* * *
Перевязочную развернули пока в том же виде, как была. Только дрова подобрали посуше. Расставили сразу семь столов. Мы уже знали, что значат лишние столы в перевязочной для лежачих раненых! К трем часам перевязочная начала работать. Мы с Залкиндом поделили палаты, врачей, установили профиль отделений и даже палат. Впрочем, это было только номинально, потому что никаких возможностей маневра не было, и всякие сортировки, связанные с освобождением мест, сразу же нарушались новой волной…
Я пошел с беглым обходом, чтобы начать хирургию… Тягостная картина… Да, это пока даже не Подольск. Почти неделю лежачих раненых собирали в ППГ и МСБ в Сухиничах, Мосальске, Мещевске. Они лежали там по хатам. Только три дня назад их начали перевозить в Калугу. Большинство раненых были не обработаны - много дней их не перевязывали, повязки промокли. Кроме того, они были очень измучены. Полтора месяца идет изнурительное наступление по морозу, обозы отстают, питание плохое - больше на сухарях, на сале. Горячее редко. Селения сожжены, спать негде: замерзнешь. Мороз затрудняет любое наступление - и наше тоже. Немцы теперь в более выгодном положении - у них опорные пункты, цепляются за каждую деревню, контратакуют.
С виду все раненые кажутся старыми, все заросли бородами, госпиталям не до парикмахеров. Но и по карточкам - сорок, даже сорок пять лет. Молодежи мало. Укрыты, шинелями, под головами ватники, разрезанные ватные брюки.
Мне нужно было познакомиться с ранеными, "выловить" срочных и выбрать первоочередных. ЭП перевязал не больше десятой части тех, чьи раны кровоточили. Нужно выделить раненых в голову, которые без сознания. Выделить челюстно-лицевые ранения. Я впервые увидел этих несчастных. Их нужно специально кормить и поить… Первый вопрос в каждой палате:
- Доктор, будете лечить или опять кому-нибудь передавать?
Только потом - частные вопросы о еде, о перевязках, о постелях, о тепле. Не обещаю ничего несбыточного, но говорю твердо: всем окажем помощь и до эвакуации никуда не будем передавать.
Самые тяжелые раненые не те, что кричат. Они тихо лежат, потому что уже нет сил, им все как будто безразлично. В дальнем углу коридора обнаружили такого солдата. Лицо бледно и безучастно, губы сухие, потрескались. Шина Дитерихса, стопа замотана грязной портянкой, повязка вся промокла от сукровицы. Пульс нитевидный. В карточке указано: "Осколочное ранение правого бедра с повреждением кости". Ранен 21-го, еще не оперирован.
- Болит нога, солдат?
- Н-н-е-т… уже не болит… отболела. Пить хотя бы дали… Перед смертью напиться… квасу бы… или пи-ва…
- В перевязочную.
Газовая. И, наверное, уже поздно… Иду дальше, смотрю, раскладываю марки для срочных и первоочередных перевязок. Увы - их уже набирается несколько десятков, а я не прошел еще и половины нижнего этажа. "Брать только срочных". Позвали в перевязочную: "Уже развязан, идите".
Да, газовая настоящая, классическая, с гангреной. Если бы не эта портянка на стопе, увидели бы раньше… пальцы синие. Сделали высокую ампутацию. Живой пока. Может, чудо? Бывают же чудеса… Нет, не бывает чудес. "Гангренозная форма анаэробной инфекции протекает легче других", - так я где-то читал.
На столах в перевязочной уже лежат обработанные раненые с талонами. Вещи их складывают на скамейку, шинели - на вешалку. Асептика - ниже всякой критики. А что делать? Раздевать до белья? Холодно и долго… И все же… Печка уже горит лучше. Но дым, дым, что делать с ним? Глаза у всех уже слезятся, а работа только началась. Форточки нет, но есть дыра, заткнутая грязным ватником. Открыть? Дует, говорят, холод на дворе - ниже 20 градусов. Только вышел в коридор - катится Рябов, Рябчик.
- Николай Михайлович! Привезли пять машин лежачих. Человек двадцать. Куда?
- Как куда? Тебе же освободили одну комнату в приемной?
- Ее уже заняли… Это уже не первые машины. Есть на втором этаже одна палата… свободная и с бочкой.
Вот тебе и сортировка! Большой дом, а ткнуть некуда. Не в перевязочную же вносить. Нужно бежать наверх, подгонять с освоением новых палат… Как там с печками, с дровами, с дружинницами?
Обхожу еще одну, другую, третью палату. Выбираю уже только срочных, первую очередь даю редко. Все равно сегодня уже не успеть. Как шина Дитерихса, так на час стол занят. А если рассечение - то и на два. С трудом пробираюсь между носилками, чтобы пощупать пульс, посмотреть ногу - нет ли газа.
Что делать? Что делать? Наши силы так ничтожно малы… Но вот опять бегут из перевязочной, стряслось что нибудь…
- Николай Михайлович! Кровотечение, скорее!
Кровотечение! Именно этого я боялся все полгода войны. К этому готовился, читал про сосуды в книгах… Но еще в жизни не перевязал ни одной артерии - рисунки с этими артериями молниеносно мелькают в голове…
Посреди перевязочной на столе сидит раненый, его держит под мышки, как ребенка, санитар Иван Иванович Игумнов. Вся голова в уродливой повязке, виден только один глаз, бинты грязные, промокли слюной и кровью, что течет из отверстия, где раньше был рот… Из-под бинтов по щеке стекает яркая алая кровь, почти струйкой, и капает частыми каплями на пол… Вокруг столпились сестры и врачи.
- Клади его, чего держишь!
- Не может лежать, захлебывается…
"Что я буду делать? Как подступиться?"
- Срезай повязки!
Тамара разрезает ножницами слипшиеся бинты, а я думаю, что делать. Два способа: зажать кровоточащий сосуд в ране или перевязать магистральную артерию вне раны, через особый разрез. Первый лучше, но - говорят авторитеты - трудно выполним… Второй - как на рисунке.
Повязка спала… Ужасно. На месте правой щеки сплошная грязная рана - от глаза до шеи. Видны кости - верхняя челюсть, отломок нижней, глубина раны заполнена кровавыми сгустками, из которых пробивается струйка свежей артериальной крови… Правый глаз не закрывается, нижнее веко отвисло не имеет костной опоры. Левый глаз заплыл отеком. Страшен, непереносим взгляд этого правого не закрывающегося глаза… Отчаяние, и мольба, и безнадежность уже… Стараюсь не смотреть в него… что-то бормочу.
- Сейчас, дорогой, сейчас…
Где там в ране перевязать, в этой каше из сгустков, костей, мышц… Нет, только на протяжении: на шее, наружную сонную артерию… Скорее! Сняли повязку и потекло сильнее. Надо положить, иначе я не справлюсь…
Положили на левый бок, голову еще повернули влево, так, чтобы кровь стекала, не заливалась в дыхательные пути…
- Йод! Перчатки! Новокаин! Белье! Будет больно, ты, парень, потерпи. Сейчас все сделаем.
Верхнее веко страшного глаза благодарно замигало, Обложился стерильной простыней, чтобы соблюсти минимальную чистоту. Темно, лампа светит тускло, дым. "За что мне такое наказание? Лучше бы воевать…"
- Светите лучше! Добудьте еще лампу! Скорее, черти, течет…
Боюсь, что в любой момент может хлынуть, и тут же наступит конец…
Нащупал пульс на шее - на участке шеи, оставшемся от раны.
Новокаин, разрез. Зажимы. Нужно, чтобы сухо, анатомично… не спешить… только не спешить. Как темно! Вот фасция… кивательная мышца… отодвинуть кнаружи… или вовнутрь? Так, кажется, на рисунке было? Да, вот сосудистый пучок. Ура! Тут рядом бьется артерия. Рассечь соединительно-тканевые оболочки, вот они лежат - артерия, вена, еще нерв позади должен быть….
Я уже почти успокоился, руки не дрожат больше. Подвел лигатуру под наружную сонную артерию. Вот она! Теперь можно переждать… посмотрим, что будет. Наложил мягкий зажим.
- Тамара, убирай осторожно сгустки из раны. Это тоже не просто, но убрали, промыли кипяченой водой. Обнажилась страшная зияющая рана. Дефект нижней челюсти, отломки зубов, пораненный язык, щеки нет совсем, верхняя челюсть разбита. Все это покрыто грязным налетом - инфекция. Но кровотечения нет.
- Операция окончена. Не бойся, солдат, больше не будет кровотечения.
Взгляд страшного глаза потеплел, затуманился слезой. Да, о глазе этом нужно подумать - наложить наводящий шов на угол раны, чтобы он закрывался, иначе высохнет роговица, потемнеет. Теперь напоить и накормить его.
Ввели через рану резиновый зонд в пищевод и через воронку налили гречневого супа с маслом, потом - почти литр чаю сладкого. Накормили парня - по завязку! На завтра отложили шинирование - очень уж темно с лампами.
В одиннадцать часов вечера пришла вторая бригада, и мы продолжали работать вместе до двух ночи. Очень устали, но пришлось тащиться "домой", потому что в госпитале негде было приткнуться, во всех отапливаемых местах лежали раненые.
Так кончился наш первый день работы в Калуге. Парень с ампутированной ногой был жив пока. Но очень слабая надежда.
* * *
27 января мы сменили ночную бригаду в семь утра. Завтрака, конечно, еще не было. Но Чеплюк энергично действовал и обещал накормить раненых к девяти. За ночь привезли еще сорок человек лежачих. Тихомиров сумел отопить еще две палаты второго этажа, и их туда сгрузили. У всех медиков и дружинниц болят глаза от дыма - приходится закапывать новокаин. Хотя бы не вышли из строя совсем…
В десять утра в перевязочную явился Хаминов. Мне даже смотреть на него противно, не то что говорить. Вид виноватый, обещал все сделать… Он такой, он все может, если опять не запьет…
Снова работали до двух часов ночи. Нет, не работали, а барахтались, пытались что-то организовать, пересортировать, но новые машины с замерзшими стонущими ранеными все сметали…
Шинировал своего "челюстника". Снова накормили. Научил сестру Шуру Маташкову вводить зонд через рану.
Вечером пришел обоз со всем имуществом. Аптеку еще утром Хаминов привез на машине: "Я из-за нее задержался…" Вот подлец, пытался оправдываться!
За два дня удалось всех раненых поднять с пола - достали кровати, набили матрацы, выдали подушки, одеяла, простыни… Однако раздеть не смогли - холодно. Очень жаль, потому что сразу завшивели постели. Теперь придется все прожаривать, когда разденем.
Активизировались работы по отоплению. Все-таки начальник умеет руководить. Дал нам зарок не пить…
Кормим уже три раза в день, хотя блюдо одно. Со снабжением плохо - все тылы отстали. Начали восстанавливать кухню.
1 февраля включили отопление. Хотя батареи чуть тепленькие, но все же "домны" погасли, дым исчез.
В сводках сведения о взятых населенных пунктах. Раненые говорят: каждый дом приходится брать с боем. Но все-таки большое дело - общая уверенность в победе.
2 февраля на партийном собрании обсуждали положение в госпитале. Начальнику дали здорово, даже жалко его стало на минутку. Жалеть, впрочем, не следует. Если бы он не пьянствовал, куда лучше можно организовать переезд и начало работы… Намекали, что пил он с работниками ПЭПа. Но никого не назвали. А зря.
Аркадий Алексеевич Бочаров пришел первый раз только 30-го. Сказал, что сидит в эвакоприемнике, налаживает сортировку. Теперь будет заходить часто.
- Нужно думать о гипсах. Лечить нужно, а не только возить…
Все верно, но до гипсов ли, если у нас еще есть раненые, ни разу не перевязанные с момента, как мы их приняли?
Отопление позволило быстрее осваивать новые площади. 3 февраля удалось, наконец, освободить санпропускник и начать мыть и переодевать раненых, поступающих из палат. Начали с самых тяжелых. Дело это затянется на несколько дней - очень трудно с лежачими, многим замачивают повязки - их нужно перевязывать, а рук не хватает. Идет интенсивный ремонт операционной и перевязочной на втором этаже. Красят масляной краской и остекляют все рамы. Там будут серьезные операции на мозге. Мне немножко завидно.
* * *
4 февраля произошло "великое переселение народов": полная пересортировка раненых по отделениям. "Наших" (с ранеными конечностями) снесли вниз, "грудь, живот и голова" - на второй и третий этажи. Не знаю, где будет легче… "Черепники" лежат без сознания или буйствуют - припадки, судороги, ругань… Впрочем, все ругаются, наши тоже. Удивляюсь, еще мало ругаются.
5 февраля. 3алкинд торжественно пригласил меня на открытие своей операционной и перевязочной. За старшую у него - Лида Денисенко. Она совсем поправилась и носится, как угорелая. 3алкинд сумел забрать себе и Канского. Очень жаль, но что сделаешь? В нашей перевязочной старшим остался Иван Иванович. Пожалуй, я еще подумаю, менять ли его на Колю - высшего класса работник.
6 февраля железнодорожники наладили прямое сообщение и в очередную летучку взяли лежачих раненых. Это очень хорошо, у нас ведь совсем забито - свыше семисот человек тяжелейших лежачих раненых! Только на моем этаже лежит двести восемьдесят шесть человек, половина из них - с шинами Дитерихса. Правда, раненые едут недалеко, кажется, в Тулу.
Великий был аврал! На улице холод, нужно всех одеть, закутать, натянуть брюки на шины Дитерихса, подрезая штанины. У многих не оказалось теплых вещей, их где-то добывали на складах - правда, "б/у", не новые. Любовь Владимировна, когда отправила последнюю машину, села совершенно без сил и чуть не плакала от усталости и облегчения.
7-го наложили первый глухой гипс на голень. Канского уже нет, и всю работу мы делали с Иваном Ивановичем. Очень смышленый мужик. Но нужен ЦУГ-аппарат. Пока придется что-то мудрить.
8 февраля дали электрический ток.
- Теперь с вас будет полный спрос! Водопровод, канализация, отопление, электричество, завтра-послезавтра передвижной рентген получите, - это Аркадий Алексеевич сказал, когда увидел наши лампочки.
Спрос спросом, а работа идет по-прежнему тяжело. С восьми утра и до двух часов ночи мы непрерывно перевязываем, оперируем, теперь еще и гипсуем - пока немного…
И эффект от всего этого небольшой. Раненые отяжелевают буквально на глазах. У каждого второго с "бедром" или "коленом" - высокая температура, и их уже нельзя отправлять. Их нужно лечить…
Инфекция нас погубит… Раненые ослабленные и замученные, никакой сопротивляемости нет. И мы не можем ее повысить, потому что крови для переливания мало, времени для этого мало и даже накормить толком не можем. Гречневый суп с салом для первого дня был отличным, но витаминов и белков он не заменит…
Крутим эти шины Дитерихса, из ран льет гной, анализы крови плохие… Нужно что-то делать. Но уже работает лаборатория, и Галя - отличный лаборант, очень быстрая.
Газовой инфекции не очень много (если в процентах, если учесть тяжесть), но для нас вполне достаточно. А тут Аркадий Алексеевич решил, что мы специалисты по этой части, и приказал развернуть анаэробное отделение на двадцать коек для всего ПЭПа с отдельной перевязочной. Каждый день - три-четыре случая. Ампутации уже не консультируем с Бочаровым - не хватило бы времени ни у него, ни у нас.
* * *
Сегодня с Иваном Ивановичем, Канским и нашим кузнецом мудрили над самодельным ЦУГ-аппаратом. На подставке гипсовать плохо, а на весь ПЭП - единственный ЦУГ. Сделали некое сооружение на вид неказистое, но удобное.
Уже три недели работаем, как проклятые. Каждый день с восьми утра до двух ночи. Если бы раньше сказали, не поверил бы, что можно выдержать. И так все. Сестры - те вообще не знаю, спят ли? Еще создали челюстное отделение. Теперь нам всем легче. Кстати, того парня, прооперированного в первый день, они шинировали по-настоящему, не так, как я, и он уже сам научился себе зонд вставлять. Отек спал, левый глаз открылся, он даже пытается что-то говорить, только понять трудно. Одна Шура Маташкова его понимает… Приятно, операция удалась.
18 февраля испытывали новый ЦУГ-аппарат с рентгеном и наложили первый гипс. Ивана Ивановича придется целиком перевести на гипсование.
Плохие результаты при газовой. Половина умирает. Когда прихожу в то отделение, такая тоска нападает… Что-то надо делать… А что?
И в основном отделении - на нижнем этаже - тоже хлопот хватает. Около ста тяжелейших нетранспортабельных с переломами бедра, ранениями коленного сустава.
Уж эти коленные суставы… Б. А. Петров и Бочаров (да и сам Юдин) утверждают, что глухой гипс с ними делает чудеса. Мол, если начался гнойный артрит, достаточно сделать артротомию - вскрыть полости сустава, наложить гипс, и все будет в порядке. Мы уже сделали десяток артротомий, наложили гипсы, но желанных результатов пока не достигли…
23 февраля. День Красной Армии - наш военный праздник. Утром сводка хорошая была, поздравления, приказы.
С утра наложили два высоких гипса. Иван Иванович уже сам накладывает, я только немного помогал. Если бы толк от них был, от этих гипсов! Тогда бы усталости не чувствовал, а то утром, пока не разойдешься, голова и мышцы - как ватой наполнены…
В одиннадцать часов в перевязочную заявилось начальство. Я в фартуке, руки в гипсе. Комиссар ПЭПа, Хаминов, Зверев. Я встревожился:
- Что-нибудь случилось?
- Товарищ военврач третьего ранга! Командование ПЭПа награждает вас именными часами за отличную работу во время зимнего наступления…
Вот уж никак не ожидал! Да за что? Что половина газовых умирает, что лежат иногда по три дня неперевязанные?
Я сказал: "Спасибо". Он поправил, шутя:
- Служу Советскому Союзу, нужно говорить… Ну, мы пошли, работайте… До свидания!
После этого все разглядывали новые часы. Хорошие карманные часы. Первого часзавода, на шестнадцати камнях, с надписью… И кстати: прежние мои уже совсем плохо ходят.
Приятно… Если бы еще раненые не умирали, да фронт сдвигался, совсем бы жить можно…
В двенадцать в перевязочную привезли высокого парня, белокурого, широколицего, курносого. Фанерная шина на левом предплечье.
Усадили. Развязали. Он морщился от боли и упрашивал делать осторожно.
- Насилу дождался госпиталя, перевязки. Так болит, так болит…
Смотрю. Есть причина болеть. Слепое, осколочное ранение предплечья, с повреждением кости. Сильный отек, кожа лоснится, даже пузырь в одном месте. Газовая. Несомненно. Но процесс еще не пошел выше локтя. Значит, это пока не очень опасно. Разрезы должны помочь, а уж ампутация - наверняка спасет.
- Давно ранен?
- Два дня назад…
- Кто по профессии?
- Ветеринар… Ветеринарный фельдшер.
- Что же тебе, коллеге, обработку не сделали в МСБ?
- Очень там загрузка была большая, стеснялся просить… Уступал другим очередь… А потом эвакуация подвернулась, думал, в госпитале у хирургов посвободнее. А ехать без малого сутки… Заносы страшные на дорогах. Еле дождался…