Полная луна заливала всё вокруг жёлтым светом, очень мешая человеку, кравшемуся к крошечному окошку, затянутому мутным бычьим пузырём. Дождавшись, когда облачко закроет большой яркий круг, он скользнул к стене дома и прислушался. Внутри было тихо, видно, хозяева давно спали. И то, время ночное...
На тихий стук из дома отозвались не сразу, пришлось стукнуть ещё дважды. Человек уже было решил убираться вон, но изнутри наконец отозвались:
- Кто? Кого черти несут в неурочный час?!
- Я... я это, Олена...
В ответ на шёпот ахнули:
- Васька?!
Женщина бросилась отворять дверь, чтобы впустить, видно, желанного гостя. Тот скользнул в сени, всё так же осторожно оглядываясь. Впустившая его хозяйка прижала руки к груди:
- Васенька... а говорили, что ты с князем бежал... с князем Андреем Михайловичем...
Глаза её впились в лицо княжьего слуги, точно собираясь всё выведать одним махом. Тот прижал палец к губам:
- Тише ты! Бежали, да вот пришлось вернуться...
- Вернулись?! Касатики... вот и хорошо, вот и правильно... - запричитала женщина.
Шибанов оборвал её словесный поток:
- Один я! Пустишь ли?
- А как же?! - почти испугалась женщина. - Проходи, проходи, Васенька.
Поторопилась зажечь лучину, метнулась к печи достать горшок с пареной репой и второй с кашей, взяла с полки завёрнутый в чистую холстину хлеб. Васька толкнул рукомой, тот, перевернувшись, воды, однако, не выплеснул. Заметив это, женщина бросилась долить воды, подала чистый рукотёр.
Шибанов всё делал молча, он и сам не знал, что говорить. Молча ел, черпая ложкой кашу, щедро сдобренную хозяйкой конопляным маслицем. Большими кусками откусывал от ломтя хлеб. Всё же Олена добрая хозяйка... Мелькнула мысль забрать её с собой, но Шибанов эту мысль прогнал, ещё неясно, как сами будут. Игумен денег не дал, каково повернёт в Вильно? Коли князь окажется никому не нужен, то и он, холоп, тем более... О том, что сам может кому-то попасться, Шибанов не думал.
Олена сидела, подперев подбородок кулаком и неотрывно глядя на дорогого гостя. Да и гость ли он? После смерти мужа, известного коваля Данилы, Олена приветила княжьего слугу Василия. Тот часто бывал у недоступной для других красавицы, но о женитьбе речи не вёл, ни к чему. У Олены детей не было ни от мужа, ни долго и от Васьки, а вот теперь она могла сообщить Шибанову неожиданную весть. Радостную ли, и сама не знала.
Наконец Васька насытился и поднялся из-за стола Олена испуганно вскинулась - а ну как собрался уходить? Куда же ночью-то? Но Шибанов и не мыслил покидать гостеприимный дом, напротив, он протянул руку и обхватил хозяйку за талию:
- Пойдём-ка спать. Умаялся...
Но спать не пришлось, истосковавшийся по женской ласке Васька долго тискал красавицу, да и она обнимала долгожданного гостя жарко. Только к утру наконец обессилели и он, и она. Олена так и не сказала нужного Василию. Но, решив, что тот останется ещё не на один день, не торопилась.
Солнце уже высветлило край неба, когда Олена поднялась и нехотя принялась одеваться. Васька лежал, уткнувшись лицом в подушку и похрапывая. Олена уже поняла, что любый пробрался в Юрьев тайно, но выдавать его никому не собиралась, наоборот, мыслила, как бы уйти вместе с ним и дитём, которого носила под сердцем.
Одевшись, красавица сладко потянулась, со вздохом ещё раз оглянулась на спящего мужчину и, взяв подойник, отправилась доить корову.
Но стоило ей открыть дверь, как чьи-то крепкие руки обхватили за горло, шершавая ладонь закрыла рот, не позволяя крикнуть, а на ухо зашипели:
- Замолчь!
Олену потащили вон, а в дом ворвались несколько вооружённых людей. Васька не успел даже толком проснуться. Схватили, и подняв, сильно ударили в поддых, отчего зашлось дыхание. Сопротивляться четверым крепким мужикам было не под силу даже нехлипкому Шибанову.
Скрутив, его посадили на лавку и тут же принялись обыскивать дом. С улицы ввели Олену, разбитые губы которой дрожали, рубаха на груди разорвана - видно, сопротивлялась. В котомке, которую Василий принёс с собой, ничего не нашлось. Дьяк, распоряжавшийся остальными, ещё раз врезал Шибанову в челюсть, прошипел:
- Где князь?!
Васька, с трудом переведя дыхание, сплюнул на пол вместе с кровью выбитый зуб и прохрипел:
- Князь в Литве... А меня к воеводе ведите... С ним говорить стану!
- Мы тя щас отведём! - пообещал дьяк, закатывая рукав. - Отведём!
Трое здоровенных холопов держали Василия, пока дьяк его избивал. Сначала Шибанов пробовал сопротивляться, даже раскидал обидчиков в разные стороны, потом, ударенный в живот, на минуту стих, а очнувшись, снова потребовал:
- Ведите к воеводе! К нему послан!
Схватив Ваську за волосы, дьяк глянул ему в лицо:
- А чего же в ночи, как тать, пробирался? И к воеводе сразу сам не пошёл?
Глаза Шибанова насмешливо блеснули, кивнув на Олену, он прохрипел:
- А вот к ней сначала хотел...
Сама хозяйка дома, всё это время ойкавшая: "Вася... Васенька...", зарделась от этих слов.
Дьяк пообещал:
- И с ней разберёмся...
Шибанова точно толкнул кто, взъярился:
- Её не тронь! Она знать ничего о нас с князем не знает!
Кажется, дьяку даже понравилось, кивнул на Олену холопам:
- Тоже прихватите. Небось при ней разговорчивей будет...
И Ваську, и связанную Олену поволокли к воеводе Морозову. Люди на улице оглядывались вслед, присматриваясь, узнавали, качали головами:
- Глянь, Олена...
- Ага, вместе с Шибановым, что с князем бежал...
У двора воеводы дьяк показал Шибанову на посаженных на кол стражников, не углядевших за крепостной стеной в ту ночь, когда князь Курбский со своими слуги ми бежал из Юрьева:
- Вишь, виновных наказали...
Тот огрызнулся:
- Чем они виноваты?
- А тем, что ты, поганец, помог своему князю удрать! И многие ещё головы положат за вашу дурь!
Шибанов фыркнул:
- Князь право имел отъехать!
- Ты это государю объяснишь, тать проклятый! Если доживёшь...
Их привели во двор к новому воеводе Морозову и пока оставили связанными. Олена поняла, что пришло время сказать Ваське то, что не успела ночью:
- Васенька...
Тот покосился на женщину с досадой, сейчас примется уговаривать. Но Олена зашептала совсем неожиданное:
- У нас с тобой дитё будет...
Шибанов даже не сразу понял:
- Чего?!
- Дитё, говорю, будет...
- С чего это? Столь ничего не было, а тут вдруг... Васька просто не знал, что сказать, но Олене его слова показались такими обидными... Он не верит? Да как же это?! Женщина отвернулась, пряча навернувшиеся на глаза непрошеные слёзы. Думала обрадовать, а получилось, что даже сейчас обидел.
Но больше поговорить не пришлось, Ваську потащили к воеводе, а к Олене немного погодя подошёл тот самый дьяк:
- Что, догулялась, курва?
Глаза женщины зло блеснули:
- Пошто позоришь?!
Дьяк нехорошо усмехнулся:
- А я тебя не то, что позорить, я тебя вон холопам отдать ныне могу. Или голышом по Юрьеву пустить. Хочешь? - Больно ущипнул за грудь, Олена отпрянула. - Ты пособница изменнику, потому расправа над тобой короткая.
Васька стоял перед воеводой, набычившись. Голова гудела, точно не одну ночь пьянствовал, вывихнутое плечо не давало даже поднять левую руку.
- К кому шёл, к княгине?
- Нет, - спокойно покачал головой Шибанов. - Князь велел достать из-под печи его послания и передать старцам печорским и государю.
- Чего?! - не поверил воевода.
Васька перекрестился:
- Вот те крест! Сказал, в подпечье свёрток, в холстину завёрнутый. Царю Ивану Васильевичу писано.
- А княгиня? - всё ещё не мог взять в толк Морозов.
- Княгине ничего не велено передавать.
- Врёшь! - заключил воевода, но велел слугам спешно посмотреть в подпечье. Пока ходили, он внимательно смотрел на холопа:
- К кому бежал князь?
Шибанов пожал плечами - чего теперь скрывать?
- К королю Сигизмунду, вестимо.
- Значит, заранее готовился?
Ну уж на этот вопрос и ответа ждать глупо, если так ловко бежал, конечно, готовился.
- Эх, князь Андрей, князь Андрей... - тяжело вздохнул воевода. Курбский был его другом, а потому особенно сокрушался о нём воевода Морозов.
Пойманного слугу отправили в Москву. Туда же повезли и найденные письма. Воеводам было даже страшно подумать, какой гнев вызовет у государя и сам побег Курбского, и тем более его письмо.
На третий день утром Олену обнаружили в петле, которую та скрутила из оторванного подола. Сколько надо было силы воли и желания удавиться, чтобы повеситься вот так, ведь ноги женщины доставали до пола! Но не вы несла позора и издевательств, подогнула колени, чтобы затянуть петлю потуже...
Дьяк, поморщившись, велел схоронить за крепостными стенами подальше... Тащившие тело Олены стражники вздыхали:
- Какая баба пропала...
Государь с утра был в хорошем настроении. Вчера славно попировали, повеселились, но пил в меру, и голова не трещала. Правда, давило какое-то недоброе предчувствие, но он старательно гнал от себя дурные мысли Устал от бесконечных дел, хотелось попросту на богомолье, как ездили раньше с Анастасией, хотелось отдыха душе.
- Государь... - Голос ближнего боярина был перепуганным.
- Что? - вскинулся Иван. Вот оно, сердце не обмануло!
- Вести недобрые из Юрьева, государь.
Царь выпрямился, окаменев внутри, и повелел:
- Зови!
Но вошедшего воеводу встретил, почти отвернувшие!, вроде разглядывал что-то у стола. Тот замялся, не зная можно ли говорить.
- Говори... - Иван головы не повернул.
- Государь, воевода князь Андрей Михайлович Курбский... - боярин не успел договорить, Иван уже и сам всё понял, что же ещё, если не побег его старого приятеля мог так перепугать воеводу? Но царь виду не подал, стоял как стоял, - ...бежал в Литву!
- Собачьим изменным обычаем преступил крестное целование и ко врагам христианства присоединился?!
Иван Васильевич очень постарался, чтобы плечами удалось пожать презрительно. Эка невидаль - побеги! Сколько их было, сколько ещё будет! При деде Иване бе жали из Литвы в Московию, теперь бегут обратно к Сигизмунду. Плохо, что это Курбский, ведь почти другом много лет был... Но боярин явно собирался добавить ещё что-то. Царь всё же повернулся к нему.
Воевода протягивал два свитка.
- Государь, князь в подпечье письма тебе и старцам печорским оставил. Станешь ли смотреть?
- Что? - Брови царя изумлённо вскинулись. - Как это оставил?
- Его слуга после побега тайно пробрался в Юрьев, чтобы те письма взять, да мы перехватили.
- Где слуга?!
- Привезли в цепях. - Голова боярина склонилась ниже некуда. Понимал, что хоть это чуть оправдает их, иначе за побег Курбского всему Юрьеву не сносить головы!
- Вели привести!
Пока стрельцы тащили из повозки связанного Ваську Шибанова, Иван Васильевич пробежал глазами письмо Курбского. Сказать, что взгляд царя не сулил ничего хорошего, значит не сказать ничего. Такой ярости и бешенства у него давно не видели! Даже рука, державшая лист, ходила ходуном.
Избитого и связанного Шибанова бросили на пол. Он так и остался лежать. Из раны на плече текла кровь, дыхание вырывалось из горла с хрипом.
Государь смог пересилить свой гнев, и оттого, чаю спрятал его вглубь, становилось ещё страшней.
- Где твой хозяин? - Иван намеренно не назвал имя Курбского. Много чести обзывать князем изменника!
Васька прохрипел в ответ:
- В Литве, государь.
- А чего же тебя с собой не взял? Не нужен? - Голос Ивана Васильевича даже стал насмешливым. Это была ухмылка аспида перед своей жертвой. Шибанов хорошо понимал, что ему пришёл конец, но оставался верен хозяину.
- Меня князь обратно прислал, чтобы письма его достал и передал.
- Эти?! - рука царя сжала листы в комок.
Шибанов, как мог, кивнул.
- А к старцам для чего ходил?!
- Тоже с письмом от князя.
- К измене старцев склонял?!
Шибанов молчал. Иван Васильевич поморщился:
- Взять его! Позже поговорю!
Холопа уволокли. Его босые ступни тащились по полу, оставляя кровавый след, который слуги тут же бросились вытирать.
Дворец притих, было ясно, государь в гневе, а его гневная рука тяжела... До вечера Иван Васильевич о холопе Курбского не вспоминал, но долго сидел в одиночестве снова и снова перечитывая письмо беглого князя. Потом позвал к себе Алексея Басманова. Боярин сам хотел попроситься к государю, да не рискнул.
На Ивана было страшно смотреть, его лицо перекосило, оно состарилось сразу на несколько лет. Голос хрипл дыхание неровное. Басманов только собрался сказан, что не стоит Курбский того, как Иван протянул ему лист:
- Прочитай, в чём князь меня винит!
Басманов, с тревогой глядя на государя, взял лист, на чал читать и словно забыл о присутствии рядом царя Курбский выплеснул на бумагу всё, что копил много лет! Князь корил государя за самовластие, всячески изобличал и даже грозил многими карами! Объявлял о приходе на Русь Антихриста!
Иван Васильевич не отрываясь смотрел на Басманова пока тот читал. Но боярин словно не замечал пристального взгляда государя, он ещё и ещё раз пробегал глазами гневные строки, написанные рукой беглого князя. Ещё не подняв глаз на царя, Басманов поморщился:
- Расхрабрился в Литве-то... В Юрьеве небось сидел как мышь!
- Не сидел! И не как мышь! - взорвался Иван Васильевич. - Не сидел он, он измену готовил! Вишь как бежал? Тайно, в ночи, да только, сказывают, мешок золота с собой увёз, а жену с дитём дома оставил!
Почему-то известие о мешке с золотом Басманова удивило:
- Откуда золото? Он же поместий не продавал, кажется...
- Откуда? - Царь даже замер на полуслове. Вдруг его лицо перекосила презрительная усмешка: - А монахи небось ссудили. Из Печорского монастыря! Недаром холоп к ним шёл. И другое письмо к ним писано!
Иван Васильевич схватил второе письмо, попытался в него вчитаться, но, видно, был уж очень возбуждён, буквы, и так неровно написанные, прыгали перед глазами. Протянул Басманову:
- Прочти!
Боярин перечитал вслух. Те же обвинения, только Васьяна и его старцев Курбский винил в отказе выступить против неправедной власти, предательстве в отношении гонимых, а ещё... за скупость, потому как денег не дают!
- Видать, не дали денег-то... - недоумённо протянул боярин.
- У холопа спросить надо!
На сей раз Шибанова не стали тащить во дворец, напротив, царь с Басмановым отправились в Пыточную.
Шибанов висел на дыбе. Щуплый, с аккуратно расчёсанными реденькими волосёнками дьяк старательно выводил буквицы на большом листе. Был он весь благообразный, чистенький и сытый. Маленькие глазки подслеповато щурились, и то, сидя днями в тёмной Пыточной, станешь плохо видеть... Вид дьяка живо напомнил Ивану Васильевичу Сильвестра, хотя тот и был покрупнее, но такой же чистенький и упитанный.
- Ну, чего наговорил?
Дьяк невысокого росточка всё же умудрился согнуться пополам, стал совсем невиден из-под стола, царь с ус меткой смотрел на него с высоты своего роста.
За дьяка ответил палач:
- Молчит про дело, государь. Только своего хозяина хвалит.
- А хозяин его на смерть лютую послал! - Царь выхватил из огня железный прут и ткнул им в ногу Шибанова. Запахло палёным мясом, из горла холопа невольно вырвался крик. - Знал ведь, что мучить станут!
Несмотря на все пытки, Васька стоял на своём: монахи денег не дали и в поддержке князю отказали. А про Курбского твердил, что тот право имел отъехать в Литву своей волей. Иван взъярился:
- А письма досадительные писать тоже право имел?!
Шибанова предали мучительной смерти, но сломить не смогли. Он остался верен своему князю, как пёс, способный вцепиться в горло медведю, спасая хозяина, и восхвалял Курбского даже на плахе! Его труп был выставлен всем в назидание, но долго не провалялся, боярин Владимир Морозов велел слугам подобрать тело и похоронить.
Иван Васильевич взъярился:
- Я караю, а он смеет поперёк моей воли идти?!
Морозов поплатился за своё самовольство, обвини ли в тайных связях с изменником Курбским и бросили в тюрьму.
Государя не было в Москве, он то отсиживался в Александровской слободе, то вдруг уехал в Можайск. Рядом верные Басмановы - отец и сын, каждый для своего, отец для ума, сын для тела. Алексей Басманов был первым, кому Иван Васильевич читал своё ответное письмо Курбскому.
Боярин поражался тому, насколько задело государя послание беглого князя. По нему, так отправить в печь, и вся недолга, а царь вон как переживает... Князь Андрей себя изменой запятнал так, что с ним не спорить надобно, а отправить кого, чтобы в ночи в Вильно прирезали и голову в Москву привезли. Но Иван Васильевич думал по-другому, он принялся ответствовать! Неужто столь задели государя обвинения беглого воеводы?
Послание Курбскому писали не меньше трёх недель! Оно вышло огромным. Иногда государь забывал, что что-то уже сказано, повторялся, но не обращал на это внимания. Главное, что хотел внушить беглому князю царь, можно было бы уместить на нескольких листах, но тот всё ещё втолковывал и втолковывал!
"Письмо твоё принято и прочитано внимательно. Яд аспида у тебя под языком, и письмо твоё наполнено мёдом слов, но в нём горечь полыни...
...Самодержавства нашего начало от святого Владимира; мы родились и выросли на царстве, своим обладаем, а не чужое похитили; русские самодержцы изначала сами владеют своими царствами, а не бояре и вельможи...
...Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же..."
Чего только не было в этом послании, которое позже Курбский назовёт "широковещательным и многошумящим"!
Курбский корил государя за многие казни и ещё не раз укорит. Иван Васильевич возражал: "...царь - гроза не для добрых, а для злых дел; хочешь не бояться власти - делай добро, а делаешь зло - бойся, ибо царь не зря носит меч, а для кары злых и ободрения добрых". Алексей Басманов едва сдержался, чтобы не спросить, как будет государь определять, что добро, а что зло. Правильно, что не спросил, немного погодя сам поймёт как - как в ту минуту вздумается.
Вселенский царь православия свят не только потому, что благочестив, но потому, что он царь. А потому во всём его правда!
Кроме прочего, государь укорил Курбского и судьбой его верного холопа Васьки Шибанова, который до конца остался верен хозяину! Намёк был откровенный - так бы и самому Курбскому быть верным своему государю!
Дурной пример заразителен. Государю донесли, что отправленный им в войска князь Пётр Горенский тоже попытался бежать в Литву! Но на сей раз воеводы оказались более расторопны, погоня настигла князя уже в литовских пределах. В цепях его привезли в Москву. Приговор Ивана Васильевича был строг: изменника не щадить повесить!
Государь скрипел зубами и метался по опочивальне:
- Предатели! Изменники! Никому верить нельзя!