* * *
В половине пятого Волгин вошел к Нивельзину. - В передней лежали два саквояжа и чемодан. В кабинете вещи с письменного стола и с этажерок были убраны. - Нивельзин ходил по комнате.
- Значит, совсем собрались в дорогу, Павел Михайлыч? - вяло сказал Волгин, флегматически усаживаясь на диван. - Когда все готово, то и прекрасно. И лошади наняты, как вы тогда говорили, - с утра готовы, и дорожная карета готова?
- Лошади стоят в конюшне. Карета куплена, привезена. Хотите взглянуть? - Очень покойная и легкая.
- Что смотреть-то, я думаю, хорошая. Да и увижу, как буду провожать вас. Прикажите запрягать лошадей.
- Еще рано.
- Не рано.
- Она у вас? Ждет меня? - Он дернул сонетку и велел поскорее запрягать лошадей.
- Да, она приехала к нам. Да вы садитесь-ко, это лучше? - Он притянул к себе Нивельзина и заставил сесть подле. - Сам не люблю ходить, и другим, по-моему, лучше сидеть. - Он залился руладою, потому что сострил, как по крайней мере сам был убежден. Потом погрузился в размышление. - Это затем я посадил вас подле, чтобы взять в руки, и возьму, и не выпущу, пока не провожу. Нельзя иначе, потому что невозможно надеяться на людей, - надо держать их в руках. - Эта острота была нисколько не хуже первой, и следовало бы Волгину также наградить себя за нее руладою, но он оставил себя без поощрения и, помолчавши, вздохнул, покачал головою и начал: - Да, надобно будет взять вас в руки. Точно, она приехала к нам: это было поутру: была взволно…
- Она у вас с утра? - Что же вы не прислали сказать мне? - Паспорты готовы у меня с десяти часов.
- Не дослушавши, да уж и сердитесь, - эх, вы! - вяло сказал Волгин. - Вы дослушайте. Я вам говорю, она была взволнована…
- Савелов догадался? Сделал сцену? Она больна?
- Да нимало; ничего такого. Здорова, и муж ее до сих пор ничего не предполагает. Да вы лучше слушайте, а не перебивайте. Впрочем, ничего особенного, не пугайтесь. Ровно ничего особенного. - Приехала поутру, была взволнована. Лидия Васильевна успокоила ее, - и точно, бояться было нечего; ну, да и велела мне не уходить из дому, - натурально, я сидел, писал, - что мне? - Конечно, был уверен, что он не приедет, да и не подозревает; - ну, если б и приехал, не велика трудность: "Очень рад, пожалуйте в кабинет, - очень рад", - а между тем взял за шиворот, повалил на диван, завязал рот, - ну, и лежи: я уж рассудил, как это сделать, - это-то я еще с детства выучился ломать, хоть с виду и плох, - знаете, в детстве-то много играл, - ну, она б и не услышала. Ну, потому я спокоен, тем больше, что сам знаю, этого и не будет, он не приедет, не знает, не подозревает. - Ну, и сижу, натурально, пишу. Хорошо. Слышу, вернулась Лидия Васильевна. Идет, слышу, к себе, - идет потом, слышу, ко мне. Ну, натурально, я знаю, зачем она идет: скажет: "Иди, вели ему, - то есть вам, - приказать запрячь лошадей", - вот как я теперь и сказал вам, - разумеется, я жду этого от Лидии Васильевны; а она: "Давно уехала Савелова?" - Уехала? Как? Я, натурально, рот рази… Да будьте же мужествен! - Волгин подхватил застонавшего и покачнувшегося Нивельзина: - Будьте мужествен, Павел Михайлыч! - Что это вы, помилуйте! - Будто вы сам не должны были понимать, что это очень возможная вещь - даже слишком возможная. Это только я, дикий человек, не понимал ее характера, сомневался в опасениях Лидии Васильевны за ее характер, а вы сам должны были иметь эти опасения, - иначе разве вы давным-давно не предложили бы ей бросить мужа? - Предложили бы с первого же свидания! - Чего, с первого свидания, с первого же письма! - Видно, хоть вы и были ослеплены и не могли видеть, а инстинктивно чувствовали, что нельзя предлагать - не бросит мужа, - вас-то, положим, любит, но пока можно не бросая мужа, то и любит: муж-то гораздо поважнее вас для нее…
Волгин мог очень свободно излагать свои совершенно основательные соображения, держа Нивельзина за плечо, чтобы вразумляемый не повалился с дивана: вразумляемый сидел очень смирно под поддерживающею рукою основательного мыслителя; но основательный мыслитель постиг наконец, что слушатель не слышит, потому не способен воспользоваться справедливыми его соображениями.
Совершенно справедливо сообразивши: "Однако же, в самом деле, удивительный мастер я! - Отлично хватил, как молотком по лбу пристукнул. - Но, разумеется, опамятуется, и ничего: человек молодой, здоровый". - Основательно похвалив и успокоив себя этими очевидно верными соображениями, Волгин прислонил Нивельзина спиною в угол дивана, вздохнул, покачал головою и стал закуривать сигару, в ожидании упрямого сопротивления от Нивельзина, когда Нивельзин очнется. Волгин был глубокий знаток человеческого сердца, потому был уверен, что, как опомнится, Нивельзин окажется очень упрям, вздумает хвататься за всяческие нелепые мысли с пустою надеждою. Но факты были слишком ясны; потому Волгин, как мыслитель очень основательный, нимало не сомневался, что уломает "юношу", как называл его в своем сообразительном уме, таки запрячет его в дорожную карету и благополучно выпроводит из Петербурга.
- Где же она? - глухо проговорил Нивельзин. - Зачем оставляли ее одну?
- Зачем Лидия Васильевна оставила ее одну? - Затем, Павел Михайлыч, что можно уговаривать, возбуждать человека, но надобно и дать ему время подумать; затем, Павел Михайлыч, что нельзя приневоливать человека быть счастливым по-нашему, потому что у разных людей разные характеры: для одних, например, счастье в любви; для других любовь приятное чувство, но есть вещи дороже ее; - затем, Павел Михайлыч, что и неопытных девушек не велят нести под венец насильно, не велят потому, что от этого не бывает счастья ни им, ни их мужьям. А она не глупенькая девушка, которая еще может не понимать ни людей, ни саму себя: она вернее всех нас может знать, в чем для нее счастье. Она показала вам, в чем: вас она любит; но с мужем у нее такая блистательная карьера! - Он и теперь сильный человек, - куда ни явится, она окружена почетом; а скоро он будет министром - и каким министром? - Каких у нас еще и не бывало. Это что за министры! - Над ними двор; они мелочь. А он возьмет власть по общественной необходимости, во имя реформ и государственного блага. Да, он рассчитывает быть не таким, как эти мелкие люди, - и кто из самых важных аристократов не будет гнуть спины перед женою всемогущего первого министра?..
Нивельзин вскочил и быстро подошел к письменному столу, отпер портфель, лежавший на нем, и пододвинул кресло. Волгин, с неизменною своею сообразительностью, понял, что до сих пор Нивельзин был все еще оглушен ударом и плохо понимал его справедливые рассуждения, но что вот теперь "юноша" опомнился, начнет сумасбродствовать и будет очень упрям.
- Что это, вы хотите писать ей, Павел Михайлыч?
Нивельзин, не отвечая, вынимал из портфеля письменные принадлежности.
Волгин с быстротою молнии сообразил из этого молчания, что не ошибся в своем соображении о том, что "юноша" будет очень упрям. Но, как основательный мыслитель, Волгин не поколебался и в той своей уверенности, что все-таки запрячет его в дорожную карету: факты слишком ясно показывают, что сумасбродство бесполезно, - "юноша", как ни будет отбиваться, уломается.
Глава вторая
Прошло с месяц и больше. Волгина давно жила на даче, около Петровского дворца. Местность эта недурна, по крайней мере на островах нет местности менее сырой. Если бы не дела мужа, Волгина, конечно, не захотела бы искать дачу на островах: подальше от Петербурга есть местности лучше его ближайших окрестностей. Волгин обедал обыкновенно на даче, но большую часть времени должен был проводить в Петербурге. Часто дня по два, по три он не показывался на дачу, как ни близка была она.
Недели две он бывал на даче только такими урывками, на несколько часов около времени обеда, дня через два, через три. Наконец он доработался до конца, и теперь на несколько дней будет несколько посвободнее.
Он возвращался к обеду. Обед ждал его.
- Измучился, работавши? - Не спал эту ночь? - Не уверяй, что спал, нечего уверять. И должно быть, очень измучился, когда, при всем своем притворстве, приехал с таким веселым лицом, - говорила жена, ведя его обедать.
- Видишь, голубочка, конечно, я рад, что управился с работою и могу пробыть здесь суток двое, не ездивши в город, но не в этом главная штука, выходит штука очень хорошая, какой, признаться тебе сказать, я уже перестал и надеяться. Вообще, голубочка, могу свалить с себя часть работы, - и теперь ты уже можешь быть спокойна: не буду не спать по ночам, - хоть это и гораздо реже бывало, нежели ты думаешь, - но все-таки; а теперь этого уже вовсе не будет.
- Нашел человека, который тоже может писать, как надобно по-твоему? - с живою радостью сказала Волгина, с такою радостью, что глаза ее сияли.
- Нашелся такой человек, - да, нашелся, голубочка. И вообрази, как ты угадала тогда, - помнишь, когда ты заметила Савелова, как он подстерегал? - Ну, а перед тем самым, - тоже, уже на Владимирской площади встретился нам студент, - помнишь? - и ты сказала: "Чрезвычайно умное лицо; очень редки такие умные лица", - помнишь? - Ну, он самый и есть. Фамилия его Левицкий. Вчера, вечером, приносит статью - небольшую, - читаю: вижу, совсем не то, как у всех дураков, - читаю, думаю: "Неужели, наконец, попадается человек со смыслом в голове?" - Читаю, так, так, должно быть, со смыслом в голове. - Ну, и потом стал говорить с ним. И вот потому- то, собственно, пришлось не спать, - нельзя, мой друг, за это и ты не можешь осудить. Проговорил с ним часов до трех. Это человек, голубочка; со смыслом человек. Будет работать…
- Помню теперь, - заметила Волгина, когда муж наговорился без отдыха о своей радости, - очень высокий, несколько сутуловатый, - русый, некрасивый, - не урод, но вовсе не красивый. Помню теперь. - Но это еще вовсе молодой человек, мой друг, - и уже так рассудительно понимает вещи, которые, по-твоему, не понимает никто из литераторов?
- Да, ему двадцать первый год только еще. Замечательная сила ума, голубочка! - Ну, пишет превосходно, не то, что я: сжато, легко, блистательно, но это хоть и прекрасно, пустяки, разумеется, - дело не в том, а как понимаешь вещи. Понимает. Все понимает как следует. Такая холодность взгляда, такая самостоятельность мысли в двадцать один год, когда все поголовно точно пьяные! - хуже: пьяный проспится, дурак никогда. - Да, о дураках-то, кстати: вчера приезжал Рязанцев. Вот ты, я думаю, полагала, что я по своему обыкновению забыл, - оказалось, не забыл сказать ему, что интересуюсь Нивельзиным, и если он что узнает, сказал бы. Я и думал, что позабыл, - а видишь, нет. Нивельзина видели в Риме - здоров, разумеется; этот господин, который видел его, говорит, что немножко хандрит, - но, говорит, ничего. Из Рима думает проехать в Париж.
- Благодарю тебя, что не забыл сказать Рязанцеву. И какой милый этот Рязанцев! - верно, как услышал новое о Нивельзине, сейчас приехал сказать тебе.
- Добряк, голубочка.
- И любит тебя, мой друг, это заметно, хоть я мало видела его. И она, говорят, очень хорошая женщина - и хорошенькая, говорят, - очень молода; хоть уже лет десять замужем. - Но послушай же, мой друг: если этот Левицкий так понравился тебе, то привези его сюда.
- Хорошо, голубочка, - говоря это, Волгин начал погружаться в размышление и с тем вместе улыбаться; - погрузился, стал мотать головою и, наконец, разразился неистовым хохотом: - Ох, голубочка, ох! - Это я вспоминал, как я запрятывал Нивельзина в карету! - Ну, точно! - Было хлопот! - Молодец я, голубочка, уверяю! - Ха, ха, ха! - Эх, голубочка! - Волгин вздохнул: - Ну, что тут было мудреного, скажи ты сама? - Другой урезонил бы его в полчаса, а я провозился с ним и не знаю сколько времени! - Это удивительно, голубочка, кадкой я жалкий человек! - Он мелет чепуху, а я спорю, когда следовало бы просто взять, повести да посадить, - потому что, скажи ты сама, можно ли переслушать все вздоры, когда человек сам не понимает, что говорит! - А я себе слушаю, возражаю! - Это удивительно!
- Ты очень терпелив, мой друг, и мало бывал в обществе, мало знаешь людей, не привык обращаться с ними. - Но ты и слишком преувеличиваешь, когда воображаешь, будто очень легко было бы другому заставить его уехать. Не совсем легко, мой друг. Ты напрасно смеешься над собою.
- Но ты возьми то, голубочка, с какой же стати мне было не понимать ничего? - То есть это я уже обо всем этом деле. Например. Приезжает Савелова, - в первый- то раз. "Люблю, люблю". - Я и развесил уши. Кажется, ясно: почему ж вы, милостивая государыня, не разошлись
с вашим супругом? - Одно из двух: или ваш господин милый не желает этого, - то есть вы любите мерзавца, который не любит вас, - или вы не желаете этого? - Что же привязывает вас к мужу, позвольте спросить? - Есть привязанности сильнее всякой страсти, - и можно даже быть расположенной к мужу гораздо сильнее, нежели к любовнику, при самой страстной любви к любовнику и безо всякого пылкого чувства к мужу, - но вы нисколько не расположена к муж у, - что же вас привязывает к нему? - Ясно, кажется. А я сижу, слушаю, как она поет: "Люблю, люблю!" - удивительно, голубочка! - Это было глупо с моей стороны, голубочка, уверяю тебя, непростительно глупо, непростительно! - Он с негодованием замотал головою.
- Опять тот же ответ, мой друг: ты ребенок в жизни; тебе надобно больше бывать в обществе.
- Хорошо. Опять: ты, разумеется, поняла с первого взгляда, - но она, по-твоему, красавица, да и вообще тебе жаль ее; думаешь: "Попробую; может быть, она только робка, - или, может быть, еще не так поддалась пошлости, чтобы нельзя было ей поправиться"; - потом говоришь мне: "Назначила ей отъезд через три дня, - ступай, скажи Нивельзину". - Три дня! - когда я говорил тебе, что в три дня получается заграничный паспорт без хлопот, а похлопотать, можно выехать через несколько часов; - "Голубочка, зачем же три дня?" - Кажется, можно было понять, зачем. Нет. Ты говоришь: "Пусть она имеет время обдумать, - пусть испытает себя, - я сомневаюсь в ней". - А я: "Голубочка, она хорошая женщина и любит его". - Удивительно! - Удивительно! - повторил он с удвоенною силою негодования. - И потом, когда приехала к тебе в другой раз: "Голубочка, мне жалко ее: зачем ты уезжаешь и не берешь ее с собою? - Она просит, голубочка; она чувствует сама, бедненькая, что одной ей плохо оставаться, - голубочка, пожалей, возьми ее с собою". - Это удивительно! - "Если бы я не считала необходимым, чтобы она осталась одна сама с собою, то и нечего было бы ждать: я давно послала бы тебя к Нивельзину; я думаю, у него все готово к отъезду". - А я: "Голубочка, жалко. Ну, хоть позволь мне выйти к ней, - ну, хоть через час, - ну, хоть на минуту, - все же поддержал бы ее". - Удивительно! - Удивительно! - За такую глупость, голубочка, маленьких детей надобно сечь, - а когда дурак в мои лета, что с ним делать? - Да, благодарила бы тебя Савелова, если бы ты послушалась моей жалости! - Я думаю, давно проклинала бы свою судьбу; да и Нивельзину было бы очень приятно! - Благодарили бы тебя оба! - Нет, голубочка, ты не оправдывай меня тем, что я мало бывал в обществе: просто дрянь. Вот что я тебе скажу, голубочка: сам не понимаю, как это у меня достает глупости быть такою дрянью! - Удивительно! - Волгин стиснул зубы и устремил свирепый взгляд на салфетку. - Вот видишь, голубочка, эта тряпка, - он взял салфетку, - это я и есть.
- Если бы тут был посторонний человек, он умер бы со смеху, друг мой. Даже мне смешно, друг мой, как ни привыкла я к твоим странностям. Можно ли так горячиться из-за таких пустяков?
Волгин глубоко вздохнул. - Эх, голубочка. - Он грустно покачал головою и продолжал уже обыкновенным своим вялым тоном: - Возьми ты то, голубочка, что вот я хорош, а другие-то еще глупее. Что хорошего может выйти из этого?
- Ах, ты все печалишься об обществе, - хорошо, ты увидишь у меня, каково забывать мои приказания! - Говорила я тебе или нет, чтобы ты думал о жене и сыне, а не о всяких ваших глупостях, которые вы называете общественными вопросами? - Сам же ты говоришь мне, что это глупости, и думать о них нечего. Зачем же не слушаешься? - Знаешь ли, что я сделаю с тобою за это? - Мы с Володею и с Наташею поедем кататься на лодке, - вот я велю и тебе сесть с нами, и поедем.
- Ах, ты, голубочка, голубочка! - Это, ты думаешь, бог знает какая важность для меня? - Да я поеду с удовольствием. Уверяю, - храбро возразил Волгин.
- Хорошо, верю. Я тебя отучу огорчать меня твоими печалями о будущем. - Но, мой друг, в самом деле смешно, что ты так много думаешь о пустяках. Пусть себе живут, как им нравится. Пусть прежде поумнеют, хоть немножко, - тогда другое дело. А если общество так глупо, как ты говоришь, стоит ли горячиться?
- Само собою, не стоит, голубочка. - Волгин погрузился в размышление. - Разумеется, не стоит.
- Наташа! - Где вы с Володею? - Не слышит. - Позови ты, мой друг, - только не так громко, чтобы оглушить меня.
Волгин закричал с умеренностью, потом вздохнул. - Голубочка, ты хочешь послать их, чтобы старик шел с веслами в лодку? - Ты, в самом деле, возьми тоже и меня. Этот вечер я могу ничего не делать.
- Ах, мой друг, если бы я почаще слышала от тебя это! - Но теперь и буду слышать чаще, ты обещаешь.
- Теперь у меня будет много свободного времени, голубочка. - Но ты, пожалуйста, ласкай этого Левицкого, голубочка.
- Еще бы нет! - весело сказала Волгина. - Я убеждена: он стоит того, чтобы полюбить его и мне, когда он так понравился тебе.