* * *
Неужели я такой тупой, что никогда не научусь разбираться в раненых? Сколько самонадеянности, бахвальства, пока на пустяках сижу, а как до дела доходит, так ляпсусы. Просто хоть плачь. Ужасное ощущение осталось в руках. На всю жизнь останется.
Боец Попков был ранен при бомбежке в самом Подольске, где-то рядом, и доставлен в ЭП через десять минут. (Мы не замечаем бомбежек, если стекла не выпадают. Тут же не выпали… Нет, не герои - просто некогда). Меня вызвали сразу же. Двое санитаров несут его к нам на носилках, а он бьется и кричит: "Пустите!" Правая штанина вся изорвана, и сквозь дыру зияет кровавое месиво, клочья мышц… А он ничего не понимает и ворочает раздробленной ногой, прямо страшно смотреть, как она гнется посредине бедра… Лужица крови на носилках, хотя жгут уже доктор наложил. Он в сознании, но не понимает, затихает на секунду после уговоров и снова принимается кричать и биться. Пульс полный, редкий, не больше 60. Бегом понесли в перевязочную. Пока раздевали и перекладывали жгут на голое тело, он стал стихать, уже не так рвался и кричал, наполнение пульса начало падать, а частота возрастала. Я думал, что он просто возбужден от бомбежки. Конечно, сразу морфий, сердечные, согревать. Через полчаса - вся картина шока: совсем затих и только дрожал и жаловался на холод, несмотря на грелки. Заторопились с вливаниями. Пол-литра крови, литр физраствора с глюкозой и спиртом перелили в вену в течение часа. Кровяное давление если не очень повысилось, то во всяком случае стабилизировалось на цифрах 80-90. Нужно что-то делать. Жгут лежит. На задней поверхности бедра - огромная рана, не менее, чем 20 на 30 сантиметров. Все ткани превращены буквально в кашу. В бедре почти не чувствуется кости - она мелко раздроблена. Вот тут мне нужно было остановиться. Тут! Но где там! Я же такой опытный, такой юдинец, начитался книжечек о чудесах глухого гипса, решил, что самое время проверить эти чудеса. Абсолютно свежая рана, весьма опытный хирург и гипсовальщик, условия для квалифицированного наблюдения и лечения…
- Обработаем и загипсуем!
Никто не возразил - как же, наш Амосов все знает, сам Бочаров с ним возится и хвалит.
- Эфир! Зоя, все для радикальной обработки! Лина, помогать!
Дали. Заснул.
И тут еще можно было остановиться… Нет, я не остановился на простом рассечении. Стал делать идеальную обработку бедра по Юдину. Иссек массу разрушенной мышечной ткани, удалил свободные отломки кости. Раненого уложили на подставку и быстро наложили идеальный гипс из готовых лонгет и бинтов.
Когда приступали к гипсованию, был приличный пульс, давление около 100, ровное, глубокое дыхание - он вышел из шока. Я торжествовал: "Вот как надо обрабатывать бедра!"
Наконец все сделано. Маска снята. Тут началось нечто странное и… ужасное. Ранений открыл глаза, дико посмотрел кругом и вдруг стал силой вырываться. Молотил руками, пинался здоровой ногой, пытался сесть… И самое страшное, он начал яростно двигать сломанным бедром. Три санитара и все мы держали его руки, грудь, ноги… Вытащили подставку, прижали к столу… Не помогало. Мягкий мокрый гипс - не опора. Я обхватил сломанное бедро, старался удержать его центральный отломок. Где там… И сейчас чувствую в руках, как ходит под гипсом конец кости, гипс уже смят, как тряпка…
Такой пароксизм продолжался минут пять, потом он начал затихать… Уже можно отпустить… Я щупаю пульс - нет! Сразу же начали колоть сердечные, переливать кровь, спирт с глюкозой, но уже поздно… Еще через десять минут сердце остановилось.
Умер.
Лежит на столе в измочаленной гипсовой повязке, через которую просачивается кровь… Молодой человек, красивое лицо, отличная мускулатура плеч и груди…
А ладони еще чувствуют, как под мягкой гипсовой повязкой ходит остро сломанная кость, и невозможно ее остановить…
Мы стоим вокруг и молчим. Ничего не думаю, никаких мыслей нет…
- Уносите.
На первом этаже у эповцев есть темная комнатка, куда выносят покойников. Унесли. Санитар Игумнов посмотрел на меня с укором и сожалением.
- Приберите грязь и давайте на перевязки…
Тут позвали в палату за чем-то, и все пошло по заведенному кругу. Автоматически.
Перевязки. Рассечение ран. Гипсы. Эвакуировать: "Лежа", "Сидя". "Задержать на два дня", "Смотреть за отеком бедра…"
А в мозгу идет своя независимая работа.
Шок! Вот он - шок. Сначала эрективный, как его называют… Потом был настоящий. Вторичный, что ли? Под наркозом он как будто прошел. Потом… Что же потом? Возбуждение от шока или шок от посленаркозного возбуждения? А какое это имеет значение теперь, когда его уже вынесли в ту самую темную комнату?
Но не думать нельзя. "Вот тут надо было остановиться, когда положили его на стол, наладили все вливания. Нужно было снять жгут, наложить зажимы только на кровоточащие сосуды и так оставить. Только переливать кровь и греть, греть. И ждать, пока он совсем отойдет, оправится. Потом, может быть, и обработку. Или еще лучше простую ампутацию-усечение. Нельзя, не нужно сохранять такую размозженную ногу. Это инфекция впереди, может, газовая даже…
Да, вот так: снять жгут, элементарный гемостаз, ожидание, пока выйдет из шока совсем, потом - усечение. Ведь знал, что чрезмерная активность при шоке опасна. Знал, но не думал: разбитые ткани и жгут - сами источник шока…
Не возвращаются покойники.
* * *
Покойники не возвращаются…
И этого капитана не вернуть - никак… Беды навалились, смерти - нет спасения. Будь проклята, война! Его привезли сегодня прямо с передовой, в открытой машине. Солдаты, видимо, торопились скорее доставить своего командира к хирургам в госпиталь, в теплый дом. "Они тебя спасут!" - небось, говорили. Правильно делали. Зачем оставлять в медсанбате, когда там - очередь, холод, а тут лишние полчаса - и Подольск. Все правильно. И мы вроде тоже все правильно делали на этот раз…
А результат такой же, как у того, Попкова. Ни черта не стоит эта наша наука! Не тянет она за другими, жестокими науками, которые смерть изобретают.
Их двоих привезли с ранениями живота. Один умер в сортировке через пятнадцать минут: там уже мы ничего не могли сделать - последние редкие вздохи.
Второй слабо стонал, просил: "П-и-и-ть, п-и-ть..", двигал беспокойно руками. Пульс - еле-еле. Сразу же принесли в перевязочную. Морфий, камфару, грелки. В верхней части живота - рана сантиметра два. Ощупывание бесполезно. Ясно - ранение, проникающее в брюшную полость, с повреждением органов, может, даже с кровотечением.
Совершенно холодный, весь дрожит - 30 градусов мороза на дворе.
- Нет, так мы не согреем. Давайте в ванную - к железной печке!
Снесли, отогревали полчаса, продолжали капельно вливать глюкозу со спиртом. Не помогает. Давление - 70. Но успокоился, лежит почти безучастный…
- Нужно оперировать, товарищ капитан!
Кивнул. Хочет поговорить, мы тут же наклонились над ним.
- Да, раз нужно… только… чувствую… умру. Знаете, как мы воевали… Я ротный… рота у меня… выстояли в ноябре, теперь гоним… Народ такой замечательный… как один поднялись сегодня и всегда. Русские люди, сибиряки… жалко мне их. Попадет какой-нибудь горячка - погубит ребят зря… Я их так берег…
Так мы ждали три часа. Он забывался, потом опять начинал говорить, рассказывал о семье: двое детей, был учителем, жена тоже учительница.
…В гимнастерке в документах… Там адрес и… Да-да, принесите мне их… Карточки там… Как это я забыл? Не попрощался… Умираю, а все о делах думаю… Не верит человек в смерть.
Принесли документы, нашли фотографию. Два мальчика, женщина с челочкой, серьезная, некрасивая. Погладил фотографию… Потом забылся, выронил, спохватился, стал шарить руками: "Где… где они?.."
Я решил: "Нет, больше ждать нельзя". Идут часы, уже кончается контрольный срок для живота - шесть часов. Дальше катастрофически растет опасность перитонита. Уже четыре часа ждем - не лучше. Рана почти над печенью, возможно кровотечение… Все уже готово для операции.
- Начинай, Тамара, наркоз.
Обычная, нетрудная, довольно быстрая лапаротомия. Ранение желудка, кровь и пища в брюшной полости, даже осколок нашли. Все дырки зашили, осушили тампонами содержимое. Стрептоцид засыпали. Швы наглухо.
- Пульса нет!
Это Тамара сказала мне, когда кончили зашивать. Щупаю сам - нет. Только на шее бьется артерия. Дыхание редкое, поверхностное.
Умирает капитан. Командир роты. Учитель. Отец и муж… А так хотелось его спасти!
Еще 500 кубиков крови в вену. Еще глюкозу… Ну, очнись же, очнись! Ведь все сделано, как надо, по науке… Нет, не помогает… Может быть, лучше, что не просыпается…
Обнажил артерию, и вкачали в нее три ампулы крови, быстро, с давлением.
Все напрасно, как в песок. Еще час были редкие вздохи, можно было выслушать отдельные сердечные удары…
Уже не молил о чуде. Чудес не бывает… На следующее утро приехали лейтенант и три солдата забирать капитана. Сухо выслушали мои виноватые объяснения. Нет, не поверили, что нельзя было.
Наверное, решили: "Не к тому хирургу привезли…"
Но дело не в личной амбиции. Проблема шока - нужно о ней думать и думать.
Между тем наши войска ушли вперед, и работа схлынула. Стало далеко возить раненых. Наш ПЭП переезжает в Калугу. Бочаров заходил проститься и пообещал большую работу.
- Будете там спецгоспиталем…
- Сколько у нас будет коек?
Он не ответил, что-то думал. Уже уходя, сказал из дверей:
- Коек шестьсот понадобится, не меньше. Все отсыпаются. Бригады ликвидировали, работаем только днем. Ночью дежурный хирург с сестрой обрабатывают срочных, если поступают.
Я съездил в Москву, в медицинскую библиотеку, почитал кое-что по шоку. Думаю о нем постоянно.
Глава седьмая
ФЕВРАЛЬ 42-ГО. КАЛУГА
23 января в полдень принесли приказ: немедленно переезжать в Калугу. ПЭП прислал машины - два автобуса и полуторку. С начальником в последнюю неделю случилась беда: он запил. С утра трезвый, смущенный, в обед - веселый, а вечером - пьяный. Противно. Поэтому собирались без него. Комиссар и Тихомиров командовали погрузкой.
Автобусы большие, но на тяжелый груз не рассчитаны. В первую очередь взяли хозяйство операционной. Кажется, еще погрузили белье, одеяла. Чеплюк и часть кухни - на грузовик. Все остальное - в обоз. Продукты обещали в Калуге дать. Развертываться в зданиях, как в Подольске. Город уже три недели наш, небось, все есть. Так мы рассуждали в автобусе.
Приехали в Калугу утром 24-го, совершенно замерзшие. Как солдаты воюют в такую стужу?
Мы с Тихомировым рассматриваем город с пристрастием - ищем дом для госпиталя.
Длинная вокзальная улица. Все каменные дома сожжены или взорваны. Людей мало. На перекрестках черные дощечки с названиями улиц по-немецки, а ниже - по-русски.
В стороне от проезжей части - немецкая техника. Не так густо, как на снимках в газетах, но попадаются пушки, "разутые" грузовики и огромные гусеничные и многоколесные вездеходы с несколькими рядами сидений для солдат. Я видел в довоенных хрониках, как на них немцы восседали, когда Европу завоевывали.
Поближе к центру стали попадаться уцелевшие дома. В некоторых уже живут - окна заделаны фанерой и досками, выставлены дымящие железные трубы.
Трупы еще не все убраны - видели несколько, валяются в подворотне, в легких френчах, очень белые лица, и волосы развеваются на ветру. Вот они, "белокурые бестии". Домаршировались. Ищу внутри себя чувства: нет, не жалко.
В центре много целых, но замороженных домов без стекол. Один понравился. Вывеска: "Педагогический институт". Завернули. Стекла выбиты, но не горел. Казарма, что ли, была? На стенах нарисованы забавные картинки - жрут, пируют и похабщина. По углам валяются бутылки из-под вин. Посмотрел - французские. В нескольких комнатах выломаны полы - видны щепки, видимо, рубили на топливо. Груды тряпья, русские деревенские одеяла из лоскутов, дерюги. Кутались. Мебели не видно - всю сожгли.
В одной комнате был штаб. Вороха всяких бумаг, и среди них разбросаны солдатские книжки. Возможно, погибших… Солидные книжки, бумага хорошая. Фотографии - все молодые, умные лица. "Культурная нация". Многие интеллигенты на Западе уповали на эту культуру, когда Гитлер пришел к власти, а вышло вот что. Эти вот красивые молодые люди с хорошими прическами насилуют, жгут, убивают…
Этот дом нам подходит. Нужно немедленно начинать ремонт. Заделать окна, затопить.
Внизу нашли кабинет с целыми стеклами. Выгрузили имущество. Затопили печку, хотели согреться. Безнадежно! Стены так промерзли, что для оттаивания понадобится неделя. Нужно устанавливать времянки - железные бочки. Мы еще опыта не имеем. Да и где искать бочки, трубы?
Мы - четверо врачей - обосновались все-таки напротив, в деревянном домике. Чудные русские люди попались. Первый знакомый, переживший немцев. Старый учитель естествознания. "В Дерпте вместе с Бурденко кончал". Его жена - помоложе, тоже учительница. Приняли нас, как родных. В захламленной интеллигентской квартире было холодно, но терпимо. Вскипятили чай, принесли картофельных лепешек.
С Тихомировым распланировали госпиталь. И началась страда ремонта… Дрова, доски, уборка, плотники, дружинницы, транспорт…
Утром 26-го все изменилось. Приехал начальник ПЭПа и сказал, что дом мал. Вместит триста человек, а нужно шестьсот. Приказал сейчас же принять помещение ЭПа вместе с ранеными. Это оказалось недалеко. Мрачное трехэтажное здание бывшей духовной семинарии. Высокие полукруглые окна заделаны фанерой и досками, во многих торчат трубы, из которых валит дым. Солидный подъезд, большие двери и ряд машин с ранеными. Разгружают. Знакомая картина: носилки, торчащие из-под шинелей шины Дитерихса, согнутые сидячие фигуры с разрезанными рукавами шинелей и белыми бинтами. Сосульки на бровях и ресницах. Стоны, чертыхания, просьбы.
Заходим. Двери с тугой пружиной оглушительно хлопают. Вестибюль со сводчатыми потолками. Темно. Едкий дым, влажный туман. Чуть виднеется свет нескольких коптилок. Из вестибюля - вправо и влево - широченные коридоры, тоже со сводами. В два ряда на полу стоят носилки с ранеными, посредине проход, едва можно разойтись. Холодно. В конце коридора бочка, в которой тлеют сырые дрова, и дым валит через дыру. По обе стороны коридора - классы. Окна в них забиты почти полностью - оставлено по одному квадратику стекла. В каждом - бочка с сырыми дровами, труба торчит в окно. В некоторых кровати без матрацев, на них носилки. В других - носилки прямо на полу. В третьих - голый пол. В палатах и коридоре мечутся фигуры в белых халатах поверх шинелей, в шапках.
- Санитар! Дай каску!
Каску… Немецкие каски вместо подкладных суден… Вон несет санитар сразу две - к двери на улицу. Разыскали перевязочную. Очень большая комната. Такой же дым, туман, холод. Посредине стоит бочка, правда, огонь в ней поярче, труба тянется далеко в окно. Вокруг печки кучи дров, две скамейки. Сидят раненые. Три стола, на них перевязывают одетых. Две сестры устало передвигаются, халаты поверх шинелей, в шапках. Врач в такой же одежде сидит за столиком и заполняет карточки. Двое санитаров обматывают шины справа от входа. Слева стоит автоклав, отгороженный вешалками, на них висят шинели. Санпропускник есть, но заложен ранеными. Воды нет. Пить разносят в консервных банках.
Второй этаж еще почти пуст. Окна заделаны, печки поставлены, кое-где топятся. На третьем этаже потолки ниже, печек нет, окна заделывают солдаты из саперного батальона.
- Мы вам и отопление наладим… Только когда, не знаю. Водопровод в городе не работает еще. Теперь все ясно. Пошли искать начальство ЭПа. Нашли начмеда. Пожилой, измученный, небритый доктор.
- Мне приказано к 12.00 передать раненых. После полудня начинаем работать на новом месте. Начальник уже там.
Передача состоялась. Доктор просто сказал, что в здании лежит около двухсот раненых, ежедневно они, ЭП - будут давать нам еще примерно сто.
Эвакуации пока нет, потому что возят на Алексин, а мост взорван и раненых перевозят по льду… Дрова можно брать где-то около лесопилки, а воду нужно возить в бочках из реки.
- Засим будьте здоровы! Раненые говорят, что бои тяжелые…
Упрашиваю:
- Вы хотя бы сегодня нам не направляйте новых. Только сегодня.
- Не обещаю. Там у нас на новом месте, наверное, еще хуже. Так что… сами понимаете.
Через час они свернули перевязочную и уехали. Напоить. Согреть. Убрать. Накормить. Только потом - не дать умереть от кровотечения, заметить газовую, чтобы ампутировать, выловить шоковых и попытаться помочь. В последнюю очередь - перевязки и профилактическая хирургия.
Начальника нет. Комиссар не знает, не может. Залкинд - тоже.
Пришлось мне командовать. Вызвал хозяйственников, старших сестер и аптекаршу.
Оказалось еще хуже, чем думал. Простыни есть, а подушек нет. Миски есть, ложек нет. Крупы тоже нет. Аптека, оказывается, в обозе. ("Никогда больше не доверюсь начальству. Никогда!")
Начнроду приказал накормить. Рябову - организовать прием.
После этого началась работа. То есть ничего радикального и быстрого не совершилось, но дружинниц привели, поставили на каждую палату по два человека и обязали обслуживать круглые сутки.
Таким образом освободили мужчин для заготовки дров, чтобы воду подвезти, за продуктами съездить, чтобы новые палаты осваивать - раненые не переставали прибывать. Воды привезли, котел в прачечной затопили, начали варить гречневый суп. Пришлось идти по дворам просить посуду - ведра, ложки…
Самое трудное было наладить отопление. Дрова сырые, тяга в бочках плохая, дым просто жить не дает. Промерзшие стены сразу покрылись влагой и дали туман. Пришлось разломать пару сараев.
Наконец осталось мое собственное дело - хирургия.
С Залкиндом договорились сохранить старые бригады, как в Подольске, и он выйдет на ночь.