* * *
Вот уже второй год российские полки гуляют по Европе. Бои велись затяжные: враг за каждый пятачок земли дрался. А ещё, куда ни глянешь - одни моря да реки. Без судов как без рук. Наконец нашим удалось выйти к Финскому заливу, остановились передохнуть и ждать помощи новыми силами и продовольствием. Здесь же, вблизи крепости Орешек, провели осень.
Эту крепость в 1323 году построили новгородцы для охраны своих земель. Через ее порт велась торговля с Европой, здесь был создан небольшой парусный и гребной флот. В XVI веке шведы захватили близлежащие городки и Орешек. С потерей крепости Россия оказалась без моря, была оторвана от Европы. По Столбовому договору царь Михаил Романов, отец нынешнего государя, заставил шведов вернуть новгородские земли, а вот морские крепости ему не отдали. Недаром тогдашний шведский король Густав-Адольф на сейме, смеясь, объявил: "Свои каменистые поля пусть русские теперь грызут, а у нас осталось море, без него заживо похороненным себя чувствуешь…"
Взятие Смоленска вновь окрылило русских. Теперь можно было подумать и о возвращении морских побережий.
Вот почему после отъезда царя в Смоленск Никон отправил Петра Потемкина с полком к Финскому заливу и вслед послал полк донских казаков. Через Новгород Потемкин доехал до залива и приступом взял его правый берег. Зря по сей день историки наши стараются уверить нас, что "окно в Европу" прорубил Петр I. Начало было положено Никоном.
Когда Потемкин открыл путь царю, Алексей Михайлович вошел в Ливонию, взял Динабург и начал готовить своё войско к новому штурму. Городу дали новое название: Борисо-Глебов.
В день Покрова, после литургии в только что построенной православной церкви, Государь пригласил к себе своих воевод: Матвеева, Сабурова и Хитрово.
- Дела наши плохи, - сказал он им, - Никон пишет, что по осеннему бездорожью военное снаряженье и продовольствие не на чем сюда доставить. Обозы двинутся, когда дороги замерзнут. Вот только как осень выдюжим - лошади и люди от голода вымрут.
- Что же нам делать, Государь? - спросил Хитрово, который на рожон никогда не лез первым.
- В Полоцк надо собираться. Так и Патриарх предлагает.
- Сидя в Кремле, Никону легко учить, - пробубнил Сабуров.
- А как без моря быти, об этом ты подумал, окольничий? - рассердился Государь. - Орешек шведам оставим, тогда спрашивается, зачем мы сюда прибыли? На море глядеть? Соберем новые силы, тогда обратно вернемся.
На третий же день русские двинулись в Полоцк. По пути Юрьев (Дерпт) взяли, оставив там для защиты половину полка.
Через месяц царь отправил Артамона Матвеева в Вильну, где московский посол вел переговоры с поляками. Надо было выиграть время. Алексей Михайлович ждал свежих сил и съестных припасов.
* * *
За государственными заботами Никон и не заметил, как белые сугробы сменились бело-розовой кипенью садов. На московских улицах цвела черемуха, зеленели березы.
Патриарх часто бывал в Новом Иерусалиме. За год здесь построили половину храма Воскресения, кельи, склады, другие подсобные помещения.
Никон царствовал, упиваясь своей властью и в мирских, и в духовных делах. И не замечал, что противников у него ещё больше прибавилось. Новый монастырь одним своим именем возбуждал ярость врагов: что, мол, этот смертный надумал - центр мироздания по своему разумению устраивает, русскую веру под залог отдавая?..
Двести мастеровых поднимали храм. Работали с зари до позднего вечера, без отдыха. Клали стены, рубили срубы, рыли ямы, топили смолу, месили глину, гасили известку… Никон трудился рядом со всеми. Иногда по спине и кнуты пускал. А как же быть с теми, кто слова поученья не понимал?
На ближний взгорок, рядом с храмом, поставили небольшую часовенку - Отходную пустынь. Она трехъярусная, с витыми лестницами, из бревен вырублена. Здесь одну кельицу Никон себе взял. Как владыка. Вот только сложат стены, в нее он и перейдет на постоянное жительство.
Под вечер Никон осмотрел свою будущую обитель. Она пока изнутри не убрана - под ногами скрипели кирпичные осколки и песок. Сел на доску, снял сапоги. Ноги в ссадинах и мозолях. И руки все в царапинах. Камни да кирпичи таскает, не свечи! И как ни утаивай, со здоровьем у него не так, как в былом. Часто и суставы ноют, и сильно сердце жмет. Эх, у каждого дуба свой век!
Послышались шаги, и на пороге встал старший каменщик.
- Утомили мы тебя, святейший, как холоп трудишься. Отдохнул бы… А мы и одни управимся.
Никон строго посмотрел на детину. Его глаза лучились добротой, говор показался знакомым. Спросил его по-мордовски:
- Ты откуда родом, молодец?
- Из-под Коломны, - удивился тот, но ответил по-эрзянски.
- И тут живет мордва? - как бы ненароком спросил Никон.
- Она везде живет! - с гордостью ответил каменщик.
На строительство были собраны люди из Коломенской епархии, где епископом раньше был Павел, архимандрит Чудовского монастыря и царский любимец, которого за глаза звали "красноликим" за то, что он быстро поднимается по должностной лестнице. Умом-то он не очень выдался, зато на слова прыткий и подлиза. И перед ним, Никоном, плясал, отчего тот частенько бесился. Да куда денешься - царь не раз просил: его, мол, рядом держи, но его Никон все-таки выгнал с насиженного места.
С мордвином по-доброму и поговорить не успел, как стукнули в било. Это зодчий Абросим звал на ужин.
На улице стояла тишина. Вода в Истре черная, неподвижная, словно замерла в ожидании. Мужики спустились с лесов вниз, старательно вымыли руки. Весь день они, трудясь, молчали, а теперь загалдели. Увидев Патриарха, примолкли, не зная, как себя вести. Самый пожилой из них, бородатый верзила, наконец нашел, что сказать:
- Благослови нас, Святейший!
За столом Патриарх расспрашивал мужиков, платят ли им заработанные деньги, не обижают ли…
- Я от податей вас освободил. Наслышан, всю зиму семьями голодали, поэтому каждому по три пуда муки выдал. Кроме этого, из церковной казны по три рубля дал. Все получили?
- Да, Святейший, спаси тебя Господь! Один ты нас выручаешь, за тебя мы век будем молиться, - горячо молвил один.
- Своими очами видим тебя среди нас - и это уже счастье, - заговорил другой.
- Ещё я приказал использование ваших лошадей считать за уплату оброка. Бояре, чай, готовы последний кусок изо рта вырвать?
- Это точно. По-волчьи грызут нас. Обирают до нитки. Да ничего, Бог не выдаст, свинья не съест! - Бригадир каменщиков, тот самый мордвин, который только что побывал в келье у Никона, хлопнул своей шапкой по колену. От нее красный туман поднялся.
После ужина Никон вернулся в свою келью. Ныли руки и ноги. Позвал Епифания. Тот принес корыто теплой воды, вымыл ему ноги, затем надел на них беличьи чулки, заставил прилечь и прикрыл тулупом.
- Ой-ой, волосы у тебя совсем поседели, - бормотал иерей, хлопоча вокруг Патриарха. - Спи, ни о чем не думай, - и оставил его.
От свежести, идущей через открытую дверь, пламя лампадки трепетно дрожало. Никон, стиснув зубы, глухо застонал. Сегодня он чувствовал себя одиноким и никому не нужным. Русские церкви в бурном водовороте закружились, ударились об каменистые берега. А он, отец отцов, в лесной глуши, куда и медведи редко заходят, Божий храм воздвигает. Раскольники же острые клыки в его душу вонзили. Аввакум из Даурии царю на него доносы пишет, Федосья Морозова ближних бояр против него подняла. В чем его вина? Что хочет святыню из Палестины в Московию перенести? Так от этого величие России только возрастет, и ее паломники не станут бродить по чужим странам.
Вон соловецкий архимандрит Илья новое книгопечатание назвал "мором". Об этом ему написал монах Дионисий, который когда-то на лодке возил его на соловецкую Голгофу.
"Илья тебя, святейший, вором называет, - пишет Дионисий. - Мол, из ризницы нашего монастыря ты украл золотой нагрудный крест и дорогие книги…"
"Поставлю Новый Иерусалим - и снова в Соловках уединюсь. Жди тогда, Илья-праведник, я прощу тебя!" - защемило в груди у Патриарха. Крикнул Епифания и попросил пить.
Иерей принес кувшин кваса.
- Спи, Святейший, завтрашний день тяжелее будет. Начнем колокольню ставить…
"Так Бога снова к кресту прибьют. Прибудет он, а здесь новые пилаты его ждут, - оставшись один, Никон снова окунулся в свои раздумья. - Даже царь такой же, иуда. В последнее время почему-то на меня косо посматривает. Боярами натравлен…" Вспомнился и Богдан Хмельницкий, который уже на том свете. Болезни и заботы его жизнь укоротили. Теперь и верного защитника нет, на Зюзина же надежда плохая.
Спасительный сон до утра так и не пришел к Никону.
* * *
Пролетела осень, весна снега растопила, а русские полки всё ещё стоят на одном месте. Какие думы у государя, почему он вперед не двигается? Петр Потемкин, посланный к Финскому заливу, Никону прислал добрую весть: "…Враг отступил, хотя и умеет драться. К Ладоге через Новгород вышли. Зимой - на санях и верхом, весной, когда Волхов освободился ото льдов, сели мы на суда - и до озера. С хлебом и солью нас встречали, показали крепость, куда финны попрятались…"
Ни писем от царя, ни других вестей. Как в воду канул. Думал об этом Никон, ночами не спал. По городам и весям он послал рассыльных, чтобы собирали для войска зерно, лошадей, порох и пушки. Всё это отправлялось на запад. С боярами приходилось драться за каждый мешок муки. Лиходеи, а не защитники Отечества!
Как-то раз Никону сообщили, что поймали шведского пастора-лазутчика. Петухи и третий раз не успели прокричать, как Андресена, языка-католика, ввели в его келью. Пастор его годов, высокий, с крупным приплюснутым носом.
- Как встретили тебя, ненароком, чай, не обидели? - мягко спросил его Никон. С чужестранцами он любил поговорить наедине, без лишнего глаза, а сейчас из Посольского приказа пришлось вызвать толмача.
На вопрос гость оскалился:
- О-о, слез я не лью. Что Бог дает - принимаю. Только не пойму, зачем ты, Патриарх, сердишься? Колодезной воды хотел попить, да не успел, к тебе взяли…
- Воды и в своих морях напьешься. Все океаны бы захватили, да мы их вам не отдадим. Хватит! С помощью Всевышнего великие воды золотом возвращаются, земля плодами одаривает, луга стада откармливают. Помолимся, пастор, за нашу землю, качающую всех нас, как в колыбели.
Дьяк, как умел, перевел никоновские слова. Андресен молчал.
- Давно из Стокгольма? - Никон словно к другу обратился, а не к врагу.
- Недавно. На корабле плыл. Не попал бы в беду, и твою келью не увидел бы…
- Скажи-ка, почему вы так упорно боретесь с нашими полками?
Андресен тяжело вздохнул, словно на груди его лежал мельничный жернов.
- А если б шведы пришли в Россию… Ты, святейший, что бы на это ответил?..
Голос Никона задрожал, когда он с возмущением ответил:
- Вы не за свою землю деретесь, не лги хоть перед ликом Господа!
Пастор обиделся, лицо его побелело. Никон продолжал говорить ему о грехах, о борьбе с еретиками. Только ему, Генриху Андресену, какое до этого дело? Он был истинным католиком, и всё до последнего талера отдавал своему костелу.
- Я никогда не был лгуном и предателем! - воскликнул швед, как только Никон умолк.
- Не божись! - снова остановил "гостя" Патриарх. - Бес тебя своей хитростью ослепляет. Ты скрытно приехал узнать, какие недостатки у России? Скажу тебе: велика она и богата, вот только ее бояре окраинные недобры.
Оторвались от единой святой и престольной церкви и, словно бездомные собаки, у людей последний кусок отбирают. Наши полки с помощью Христа Спасителя приносят избавление обиженным. С его именем русские туда доберутся, где католикам не жить. На это наша святая церковь благословляет, и они победят.
Пальцы Патриарха, сжимающие распятие на груди, побелели от напряжения. Пастор смотрел на них боязливо.
- Доберешься до Стокгольма - скажи своему королю: русских вы никогда не победите. - Никон встал с кресла, показывая, что разговор окончен.
* * *
Государь возвратился поздней осенью, когда по московским улицам крутился, свивая сугробы, снег. С пол-сотней стрельцов вошел в Кремль - и ни слова от него. Три больших полка остались у шведских границ на попечение Сабурова и молодого Ромодановского, Юрия Юрьевича.
Алексей Михайлович соскучился по жене и детям, больше полугода не видел их, как тут не приехать. Как только он вошел в терем, Мария Ильинична, ойкнув, руками развела: только вчера от него письмо получила, а сейчас сам тут как тут, живехонек. Мужа в губы поцеловала, жарко обняла не стесняясь придворных. Но они поклонившись государю, поспешили выйти, оставив супругов одних.
- Вот приехал. Давно тебя не видел… Как дети? Здоровы? Сонюшка растет? - меняя разговор, смущенно спросил Алексей Михайлович.
- Что с ней, стрекозой, случится? У всех нянек волосы повыдергала. Бесенок, а не дитя.
В прошлом месяце Софье исполнилось четыре годика, но она и здоровьем от других отличается, и характером. В тереме не удержишь, бегает на улице, катается на ледянке. Для нее во дворе Кремля каждый день заливали водой горку.
- Что у тебя самой нового, каких нарядов нашила? - засмеялся Государь и добрым взглядом измерил тучное тело жены.
- Да что здесь нового-то… На днях Никон навестил. Детей просвирами да вкусными пирогами попотчевал. О государевых заботах его самого спрашивай, в эти дела я не лезу…
Пока Алексей Михайлович умывался, царица тоже успела переодеться. Для нее возвращение мужа - самый большой праздник. Сидя за ужином рядом с ним, продолжала рассказывать:
- Нынче Мария Кузьминична Львова заходила. С доброй вестью. Уже под утро она сон такой видела: как будто с неба спустился Спаситель и говорит ей: "Иди, порадуй царицу: мальчиком она брюхата". Боярыня служанку спросила, к чему это, та и ответила, что гость приедет. И, в самом деле, приходил к ним Паисий Лигарид, митрополит Дамасский. Послушал он ее рассказ о сне, сразу сказал, что подобное и он увидел минувшей ночью. К добру ли это, Государь?
- А этот как в Москве оказался? - растерялся Алексей Михайлович.
- Кто, Паисий? Да, чай, Никон пригласил! Чтоб защитить напечатанные книги. Патриарха каждый день позорят… Стыдно-то как!
Алексей Михайлович на жену смотрел хмуро. Она замолкла, поменяла разговор. Стала спрашивать о здоровье, ласково позвала отдыхать в свои покои. Взгляд его потеплел, глаза загорелись огнем.
- Если рожу мальчика, как назовем его? - нежась на руке мужа, спросила позже Мария Ильинична. Смотрит, а он уже спит. Погладила его волосатую грудь, вслух сказала:
- Федей назовем!
- Фе-дей, Фе-дей! - закричал в клетке попугай.
* * *
Через два месяца в Москву пришла недобрая весть: русские полки окружены шведами, даже отступать им не дают. Алексей Михайлович хорошо знал о том, что он оставил там мало сил. Правда, в последнее время из-под Смоленска прибыл воевода Матвей Иванович Стрешнев с двумя полками. И всё равно силы были неравные, да и припасов не хватало. Здесь, в Москве, Патриарха бояре загрызли, один он против них стоял, заставляя снабжать армию. Теперь Государь и Патриарх решили собрать боярскую думу и церковный Собор, чтобы решить военные дела.
В один из январских дней 1655 года, сразу же после Рождества, все колокола столичные объявили о великом Соборе. Москва давно не знала таких призывов. В Крестовую палату собрались бояре и архиепископы. Да и сам город шумел, как лес во время грозы. Люди, от мала до велика, на улицах об одной беде рассуждали: как там, в далекой Ливонии, наши воины? В любой толпе можно услышать:
- Над Ладогой снова шведы хозяева… Слышал, один наш полк они ножами перерезали.
- Тот стрелец, который царю письмо привез, так рассказывал: "Голодом нас умертвляют!" Ей-богу, сам слышал!..
- Последний хлеб отдадим, лишь бы наши не отступили. Без моря света нам не видать. Шведы все пути перекроют.
- Надо нам, братцы, самим туда двигаться на помощь.
- Зачем тебе ехать? Вшей продавать?
- Ну, раз купцам и боярам некогда…
- Что им Отечество, лишь богатство копить…
На другой улице тоже языки свои чесали. Вот какие споры там шли:
- Наш посол Нащокин с украинским гетманом поссорился. И гетман, вместо того, чтобы помочь нам, сам вытянул ноги…
- Пустомозглые наши послы - носы везде суют, а пользы от них никакой… В этом деле умные головы нужны, такие, как Никон.
- Нашел кем хвастаться… Испортил нам церковные книги, испоганил святые каноны…
Споры, сплетни, разговоры по Москве как ветер гуляли. А прислушаться - не всегда пустое брешут.