Ему возражали оба Басмановых, старший с укоризной, младший чуть капризно. Обиженно хмурился Григорий Лукьянович Скуратов, всё ближе подбиравшийся к Ивану Васильевичу, смотревший в глаза снизу вверх, точно как верный пёс на хозяина. Но и на них косился царь, в его душе прочно поселилось недоверие, то, которое будет стоить жизни многим и многим!
Князь Курбский хотя и быстро получил послание Ива на Васильевича, и ответить попытался сразу, но второе письмо почему-то не отправил. Оно пролежало больше пятнадцати лет, дожидаясь третьего письма князя-изменника.
Конечно, у Курбского было слишком много дел, чтобы спешить с ответом. Чем он занимался? Всё тем же - предательством!
Король Сигизмунд слово сдержал - пожаловал беглому князю на вечные времена Ковельское имение. Оно одно вполне могло недурно содержать своего владетеля, потому как состояло из самого Ковеля, двух местечек и 28 сел с хорошо развитой торговлей и собственными железными рудниками! Кроме того, князь счёл себя свободным не только от присяги московскому государю, но и от русской семьи и... снова женился!
Из бежавших с Курбским из Юрьева рядом остался только один из холопов, Шибанова он отправил на верную гибель, а Степана убил сам. Но вокруг вмиг собрались те, кому с королевскими милостями повезло много меньше. Стрелецкий голова Тимоха Тетерин, тоже счастливо улизнувший из монастыря, куда был пострижен, которого сам Андрей Михайлович звал зловерным единомышленником, завистливо вздыхал: экий сообразительный этот Курбский, загодя выговорил себе такое благоволение!
В своих новых владениях Курбский развернулся, любая мелочная обида на соседей приводила к погрому в их землях. Князь жёг, грабил и убивал, точно был владельцем всего и всех в округе. А в Ковеле правил как абсолютный хозяин!
Вот уж чего Ковель давненько не видывал, так это порядков, введённых новым правителем. Московский беглец чувствовал себя в городе и окрестностях государем. Князь Андрей Михайлович быстро понял, что нравом король Сигизмунд не в московских самодержцев, в одночасье на дыбу не отправит, а потому нимало не боялся нового хозяина. Что он может? Отобрать земли? Пусть попробует! Пока Сигизмунд будет собираться, Андрей Михайлович всю округу прихватит...
Курбский вышел на крыльцо и остановился, сладко потягиваясь. С двух сторон одновременно донёсся звон колоколов - к заутрене звали два православных храма и один католический. Князь поморщился, вот с чем мириться будет трудно - в Польше и Литовском княжестве всё больше этих папских посланников. Король Сигизмунд привечает не только беглецов с Руси, но и, сказывают, иезуитов. Князь мысленно сплюнул: вот название-то, и не вымолвить! Подумалось, что таковых на московскую землю пускать никак нельзя, они в людские души как ужи в щели пролезут, тогда плакала и вера русская! Сам себе усмехнулся: да ведь ты, Андрей Михайлович, отныне не на родине, и пока жив государь Иван Васильевич, тебе туда ходу нет!
Прислушавшись, как спорят меж собой колокола, вдруг твёрдо решил, что в его владениях в Ковеле будет только православная вера и никаких других! Пусть стоят их храмы, но звонят потише.
Конечно, выполнить это решение князь никак не мог, Ковель не дальняя вотчина под Рязанью, город издавна живёт по своим законам, но жизнь неугодным попортил сильно! И соседям, никак не желавшим признавать его верховенство над округой, тоже. Город разделился на тех кто поддерживал нового князя, и тех, кто стоял за прежнюю городскую вольность. Первым во всём потакалось, со вторых спрашивалось во сто крат больше положенного. Знай наших! Князь принялся править по принципу кто не со мной, тот враг мой! Стоило почувствовать вкус власти, и все укоры московскому государю были вмиг забыты. Укорять самого себя в беззаконии Курбский, конечно, не стал.
Но король потребовал отработать новые владении Отвертеться не удалось, помимо советов, как воевать против московского государя, Курбский был вынужден уже зимой лично отправиться на Полоцк и Великие Луки. Пришлось князю обнажить свой меч против бывших соотечественников.
Андрей Михайлович чувствовал, что от постоянной злости и раздражения у него стал болеть правый бок, а белки глаз пожелтели. Лекарь, которому князь пока доверял, осмотрев бедолагу, покачал головой:
- Это разлив желчи. Не стоит так сильно сердиться.
Курбский дёрнул головой: тоже мне совет! Прописанные противные настои попил только два дня, а вот от вина отказался с лёгкостью. Это не русские ставленые меды, пьют всякие разбавленные настойки! Вообще, душу всё сильнее воротило и от питья, и от еды. Новые приятели недоумевали: еда, по их мнению, была превосходной, всё хорошо прожарено или сварено, и вина отменные. Курбский соглашался, что повара умелые, но нутро требовало совсем другого, даже ночами снились огромные осётры или горы блинов с икрой... А то вдруг пахло кулебякой, какую умела готовить только жена. Был у княгини свой секрет, ловко выкладывали под её приглядом кулебячные слои, уж очень сочно получалось, при одной мысли слюнки течь начинали.
Чтобы отвлечься, он всё больше времени проводил за книгами и письмом. Но теперь писал не отповедь государю московскому, ведь вряд ли Иван Васильевич кому её покажет, нет, хотелось, чтобы обо всём плохом у русского государя узнал весь свет! Однажды, лёжа после ночной попойки у соседа - князя Корецкого - без сна из-за боли в боку, Курбский вдруг придумал: он напишет историю государства Московского, где расскажет о нынешнем царе-самодуре Иване Васильевиче! Мысль настолько понравилась, что поднялся и первые буквы своей книги вывел прямо ночью, не дожидаясь рассвета.
Этой местью князь Андрей Михайлович будет упиваться несколько лет, его не смутит то, что многое напишет со слов, слухов, далеко не всегда верных, назовёт много непроверенных цифр, к чему проверять, чем страшнее ложь, тем скорее в неё верят, Курбский будет с лёгкостью додумывать то, о чём не хватит знаний, взывать к христианскому миру против своего бывшего государя, чем в немалой степени создаст ему славу зверя на троне. Европа, горевшая на кострах инквизиции и растерзанная собственными правителями, с лёгкостью поверит, а сам Иван Грозный даст много поводов обвинить его в жестокости и многочисленных убийствах. Страшен Иван Васильевич в своей ненасытной жажде казней, страшен расправами над виновными и невинными, повинен в реках людской крови, в той чёрной опричной туче, которая опустится на Московию, а потам перерастёт в Великую смуту. Даже в смерти сына виновен... Не виноват только в одном - именно князь Андрей Михайлович Курбский от него никакой обиды не видел! Если не считать обидой отправку боевого воеводы ни службу на опасный рубеж в пограничный Юрьев.
Но утром вдруг прискакал гонец, потребовавший самого князя Курбского. В грамоте, которую он привёз oт короля Сигизмунда, было требование выступить вместе с Николаем Радзивиллом на Полоцк! Курбский замер: одно дело бежать и из безопасного Ковеля клеймить своего бывшего правителя, хорошо зная, что за это ничего не будет, и совсем другое - идти воевать против. А если он попадёт в плен?! У князя Андрея даже мороз по коже пробежал при одной мысли о том, что с ним сделают в Москве, попади он в руки русских!
Шляхтич, привёзший грамоту, насмешливо смотрел на ковельского правителя. Знал её содержание? Злость на прыщавого белёсого юношу, с усмешкой разглядываете го князя, привела едва ли не в бешенство.
Семнадцать дней похода стали для князя Курбского сущим кошмаром. Армия его нового отечества оказалась не меньше склонна к грабежам и насилию, чем все остальные. Собственно, войны-то и не было, так, прошлись на Великие Луки, разорили Луцкие волости, пожгли и разграбили всё, что смогли. Самым страшным, кроме опасений попасть в плен, для Андрея Михайловича оказались грабёж и сожжение церквей и монастыря. Но уж мнения князя никто не спрашивал!
Через несколько месяцев, устав от косых взглядов и обвинений в обыкновенной трусости, которые никто не высказывал вслух, но многие произносили за спиной, Курбский сам ввязался в военные действия. На сей раз очень удачно - их отряд хитростью загнал русский отряд в болото и разгромил его. Князь Андрей почувствовал себя на коне, его уже не волновало то, что лилась русская кровь или грабились русские церкви. В письме, спешно отправленном королю Сигизмунду, он умолял дать под его начало 30-тысячную армию, обещая, что через несколько месяцев от Московии не останется и следа, а Иван Васильевич будет стоять перед троном короля с поникшей головой и умолять о помиловании! Понимая, что слишком многие ему не доверяют, Курбский предлагал приковать его к телеге и пристрелить, если заметят хоть малейшее сочувствие к московитам!
Сигизмунд недоумевал: отчего же так зол на всю Московию князь? Но армию не дал, он и сам не слишком доверял беглому московиту, если человек предал раз, то может повторить. И стрелять его, попав в ловушку, резона не было. Неподчинение постановлению сената сильно навредило князю в глазах многих, к нему стали относиться, как к грубому русскому медведю...
К Сигизмунду примчались верховые из Ковеля - жаловаться на нового правителя. В Ковеле издавна городской суд, но князь Курбский, называвший теперь себя Ковельским, признавал только свой собственный. Пятерых ковельских евреев, обвинённых в неуплате долга кому-то из тех, кто во всём поддерживал нового князя, Курбский велел посадить в помойную яму, кишевшую пиявками! Трое из них такого издевательства не выдержали.
Сигизмунд возмутился и спешно отправил в Ковель своих посланников разобраться. Андрея Михайловича их появление нисколько не смутило. Князь глядел на стоявших перед ним достойных людей, даже не предлагая им присесть. Один из прибывших, знавший Курбского ещё в Москве, поразился тому, насколько подурнело лицо князя, стало жёстким, гримаса всё время неприятная, губы брезгливо изогнуты. Да, видно, предательство никого не красит...
На вопрос, по какому праву вместо суда лично расправляется с людьми, Курбский и вовсе брезгливо фыркнул:
- Разве пану не вольно наказывать своих подданных не только тюрьмой, но и даже смертью?! А королю и ни кому другому нет до того никакого дела.
Посланники не нашли что возразить. А вот многие ковельцы на ус намотали, все, кто мог, принялись собирать пожитки, ведь жить под постоянной угрозой быть казнёнными в случае, если не угодит правителю, слишком опасно.
Князь Курбский, обвиняя Ивана Васильевича в самоуправстве, занимался тем же, только в малых владениях! И от него народ вдруг побежал так же споро, как и от московского царя.
Возмущённый литовский сенат вспомнил, что по закону король не имел права дарить Ковель в вотчинное владение. По требованию сенаторов король объявил что Ковель - владение ленное, то есть Курбским попросту только управляется. Увидев такой указ Сигизмунда, князь буквально задохнулся от возмущения! Его, потомка Владимира Мономаха, поставили в один ряд с другими подданными?!
Сообщивший об указе шляхтич покачал головой: как глуп этот русский князь! Кто в Литве станет считаться с потомком русского рода, если тот не считается с литовскими законами?
Ну и про женитьбу немало злословили. Курбский зубами скрипел, но что мог поделать? Пусть новая жена князя княгиня Мария Юрьевна, урождённая Голшанская, дважды вдова сорока лет, но она принесла мужу, помимо богатства, родство с могущественными литовскими родами - Сапегами, Сангушками, Збаражскими...
Жена очень досаждала князю Курбскому. Мало того, что княгиня Мария не отличалась спокойным нравом, она ещё и не считала себя обязанной быть мужу верной! Сам Андрей Михайлович, с давних лет впитавший Сильвестровы законы "Домостроя", за голову схватился, когда понял, на ком женат.
Развод дорого обошёлся Андрею Курбскому: едва не угодил в тюрьму и вообще остался жив. Он женился в третий раз, но теперь уже на простой девушке, и был с ней счастлив до конца жизни.
Но счастья в Литве князь, похоже, не обрёл...
Польша стала католической, теперь очередь была за Литвой. Вот это в полной мере ощутил на себе православный князь! Он мог предать своего государя, мог бежать в Литву и даже поднять меч на своих бывших соотечественников, но стать католиком Курбский не мог! Но не мог и открыто выступать против иезуитов, рискуя быть попросту зажаренным на костре, ведь всегда нашлись бы недоброжелатели, готовые донести на нелюбимого русского князя.
Прошло всего пять лет после его бегства в Литву, когда в марте 1569 года была заключена Люблинская уния, в результате Польше отошли Полесье и Волынь, а потом Брацлавское и Киевское воеводства. Литва стремительно теряла свои земли, всё больше подчиняясь Польше и в повседневной жизни, и в жизни духовной.
Король Сигизмунд-Август допустил иезуитов в Литву в одно время с князем Курбским. Каждый занимался своим делом - Андрей Михайлович ссорился с соседями и новой женой, грабил округу, иезуиты поспешно прибирали к рукам новых прихожан, а сама Польша - литовские земли. Андрей Михайлович возмущался, но поделать ничего не мог.
Князь Курбский бежал от окружавшей его жизни, но бежал не в другую страну, куда уж дальше? Он с головой ушёл в книги, изучил латынь, принялся переводить Цицерона и Аристотеля, трудился над русской грамматикой. А ещё он с тем же рвением, что совсем недавно Ивана Грозного, обличал Унию. Но открыто выступать прогни иезуитов не решался, занимался всё больше посланиями к православным общинам, убеждая их не вступать в открытые споры с иезуитами, но крепко держаться своей веры. Курбский даже собрал целый кружок переводчиков, правда, сделать они успели немного - перевели только кое-какие сочинения Златоуста, Дамаскина, но в планах были переводы многих писателей IV века.
Польский престол переходил из рук в руки, вернее, сначала его занял благодаря интригам своей матери Екатерины Медичи француз Генрих III, но просидел недолго. Нет, француза не свергли и не убили, он сам сбежал, узнав о смерти брата - французского короля Карла IX Французский престол для Генриха был много заманчивей непрочного польского, потому Польша и Литва снова остались без короля. Курбский оказался прав в своих опасениях, Иван Васильевич в числе прочих попытался присоединить к своим регалиям ещё и польский трон, но поляки стояли крепко - только сын Грозного царевич Иван взамен на огромные земельные уступки и безо всяких гарантий, что завтра власть не поменяется.
Ещё через год князь женился в третий раз, хотя не знал наверняка, жива ли его первая супруга. Да и нельзя было православному жениться в очередной раз, пока жива пани Мария, несмотря на их развод. Но, осуждая Ивана Грозного за многочисленные браки, Курбский себя такой меркой не мерил...
Третий брак оказался удачней второго. Дочь Каменецкого старосты Семашка панна Александра была покладиста, а главное, она искренне заботилась о немолодом уже князе, которого стали одолевать хвори. Александра родила Курбскому двоих детей - Марину и Дмитрия, но оказалось, что обеспечить их будущее при новом короле отец не мог, ковельское поместье ему так и не принадлежало...
Курбскому пришлось ещё раз выступить против своего отечества. Он очень боялся, чтобы Иван Васильевич не взял под свою руку Литву, потому при выборе нового короля был готов поддержать кого угодно. Только князя никто не спрашивал, а избранный на престол Стефан Баторий совсем не благоволил ковельскому правителю. Довольно быстро Курбский почувствовал, что новый король не чета прежним, ни Сигизмунду, ни Генриху. Баторий набирал людей на войну в ковельских владениях Курбского, как и во всех остальных ленных, не интересуясь мнением князя. Когда же тот попробовал сопротивляться, его попросту вызвали в суд и пригрозили огромным штрафом с конфискацией всего имущества.
Князь Андрей сидел, обхватив голову руками и чуть не плача. Губы его зло шептали:
- Тираны! Все тираны!
Баторий повелел снова идти на Московию вместе с ним! Недавно Курбский ходил на Полоцк, вспомнив молодость, храбро бился, но, когда призвал полочан перейти на сторону короля, со стен раздались ругань и проклятья. Князь вылил свою злость в послании к царю, радуясь унижению и бедам России. Распалив себя упрёками, Курбский призывал императора Максимилиана поддержать его и Батория в походе против Москвы! Неизвестно, как ответил Максимилиан, но Баторий рвения князя явно не оценил, давать ему особые права не стал и во главе похода на Москву не поставил. А в 1581 году заставил ещё раз идти в поход вместе с ним уже на Псков.
Курбскому не суждено было услышать проклятья ещё и псковичей. По пути Андрей Михайлович разболелся, ему было всего-то пятьдесят три, но чувствовал себя князь, да и выглядел, сущей развалиной. Его недугом и отсутствием защиты от правителя немедленно воспользовались недоброжелатели, обвиняя в грабежах, убийствах, насилиях. Обиженных нашлось множество, князя засыпали судебными исками, а Баторий совсем не собирался защищать ковельского феодала. Рука польского короля Стефана Батория оказалась не легче тяжёлой длани Ивана Грозного, Баторий согнул заносчивого Курбского в дугу, и тот на исходе своих дней униженно молил короля взять его семью под защиту от имени наименьше го и подножнейшего слуги! Куда девалась заносчивая гордость бывшего русского князя? Андрей Михайлович Курбский умер в мае 1583 года, на год раньше Ивана Грозного, от которого бежал.
В Литве князя откровенно не любили и не уважали На Руси, какими бы правильными ни были его обвинения, высказанные Ивану Грозному, считали изменником, ведь одно дело бежать и обличать в письмах, но совсем другое - с мечом выступать против своего Отечества! То, что его визави по переписке был преступником перед собственным народом, не обеляет самого Курбского. Князь Андрей Михайлович Курбский - предатель собственной страны и собственного народа! Он воевал в отрядах её врагов с оружием в руках и даже сам водил на русичей такие отряды, причём не защищаясь от нападок, а как завоеватель! Этого из биографии беглого князя не выкинешь. И обвинения Грозному писал не потому, что жалел погибших, а потому, что пытался оправдаться перед самим собой и перед потомками, иначе не старался бы, чтобы его письма приобрели известность.
Сам Курбский оказался ничем не лучше проклинаемого им Ивана Грозного, только масштаб имел мелковатый. Грозный тиранил всю Московию, Курбский - вверенный ему Ковель и соседей, которые не могли ответить тем же. Но стоило королю Стефану Баторию грозно глянуть на мелкого пакостника, как вся спесь с того слетела вмиг, стал "подножнейшим слугой". Мелкие тиранчики - самые гадкие; если от злодеяний Ивана Грозного берёт оторопь и рождается гнев, то от пакостей, творимых князем Курбским, появляется чувство гадливости. И не оправдывает его бегство слух о там, что Иван Грозный собирался наложить на него опалу. Тогда московский царь ещё не был так крут, чтобы тайно спасать от него свою шкуру, перелезая через крепостную стену и подводя под плаху многих и многих людей, в тот числе собственных мать, жену и сына.
Андрей Михайлович Курбский предатель не только тем, что бежал, но прежде всего тем, что предал своих родных, оставив их расплачиваться за себя, тем, что воевал против своего народа, своей земли.