Противник самодержавия и крепостничества, великолепно знающий об особенностях положения и социального бытия различных групп крестьянства, отлично разбирающийся в специфике крестьянского труда (что проявляется уже в "Любанях"), Путешественник - прекрасно образованный человек, свободно оперирующий десятками имен писателей, художников, ученых и т. п., знаток истории, юриспруденции, литературы, философии, экономики и пр., - а к тому же и вполне светский человек, имеющий в "обществе" разнообразные связи и знакомства, находящийся в курсе споров по острейшим и жгучим вопросам современности и высказывающий при этом самые прогрессивные идеи. Словом, в политическом, философском, идеологическом, общественном отношении Путешественник - двойник автора. Роднят их и многие моральные качества, среди которых в первую очередь - верность друзьям, любовь к детям, чувствительность. Передал автор герою и такое свойство, как женолюбие.
Однако в одном, и весьма существенном, отношении Путешественник решительно отличается от Радищева - в "поведенческом" плане, во внешних проявлениях. Путешественник крайне вспыльчив - до несдержанности, чувствителен - до экзальтации, эмоционально импульсивен. Любое событие вызывает у него повышенно экспрессивную реакцию. Иногда эта экспрессивная эмоциональность проявляется в форме весьма патетических размышлений (можно вспомнить о таких мысленных, например, буквально "выкриках", как "О богочеловек!.." и др. в "Спасской Полести", знаменитых тирадах из "Городни", "Пешек", "Черной Грязи" и т. д.). Нередко внутренние переживания находят бурные внешние проявления ("Слезы потекли из глаз моих" - "Любани"; "…возопил я паки… Я рыдал вслед за ямским собранием…" - "Клин" и мн. др.). Иной же раз эти внешние проявления доставляют (или могут доставить) Путешественнику неприятности: в Софии он "намерялся сделать преступление на спине комиссарской", в Городне же ему самому едва не накостыляли шею "отдатчики рекрутские". Наконец, Путешественник весьма словоохотлив, легко вступает в контакт с любым собеседником, к какому бы сословию, общественному слою он ни принадлежал, умеет его "разговорить".
О Радищеве-человеке по вполне понятным причинам сохранилось немного воспоминаний, но все, что мы знаем о нем, свидетельствует о полной противоположности его поведения в быту. В отличие от Путешественника, Радищев в жизни был человеком в высшей степени сдержанным, крайне скрытным. Сдержан он был и в речах. Сын Радищева писал об отце: "Замечали, что он более отвечал на вопросы, нежели сам начинал говорить… впрочем, мало занимаясь тем, что вне его, он был как [бы] сосредоточен в самом себе как человек, занятый предметом, им овладевшим".
Таким образом, передав герою свои мысли и чувства, наделив его многими чертами собственной личности, Радищев в ряде пунктов (как биографии, так и характера) сделал Путешественника иным человеком, отделил его от себя. В ходе путешествия герой претерпевает серьезную эволюцию, причем эволюция Путешественника связана с переменами в состоянии самого писателя в процессе создания книги.
В конце произведения перед читателем изменившийся человек.
Из Петербурга выехал революционер - и в Москву приехал революционер; но выехал он в весьма пессимистичном состоянии, а приехал человеком, настроенным оптимистично. Эта психологическая эволюция Путешественника и есть результат многочисленных дорожных встреч и картин, вызванных ими размышлений героя. В начале пути он думал о самоубийстве, собираясь отдать бесполезную жизнь богу ("Ты жизнь мне дал, тебе ее и возвращаю, на земли она стала уже бесполезна" - "София"), не вполне расстался с этой мыслью и в "Бронницах". Но даже намека на подобные размышления нет в заключительных главах, несмотря на все страшные встречные картины. Наоборот, во второй половине книги можно увидеть, что в целом остающееся трагическим повествование перемежается шутками; особенно заметно это в концовках большинства глав ("Валдай", "Хотилов", "Торжок", "Тверь", "Завидово").
Постоянно чередующиеся в рассказе Путешественника добродушный юмор, беззлобное подтрунивание, автоирония, иронический пафос, разоблачительная и обличительная сатира, гневный сарказм совершенно очевидно складываются в определенную систему - систему комического разных градаций и форм, с которой теснейшим образом переплетается патетика. Автоирония и ирония, свойственные Путешественнику (и присущие творческой манере Радищева вообще), создают в художественной ткани повествования резкие контрастные столкновения, "стыки" патетического и бытового, трагического и комического, "высокого" и "низменного". Вместе с тем все это резко оттеняет интеллектуально-психологическую индивидуальность Путешественника, ибо присуще только ему одному: ни одной из форм комического нельзя усмотреть в рассказах, сочинениях, речах всех встреченных героем на пути "сочувственников" и единомышленников - от Ч. до автора "Вольности".
Чтобы помочь читателю разобраться в характере книги и в эволюции героя (а может быть, и предварить его в могущей появиться при чтении первых глав мысли о самоубийстве Путешественника), Радищев ввел оптимистичнейшее посвящение А. М. К. Здесь, по существу, представлены в концентрированном виде суть психологического состояния как автора, так и персонажа - и процесс изменения этого состояния. Отчетливо обозначенный в посвящении переход от только уязвленного состояния к "веселию неизреченному", обусловленному тем, "что возможно всякому соучастником быть во благодействии себе подобных", совершился и с самим Радищевым во время работы над книгой, и с радищевским героем во время его путешествия из Петербурга в Москву.
В разговоре о Радищеве-писателе "Путешествию" уделено наибольшее внимание не случайно. Дело не только в объективном историческом значении первой русской революционной книги. В ней с наибольшей полнотой и ясностью проявился реалистический метод Радищева-прозаика, характернейшие для его творчества художественная публицистичность, сочетание трагического и комического, подчеркнутая личностность повествования, его эмоциональность и экспрессия, устремленность на "друга" - читателя, адресата и т. п. Наконец, и в "содержательном" смысле "Путешествие" занимает в радищевском творчестве центральное место. Помимо того что в книгу вошли многие ранее написанные мелкие произведения (см. об этом в примечаниях), с "Путешествием" связаны все прозаические сочинения писателя и значительная часть поэтических.
Содержание "Отрывка путешествия…" в преобразованном виде отразилось в главах "Любани" и "Пешки". Рассуждения о величии исторического деятеля из "Письма к другу…" перекликаются с "Хотиловом", переживания героя "Дневника одной недели" развивают намеченное в "Выезде" и "Софии". Даже столь далекое, казалось бы на первый взгляд, от "Путешествия" сочинение, как трактат "О человеке…", является реализацией замысла, сформулированного в "Крестьцах". Объясняя детям принципы их воспитания, отец - крестицкий дворянин - напоминает им: "Во младенчестве и отрочестве не отягощал я рассудка вашего готовыми размышлениями или мыслями чуждыми… Когда же я узрел, что вы в суждениях ваших вождаетесь рассудком, то предложил вам связь понятий, ведущих к познанию бога… Предложил я вам тогда и о законе откровенном, не сокрывая от вас все то, что в опровержение оного сказано многими…" Именно так построен философский трактат, адресованный детям самого Радищева: в двух первых его книгах идея бессмертия опровергается и отвергается, в двух последних развивается и утверждается, - причем, как подметил еще А. С. Пушкин, Радищев "охотнее излагает, нежели опровергает доводы чистого афеизма".
Глава "Тверь", с одной стороны, заключает в себе зерно замысла "Памятника дактилохореическому витязю", а с другой - предсказывает будущую ломку поэтики, стиховой формы произведений Радищева-поэта.
* * *
Именно различный подход к проблеме формы отчетливо делит весь поэтический путь Радищева на два этапа.
Достоверно принадлежащие радищевскому перу стихотворения, сочиненные до 1795 г., исчисляются всего лишь семью произведениями. Но даже жанровый диапазон их (песня, оратория, эпитафия, ода, "стихи", элегия, молитва), равно как и зрелая стиховая техника, свидетельствует о широких интересах Радищева в области поэзии. Вместе с тем есть нечто общее, что объединяет совершенно различные по проблематике и жанру произведения первого периода поэтического творчества Радищева, - это сугубая традиционность формы, полное отсутствие какого-либо новаторства в стихосложении (при столь же ярко выраженном новаторстве содержания).
Дело в том, что в процессе становления русского классицизма сложилась строгая система жанров, каждый из которых был связан не только с определенным содержанием (в широком значении слова, которое включало в себя идейно-тематическую проблематику, эмоциональный строй, образную систему произведения и т. п.), но и с достаточно прочно закрепленной формой. Принцип механического соответствия формы содержанию в целом был свойствен также поэтике сентиментализма.
Данный принцип характерен и для поэзии Радищева первого этапа. Так, например, "Вольность", произведение принципиально новаторское для всей русской поэзии по содержанию, весьма традиционно по форме вообще и особенно по стиху и строфике. Четырехстопный ямб с отчетливо выраженным одически-публицистическим типом ритма (степень ударности первой стопы выше, чем второй, а ударность третьей больше 50%); десятистишная строфа с рифмовкой АбАбВВгДДг; рифмы, соответствующие принципам "русской" школы функционально значимой рифмовки (впрочем, здесь можно заметить следование и державинской традиции, сказавшееся в обилии ассонансов, наряду с чрезвычайно интенсивной неточной рифмовкой вообще и отказом от стандартных рифм); наконец, сам жанр оды-трактата, всесторонне рассматривающей определенную тему, - все это вполне традиционно. Столь же традиционна полиметрия в оратории "Творение мира" и т. д.
Уже во второй половине 1780-х годов Радищева не удовлетворяло состояние русского стихосложения. Устами "новомодного стихотворца" в "Твери" он осуждает практику классицистической и сентиментальной поэзии, причем выступает с позиций предромантической поэтики и с этой точки зрения критикует свою "Вольность". Первым в России Радищев выдвинул проблему специфически национальной формы. Однако решать ее, реализовать в художественной практике начал не он, ибо сразу по выходе в свет "Путешествия" писатель был насильственно изъят из литературы.
Отвечавший мыслям Радищева литературный "русский стих" (специфически переосмысленный тонический принцип народного творчества, - песни и былины прежде всего) был разработан и введен в поэзию Н. А. Львовым. Познакомился с "русским стихом" Радищев, по-видимому, через "Илью Муромца" Карамзина (см. подробнее в примечаниях к "Песни исторической"). Так как эта форма соответствовала идеям Радищева о необходимости национальных форм, он обратился к "русскому стиху" в поэме "Песнь историческая", а затем в "Бове", куда он ввел уже отдельные моменты полиметрии. Первым опытом поли метрической эпической поэмы в русской литературе явилась последняя радищевская поэма - "Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам".
В мелких стихотворениях второго этапа поэт обращался к различным формам античной метрики ("Журавли", "Сафические строфы", "Ода к другу моему") и к "русским размерам" ("Идиллия").
Практическое решение проблем художественной формы делит поэтический путь Радищева на два этапа, однако по содержательно-художественным принципам поэзия его представляет собой явление весьма цельное. По идейно-философскому содержанию, пристальному вниманию к проблеме историзма, философии истории, отсутствию нормативности и правил, новому поэтическому видению мира, вниманию к этическим проблемам личности и общества, своеобразию образной системы, введению автобиографических мотивов в поэзию, попыткам создания индивидуальных характеристик, обилию конкретных намеков, стилистическому "перепутажу" (то есть смелому сочетанию прозаизмов и просторечия с высокой архаизированной лексикой) и т. д. - поэзия Радищева в целом - одно из самых отчетливых и ярких проявлений русского пред романтизма.
По содержанию все стихотворные произведения Радищева совершенно четко могут быть разделены на две группы.
Произведения одной группы - это стихи (преимущественно небольшие по объему) личного характера, с более или менее явно выраженными автобиографическими мотивами: "Песня", "Эпитафия", "Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду?..", "Почто, мой друг, почто слеза из глаз катится…", "Час преблаженный…", "Журавли" и др. Поводом к написанию каждого из них было какое-то конкретное событие биографии поэта, какие-то (не всегда сейчас могущие быть точно определенными) движения его души, эпизоды его интимной жизни.
Произведения другой группы - это глобальные по охвату материала, по масштабности мысли сочинения, посвященные на первом этапе ключевым проблемам философии истории в ее радищевском понимании ("Творение мира", "Вольность"), а на втором - философско-поэтическому осмыслению реальной истории человечества, причем этот замысел должен был воплотиться в цикле идейно-тематически связанных между собой поэм, огромных по объему.
Первая (и единственная сохранившаяся полностью) поэма этого цикла - "Песнь историческая" - обстоятельный рассказ поэта о древнейшей истории, от библейского "баснословия" до фактического крушения Римской империи. Основанная на тщательном изучении источников, насыщенная колоссальным количеством фактов и имен, поэма Радищева - меньше всего бесстрастное историческое повествование. Скорее это - лирическая "песнь" о древнейшей истории человечества, лирическая потому, что все произведение, от начала до конца, пронизано личными эмоциями поэта, который лаконичными, отточенными формулировками подчеркивает свои симпатии и антипатии.
За внешне комическим сюжетом "Бовы" - "повести богатырской стихами" - скрывался иной план развития сюжета, связанный с новейшей историей России, с проблемами современной государственной власти. Этот второй сюжет, поскольку мы можем судить о нем по уцелевшим частям поэмы, развивался преимущественно в аллюзиях, в иносказаниях, в аллегориях, - да это и понятно: ведь работал над "Бовой" поэт в условиях немцовской ссылки, под неусыпным надзором властей предержащих.
Сюжет последней, оставшейся незаконченной поэмы "Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам" должны были составить древнейшая история России, республиканского Новгорода, прославление борьбы свободолюбивых новгородцев и, судя по прозаическому вступлению, других славянских племен с угнетателями и поработителями.
Особую роль в поэтическом наследии Радищева играет "Осьмнадцатое столетие" - своего рода завещание поэта-революционера и наряду с этим - глубочайшая диалектическая оценка переломного в истории человечества века, данная современником. Исторический оптимизм Радищева, свойственный последнему его произведению, опирается на те самые идеи, которые были художественно обоснованы в его первых крупных стихотворениях, - вере в силу революционной мысли и слова, предшествующих действию ("Творение мира"), и убежденности в неизбежности революционного пути ("Вольность").
Размышляя над ожидающей его самого после выхода "Путешествия" судьбой, в текст "Слова о Ломоносове", завершающего книгу, Радищев ввел вопрос: "Не достойны разве признательности мужественные писатели, восстающие на губительство и всесилие, для того, что не могли избавить человечества из оков и пленения?" Отвечая на этот вопрос, Радищев сравнил действие слова и разума с библейским мифом о создании мира: "Первый мах в творении всесилен был; вся чудесность мира, вся его красота суть только следствия. Вот как понимаю я действие великия души над душами современников или потомков; вот как понимаю действие разума над разумом".
"Первым махом" в русском революционном "творении" было слово Радищева - и это очень четко сформулировал сам автор "Вольности" и "Путешествия из Петербурга в Москву", сказав о себе:
Под игом власти, сей, рожденный,
Нося оковы позлащенны,
Нам вольность первый прорицал.
И потому закономерным и по-своему символичным явилось то, что первым памятником, который воздвигла Советская власть великому деятелю прошлого, был памятник Александру Николаевичу Радищеву.
В. А. Западов
Путешествие из Петербурга в Москву
"Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй".
"Тилемахида", том II, кн. XVIII, стих 514
А.М.К.
Любезнейшему другу.
Что бы разум и сердце произвести ни захотели, тебе оно, о! сочувственник мой, посвящено да будет. Хотя мнения мои о многих вещах различествуют с твоими, но сердце твое бьет моему согласно - и ты мой друг.