- Таким образом, - продолжил Патриарх, - Государь соединится с Бутурлиным и Хмельницким, а мы, со своей стороны, из Смоленска будем силу им направлять. В те места, где они больше всего нужны. У Польши обломали когти, теперь ее никто не боится. Хватит, долго они, ляхи, грызли нас. Если возьмем Ливонию, любой враг нам не страшен. А вот ещё добрая весть, только вчера пришла, - Никон вытащил из стола грамоту, - молдавский царь просится под нашу руку. Об этом гетман Хмельницкий сообщил. В Молдавию придется посольство с подарками отправлять. Соболь - всегда хорошая приманка.
- Интересная задумка, - холодно произнес Морозов. - Царю она понравится. А вот откуда столько стрельцов и денег взять, на новую войну-то?
- Я надеюсь: волынские и галицинские русичи помогут. Что, их души не чают нас, не одному Богу молимся? Правда, они обижены на наших воинов - разорили их, над женами измывались. Стыдоба…
- С этим мы разберемся. Виновных через виселицы и кнуты пропустим в научение остальным, - бросил Милославский.
- В Ливонию нам не собраться - чума людей скосила, - вновь не отступал Морозов.
- Божьей милостью новые стрельцы родятся… В поход с государем отправлю икону Иверской Божьей Матери. Поведет нас и в Варшаву, и в Краков. Вырвались из-под ляхов, теперь надо освободить и братьев по крови. Все русские земли в единый кулак надо собрать. В одно государство. О чем наши деды мечтали, то надобно в жизнь претворить. Добравшись до Киева, Олег бросил Аскольду и Диру, тем, кто предал свой народ: "Вы не князья и не бояре!", и приказал их повесить. Этим он показал: Киев - это Русь. На врата Царьграда он свой щит прибил - вот где, мол, наша граница.
… Когда Морозов передал царю разговор с Патриархом, тот перекрестился и сказал:
- Бог укажет нам путь, и мы победим. Верь мне, с победой возвратимся.
* * *
Словно кудадей искать двинулась вся Москва. Богатые - на тарантасах и колымагах, стрельцы - верхом, у кого кроме своих ног не было ничего - пешком. На Новгородской дороге ступить было некуда - повозки, лошади, люди, люди, люди… Только монахов из шести монастырей. Все шли на закладку Нового Иерусалима.
Впереди всех ехала царская кибитка. Она виднелась издалека, красным сукном обтянутая. Июльский день был знойным, душным. По дороге стелился пыльный шлейф.
И вот наконец берег Истры. С большака народ ринулся к воде. Не узнаешь, кто монах, а кто боярин. С ног до головы все были в пыли. Помылись, искупались - снова в дорогу. Теперь через березовую рощу - на гору. Среди всех - и Государь. Стрельцы его с двух сторон поддерживали, как слабое дитя. На пригорке стоял Никон. Его ждал. С иконой и хлебом-солью. Благословил царя, окропил святой водицею. Хор монахов вперед вышел. Волнуясь, спел "Верую".
- Господи, как прекрасны здешние места! - крестясь, блаженно вздохнул Государь. По щекам и по густой его бороде потекли слезы. Многие вслед за ним заплакали тоже.
- Великий свет-государь, приезд твой сюда, где в честь Отца Небесного мы поставим храм Воскресения, удесятерит наши душевные силы. Поднимемся же на ту возвышенность, где будет Гроб Господен. Славное место мы подобрали, - Патриарх властной рукой указал на пологую вершину холма. С него окрестность как на ладони видна. Зеленый лес, зеленые луга и перелески, озерная гладь. Истра, ящерицей изгибаясь, несла свои воды спокойно туда, где небо соединялось с землей. А уж поляны какие - семицветными радугами переливались от легкого дуновения ветерка! Жара понемногу отступала, отчего стало людям легко и вольготно.
Хор снова запел. Люди с волнением слушали. Какое огромное дело здесь затевается!
Никону принесли пригоршню медяков, он протянул их Алексею Михайловичу:
- Брось их, Государь, в основание монастыря - от них крепче стены станут…
Царь подошел к краю котлована, посмотрел вниз - голова его закружилась. Хорошо, стрельцы его придерживали. Медяки со звоном ударились о камни, заложенные в яму.
Матвей Кудимыч Зюзин туда же два кармана серебряных денег вытряс.
За длинными столами, расставленными под густыми кронами вековых сосен, царь обратился к Патриарху:
- Великий Государь, скажи-ка нам, что тебя заставило это место назвать Новым Иерусалимом?
- Провидение Божье, Государь! Это - рука Господа! Ты хорошо знаешь, что церкви восточных стран и Иерусалим в полоне: все восточные Патриархи пляшут перед турками. Нынче для наших паломников все дороги в святые места закрыты. Вот почему я и нарек это место Новым Иерусалимом. Пусть весь крещеный мир к нам жалует…
Алексей Михайлович похвалил Никона, а вот среди бояр были такие, кто зубами скрипел.
- Смотри-ка, Никон совсем совесть потерял, - шептались они между собой. - Всемирным Патриархом себя мнит. Хитер, бестия!
После угощения начали одаривать будущий монастырь. Царь пожертвовал шесть сел, которые им были отобраны у Коломенского монастыря. Бояре деньги дарили. Кусая губы, конечно.
Когда разошлись по шатрам, стоявшим на опушке леса, князь Хитрово, архимандрит Чудовского монастыря Павел и окольничий Родион Сабуров сошлись вместе.
- Ай да клещ прилип к нам, - первым начал разговор окольничий Сабуров. - Всех нас пропустил сквозь пальцы. Ладно, Государь не свои карманы опростал, а вот Урусов с Ромодановским… Что они, совсем безмозглые? По селу подарили. Шереметев и лес обещал привезти, и тес. Четыре поля от себя отрезал! Или взять Зюзина… С Никоном, я наслышан, за одним столом сиживают - друзья закадычные. Прелюбодеи!
- А сам-то что отдал, простофиля? - злорадно засмеялся Хитрово.
- Подмосковное именьице, - тяжко вздохнул окольничий.
- На что дальше-то будешь жить?
- Зубы на полку положу, - оскалился Сабуров.
- Зубы, конечно, не положишь, а вот на войну тебе придется идти. Там покажешь себя, как Ромодановский, - царь тебе десять имений пожалует.
- Пожалует, жди от него, - бросил архимандрит Павел. - У царя и снега зимой не выпросишь. Зато Патриарху - все на блюде, что ни пожелает. И сам его с раскрытым ртом слушает. Патриарху руки укоротить, слишком много ими власти забрал. Вот к чему вас призываю. Не встанем против него - всех нас рас-топ-чет! Слышите?
- Слышим, не глухие, чай. За это хвала тебе, Павел, - окрыленный услышанным, Хитрово даже заплясал.
Эту мысль они все тайно носили в груди, а вот высказать не смели.
* * *
Матвей Кудимыч метался по постели всю ночь. С вечера, уже перед сном, он поел рыжиков в сметане, съел отварного сома с чесноком и жареную тетерю - вроде бы и еда невелика, а живот прихватило. Матвей Кудимыч встал. Выпил кувшин простокваши, попробовал овсяную кашу с киселем, терпкого хлебного кваса на клюкве - сон всё не шел. Высока и мягка перина лебяжья, а ему сучковатыми досками казалась.
Слуги насторожились, чутко прислушиваясь, не скажет ли чего хозяин, не позовет ли кого? Беда в тяжелый час показаться ему на глаза: палкой до смерти изобьет. Якима, своего верного пса-ключника, у которого горб торчком стоит, давеча пинками угостил.
Тянется ночь, конца и края ей нет.
Лишь под утро боярин затих. Яким посмотрел в дверную щель, обрадовался: "Слава Богу, спит! Христос-Спаситель, помоги!..". Зевнул, раскрыв волчью пасть, перекрестился и лег у порога прямо на голый деревянный пол. Уснул, как умер, - крепко, без сновидений. Даже и не заметил, как солнце бросило на землю свою позолоту. "Ку-ка-ре-ку!" - петухи рвали свои горла. Но Яким и петухов не слышал, так утомился за ночь. Проснулся от стука в ворота. "Ох, Матушка-Богородица! Проспал!" Вскочил, выбежал на крыльцо, боком спустился с крутых ступенек, доковылял до высоких тесовых ворот.
- Кто там? - спросил шепотом.
- Это я, открой…
В узкую щель протиснулся Макар, уличный сторож, огромный, с рыжей бородою.
- Что разбудил, чирей?
- Возы пришли из Отрадного, - загудел басом сторож, сам кивком показал за ворота. - Холсты, бают, привезли, лисьи меха, растопленный воск и три бочки меда. Пустить?
- Вначале спрошу самого, - Яким поковылял в хоромы.
Зюзин сидел обложенный подушками. Борода и усы в пуху, седые волосы мокрые. Глаза мутные, больные. Яким дословно передал услышанное.
- Ну, ну, - добрая весть смягчила князя. - Скажи им, пусть ждут.
Когда Яким вышел с приказом во двор, обозные уже спали на траве-мураве. Только один парень удивленно разглядывал всё вокруг. Чего уж говорить, богат Матвей Зюзин, очень богат. Одних только сел у него под Москвой шесть, да ещё три имения где-то в дальних краях. И терем его двухэтажный, из желтого кирпича сложен. Окна из чистых стекол, наличники резные, как напоказ. За теремом зеленеет густой старинный сад, житницы разные, амбары, коптильни, маслобойка… Чего только нет!
Через часок на крыльцо выплыла широченная фигура в красной шубе, куньей шапке. На губах у боярина - недовольство. Чем ниже кланяются ему мужики приезжие, тем строже становится его взгляд.
- Щами вчерашними вели их накормить! - пощупав все три воза, бросил он Якиму и, подобревший, снова поплыл в терем. Когда обоз выгружался в бездонные амбары, Матвей Кудимыч думал о том, каким бы счастливым он был, если б на тот свет не ушли жена его, Акулина Романовна, да Пульхерия, их разъединственная дочка. Чума их сгубила. Да и брат Василий пропал без вести. Пол-Москвы он поднимал на его поиски - тот словно в воду канул, не нашли его… Признаться, брат ростом был только высоким, умишком-то Бог его не наделил. Даже в воеводы не вышел. Царем прогнан из Кремля, где недолго служил. Ничего, его голыми руками не возьмешь. Он, Зюзин, так врагам не дастся. Кто они, его гонители? Морозов с Бутурлиным? Львов? Клопы холопские! Они только при Михаиле Федоровиче, отце нынешнего царя, наверху оказались. "Не проглотите, подавитесь!" - думал Матвей Кудимыч. Хорошо, теперь его Никон поддерживает, с ним он не пропадет. Теперь Патриарх Государь, а не молодой Романов. Такой владыка у них, каких Россия не видывала сроду! Ума палата!..
В животе у Зюзина снова забурлило. Крикнув повариху, он заказал завтрак. Съел копченую стерлядку, выпил два сырых яйца, ковш ряженки да ковш клюквенного кваса. Хорош квас, ядреный! Хлопнул в ладоши князь - и вот уже перед ним стоит ключник Яким, который словно и не выходил из хором, а всегда, навострив козлиные уши, стоял у порога.
- Мужики из Отрадного уже уехали?
- Уехали, уехали! - кланялся ключник. И сообщил: - Пресветлый Патриарх тебя приглашает. Вечером…
- Откуда знаешь, сморщенный огурец? - Зюзин косо посмотрел на смерда.
- Монах приходил недавно. На улице с ним беседовал. Рассказал мне, что множество новых книг они напечатали, с красивыми рисунками. Библию обещал мне подарить. Вот пошлют сюда его в следующий раз, и принесет…
- Э-ка, нашелся библейщик!.. Ученостью свое уродство всё одно не скроешь. Ты ведь ключником у меня служишь, а не чернецом монастырским.
- Уж лучше бы в монастырь уйти… - хотел было восстать ключник, но, увидев злое лицо своего хозяина, мышонком проскользнул за дверь. Горяч, очень горяч князь Зюзин!
* * *
Поднявшись на крыльцо патриаршего дома, Матвей Кудимыч остановился передохнуть. В груди его кололо. Опираясь на посох и тяжело дыша, пошел маленькими шажками. Боялся, что поскользнется - ступеньки мраморные, гладкие.
- Князь, в келью святого отца Филиппа пройдем, - сказал ему хохол Епифаний Славенецкий, ожидавший у дверей. От красного его лица хоть огонь зажигай. Наголо выбритый, на макушке один лишь клок волос торчит. Зюзину хотелось плюнуть, как на черта, но сдержался. Бормоча себе под нос что-то невнятное, пошел за иереем.
Келья, куда по темному коридору провели Зюзина, в конце Крестовой палаты. В ней холодно, как зимой. К узкому решетчатому окну подвешен медный чайник. Всюду, куда падал свет от лампадки, висели паутины.
Вздрогнув, Матвей Кудимыч остановился у порога, не понимая, зачем сюда его привели. Что, другого места не нашли?
После того, как в этой келье жил митрополит Филипп, прошло много лет. Отсюда его, закованного в цепи, вывезли в Тверской монастырь, где опричник Скуратов его задушил (по приказу царя) подушкой. Сколько молитв прочел здесь Филипп за Русь, сколько архипастырей он принял и иностранных послов!
О чем же поведет с ним разговор?.. Сердце у Матвея Кудимыча ходуном ходило, словно он уже услышал тайный шепот.
В стене вдруг отодвинулась половинка дверцы, и вошел Никон. На нем была монашья ряса, голова не покрыта. Поздоровался с князем, посадил его на широкую скамью и сразу начал с дела: рассказал о письме, только что полученном им от государя. Романов писал, как они добрались до Галиции и Ливонии, как разгромили пана Потоцкого. Тут Никон прочел вслух: "Пану помощи неоткуда ждать, польским королем вместо прогнанного с трона Казимира стал Карл X, шведский принц…" В письме рассказывалось и о том, что князья Петр Семенович Урусов, свояк Глеба Ивановича Морозова, и Барятинский стоят под городом Брестом, князь Волконский, вышедший с казаками на стругах, успел взять селения, лежащие у притоков Днепра, Припяти и Горыни. Государь не забыл напомнить и о гетмане Богдане Хмельницком, назвав его "хитрою лисою", опасающейся, что русские отберут у него Подолию с Волынью. Конечно, если возьмут русские эти земли, от украинского пирога отрежут лакомые куски. Выговской, бывший писарь Хмельницкого, вставший против своего гетмана, хотел сообщить литвинам "о безмерной жадности Москвы", да письмо наши вовремя отобрали у гайдука-почтаря, и теперь оно находится в штабе стольника Юрия Юрьевича Ромодановского.
Государь не забыл написать и о том, что под Смоленском он подписал грамоту, где говорится: если новый польский король не выполнит его требования, войну он не остановит.
Под угрозой дальнейшего продвижения русских войска Радзивилла и Выговского соединились. Москали тоже не дремали. "Врагу не ведомо, - писал Алексей Михайлович, - что стольник Бутурлин и полковник Василий Золотаренко все их обозы сегодня же уничтожат и захватят все знамена…"
Никон прочитал Зюзину и те места из письма, где царь называет его Государем Всея Руси и похваляется своими победами. Но Патриарх знал, что это только половина правды. Верные люди из армии сообщали ему, что Государь труслив, долго ведет переговоры с Сапегой и Радзивиллом. А ведь Никон не раз ему говорил: "Этим голодным волкам не стоит верить!" Только из-за нерешительности Романова шведы вошли в города Гродно и Дриссу, их король сообщил Хмельницкому о продаже украинцев русскими.
Матвей Кудимыч слушал, слушал Никона и не удержался:
- А меня, Святейший, зачем сюда пригласил? В ратных делах я не понимаю, да и Государь со мной не считается. Какую пользу от меня ожидаешь в этих вопросах?
Никон поднялся - рукава его рясы вороньими крыльями встрепенулись. Прошелся по длинной келье, поучающе начал:
- Матвей Кудимыч, помолись перед аналоем святителя Филиппа, дай клятву, что ни перед каленым железом, ни перед ликом смерти не продашь меня за то, что открою тебе здесь.
Зюзин не сразу понял просьбу Патриарха. Только сердцем чувствовал: тот раскроет ему то, от чего, возможно, зависит его дальнейшая судьба.
Оба опустились на колени. Слово в слово Зюзин повторял за Никоном слова клятвы. Потом Матвей Кудимыч стал слушать. Наконец Патриарх замолчал. На боярине будто не толстая шуба висела, а наизнанку вывернутый тулуп. Аж похолодел от услышанного. Это как понять: Государь за Аввакума стоит?! Даже потаенное письмо отправил в Сибирь воеводе Алексею Пашкову. Протопопа, мол, ты не трогай, дескать, не я его туда послал, а Никон, и в этом деле ему помогал Зюзин. Хорошо, что письмо не дошло до адресата, верные люди вовремя его перехватили, и теперь оно у Никона.
- Выходит, Государь за глаза и на тебя воду льет. За спиной козни строит? Вот этого он не хочет? - Матвей Кудимыч в угол показал кукиш, как будто царь рядом с ними в келье находился.
- Не ставь себя ниже других, князь, - сказал Патриарх. - Но и о хитрости врагов не забывай. Думаю, пора Милославским рот заткнуть, в казну они своими мордами залезли!
- Хорошо, Святейший. Царю и ты больно-то не доверяй. Знай, Тишайшим его прозвали по ошибке…
Домой Зюзин возвратился за полночь. Яким открыл ему дверь и сразу же сообщил: у них в гостях находится Ордын-Нащекин, брат его покойной жены. Теперь он служит во Пскове воеводой. "Видать, и его Патриарх пригласил", - подумал князь.
- Афанасий Леонтьевич за стол не стал садиться - как приехал, сразу прилег. Устал, знать, с дальней дороги, - добавил ключник.
- Не трогай его, пусть отдыхает, - приказал строго Матвей Кудимыч.
Через открытое окно в горницу шел свежий воздух, настоянный ароматом цветов благоухающего сада. Пели какие-то неведомые птицы. Князь поднял со стола колокольчик, слегка встряхнул его.
Пламя свечи заколыхалось от легких шагов вошедшей девушки. В горнице пахло только что сорванными с ветки яблоками. Но яблок нигде не было. Оголенные по локоть руки она испуганно прижимала к груди. Гладкие ее плечи прикрывала домотканая белая кофта. Красные узоры на груди трепетали от прерывающегося дыхания.
- Как звать-то? - спросил Матвей Кудимыч, разглядывая незнакомую служанку. На губах его заиграла таинственная улыбка.
- Виринеей… - девушка так покраснела, словно во время поцелуя ее поймали.
- Виринеей, говоришь? Красивое имя тебе дали. - Князь о чем-то снова задумался. - Раньше-то тебя не видывал.
- Я здесь второй день, - тихий голос девушки звучал как птичья песня.
- Откуда родом-то?
- Из Отрадного…
- Из От-рад-ного, - растягивая слово, князь лизнул губы, будто только что свежей малины отведал. - Пройди-ка поближе.
Девушка попятилась.
- Э-э-х! - Матвей Кудимыч тяжело встал со скамьи.
- Боюсь я…
- Дурочка! - Зюзин во весь рот улыбался. - Приготовь-ка постель, поздно уже, спать пора. - И, подойдя поближе, взял девушку за руку, подвел к широкой кровати. - Не бойся. Ты мне нравишься. Будешь умницей, вместо жены холить стану.
В саду закричала сова, будто кто-то ее за хвост потянул.