храбрись, но Родион Павлович может быть во мне уверен, притом я не буду замыкать дверей.
- На всякий случай!.. - рассмеялся Тидеман и повел Ольгу Семеновну под руку в другую комнату.
Миусов стал ходить по ковру. Тидеман казался ему настолько недалеким и пошлым малым, что, по-видимому, не представлял никакой опасности. Но вместе с тем, ему было почти физически противно и как бы унизительно иметь с ним какие бы то ни было дела.
- Я опустился за это время, правда, но не до такой же степени, чтобы заводить какие-то мелкие мошенничества. А какие же иначе дела были возможны с этим толстяком? Я очень люблю Ольгу и буду ее любить во что бы то ни стало, но из этого не следует, чтобы я исполнял даже не ее капризы, а желание каких-то милостивых государей. Она сама не понимает, в чем дело, она милая женщина, но все-таки женщина, хотя, если ей объяснить это серьезно, она поймет. На это у нее хватит рассудительности.
Новый телефонный звонок прервал его размышления. Он сам подошел к аппарату.
- Квартира г-жи Верейской?
- Да.
- Можно попросить господина Миусова?
- У телефона. Кто говорит?
- Это вы, Родион Павлович?
- Это я. Павел?
- Павел.
- Что-нибудь случилось с мамашей?
- Нет, слава Богу. Родион Павлович…
- Ну?
- Сейчас с вами будет говорит г. Тидеман. Не соглашайтесь ни на что, что он вам будет предлагать. Он просто - мошенник. Я вам после все расскажу. Ольга Семеновна тут ни при чем. Она слишком добра и ничего не понимает. Вы слушаете? Родион Павлович… а, Родион Павлович…
Миусов молча повесил трубку и вернулся в комнату как раз в то же время, когда из других дверей в ту же комнату входили Тидеман и Верейская.
- Я давно, Владимир Генрихович, искал случая поговорить с вами. Если вы никуда не торопитесь, то охотно побеседовал бы сейчас… - произнес Миусов, близко подходя к Тидеману. Тот удивленно взглянул на Ольгу Семеновну, а Верейская на красное и взволнованное лицо Родиона Павловича.
- Я очень, очень люблю вас, - сказала она, крепко целуя Миусова в губы, и, задержав на секунду Тидемана, шепнула ему:
- Видите, мое обещание исполнено.