* * *
Прошло с неделю или больше. У Волгина опять выбралось довольно свободное время. День опять был очень Хороший. Под вечер Волгина пошла гулять по набережной и взяла с собою мужа.
Тот край Петровского острова, хоть и одна из самых близких от города дачных местностей, хоть и одна из самых сухих на островах, был тогда, - вероятно, остается и теперь, - очень глухим местом. Между сотнею скромных или даже бедных дач было там тогда разве три-четыре барских, да и то не великолепного сорта, и, сколько помнится, чуть ли не все обветшалые, полуразваливающиеся. Одна такая, с обтерхавшимися претензиями на пышность, стояла на берегу Малой Невы, в сотне сажен от уютного дома, который занимали Волгины. Самый дом стоял в нескольких десятках шагов от набережной; на нее выходил садик, принадлежавший к нему.
- Наташи с Володею нет, - сказала Волгина, окинувши взглядом свой небольшой садик. - Должно быть, она унесла Володю на набережную. - А я не спросила тебя, мой друг: что ж ты не привез Левицкого?
- Да и я забыл сказать тебе, голубочка: он уехал к родным.
- По крайней мере ненадолго?
- Ненадолго, разумеется; месяца на полтора, много на два.
- И то неприятно.
- Разумеется, неприятно, голубочка; но удерживать было нельзя: четыре года не виделся с ними.
- Мне кажется, ты говорил, что у него нет близких родных, кроме маленьких брата и сестры или сестер, - что они все еще очень маленькие, что они воспитываются у какой-то двоюродной тетки, - так? - И мне кажется, ты не замечал в нем мысли ехать к ним в это лето? - По твоим словам, мне казалось, будто он не думал ехать: что ж это ему вдруг вздумалось? - Ты рассчитывал, что теперь же передашь ему часть своей работы, с нынешнего же месяца.
- Ну, так и быть, - сказал Волгин. - Все равно.
Нет, не все равно, мой друг: жить побольше на даче, это было бы хорошо для тебя. - Но куда же делась моя Наташа?
Они в это время вышли на набережную. Набережная, как обыкновенно, была почти пуста. Немногие гуляющие были все видны наперечет, далеко в обе стороны.
- Где бы ни была, к чаю сама отыщется, - сказал Волгин. - А Володя ужасно любит ее, должно быть, голубочка?
- "Должно быть!" - Хорош отец! - Конечно, больше, нежели тебя. - Впрочем, нельзя и давать его тебе в руки: так ловок! - Волгин воспользовался случаем залиться руладою, и жена засмеялась. - Она ласковая, кроткая; я очень довольна ею. И неглупая девочка: слушается, знает, что если останавливают ее, то для ее же пользы. Можно будет найти ей хорошего жениха: совершенно скромная девочка. Но - что такое? - Каково? - Волгина сдвинула брови и ускорила шаг. - Хвалю ее, что слушается, - а она… ах ты, глупая девчонка! - Я очень строго приказывала ей, чтобы она не смела ни слова говорить ни с кем на этой гадкой даче, - и вот вам умная девушка! - Уже подружилась с какою-то фавориткою мерзкого старичишки!
- Где же, голубочка, ты видишь ее? - сказал Волгин, прищуривая глаза, которые и в очках очень плохо видели вдаль. - А, точно! - Вижу, сквозь акации, - под сводиком ворот: так, ее платье, голубое.
- Ее платье! - Да знаешь ли ты хоть ее-то саму в лицо? - Я думаю, еще не успел заметить в полгода. И воображает, что помнит, в каком платье она! - У нее нет голубого платья. Вовсе нет и не было. Она та, которая в розовом. О, как же я побраню ее! - И мало того, что побраню: на целую неделю я посажу ее сидеть дома, - дальше нашего садика ни шагу!
- И это будет очень хорошо, голубочка. Ты больше брани ее, голубочка: нельзя, для ее же пользы. Уверяю тебя.
- Ни она, ни ты не можете пожаловаться, довольно браню вас обоих, - сказала Волгина, засмеявшись: - Достаточно забочусь о вашей пользе. - Но это что-то не так, друг мой, как я подумала: это не может быть какая-нибудь фаворитка.
Девушка в светло-голубом платье, говорившая с Наташею под ощипанным сводиком ворот из акаций у богатой полуобнищавшей дачи, шла навстречу Волгиным.
- Кто такая могла б она быть? - тихо заметила Волгина и шепнула мужу: - Когда подойдет, ты посмотри на нее хорошенько: привлекательное лицо, мой друг.
- Ну, вроде твоей Савеловой, - блондинка, должно быть, тоже?
- Савелова очаровательна, потому что красавица. Но это не то, мой друг: это привлекательное лицо; пожалуй, тоже красавица; но главное, выражение лица.
Девушка в светло-голубом платье, легкой, небогатой материи, без роскошной отделки, очень простого покроя, была блондинка лет семнадцати-восемнадцати, с русыми волосами нашего обыкновенного русого оттенка, не пепельного, не золотистого, не эффектного, но волосами густыми, прекрасными. Локоны их падали свободно; девушка несла свою соломенную шляпу в руке, приподнятой к Володе, на руках у Наташи продолжавшему играть лентами этой простенькой шляпы. - Даже сам Волгин, отличавшийся необычайным умением наблюдать и соображать, увидел и понял, что простота наряда молоденькой блондиночки стоит быть замеченной: на четверть ниже рук Наташи, державшей малютку, колебался очень маленький кружочек, сплошь сверкавший искрами, - конечно, часы этой девушки, угадал Волгин, крошечные часы, усыпанные брильянтами: вероятно, Володя играл этими часами прежде, - нежели вздумал предпочесть им ленты шляпы. Волгин, с неизменною своею основательностью, заключил, что девушка из богатого сословия, и одобрил ее за скромность. То и другое мнение совершенно подтвердилось, когда она подошла, и близорукий Волгин мог видеть все в подробности: точно, часы были крошечные и очень, очень дорогие, а на лице девушки не было ничего, подобного чванству.
Блондинка подошла к Волгиной непринужденно, даже смело, или, лучше сказать, доверчиво, но с легким румянцем маленького стыда, и попросила "не бранить Наташу"; Наташа очень испугалась, увидевши Лидию Васильевну, - Наташа сказала, что m-me Волгину зовут Лидия Васильевна; - Наташа вовсе не хотела ослушаться Лидию Васильевну, долго не подходила к изгороди из акаций; но она упросила Наташу перейти в тень, потому что надобно было снять шляпу для Володи, он непременно хотел теребить ленты, и надобно было уйти с солнца в тень, потому что от деревцов на набережной вовсе нет тени; она сама подошла к Наташе, - Наташа сидела вот у этого дерева, - Наташа не виновата… Но она видит, что Лидия Васильевна не сердится на Наташу. - Она- Илатонцева…
Мгновенно Волгин схватился пальцами за свою бороду. Впрочем, это было, по всей вероятности, необходимо для поддержания бороды, потому что Волгин споткнулся, но очень ловко поправился, кашлянув раза два, и опять пошел совершенно молодцом. - "В самом деле, что за важность? - сообразил он. - Илатонцева, то Илатонцева; какое мне дело? - Я ничего не знаю; да и она, вероятно, тоже. Он уехал с ее отцом, когда ее еще не было в Петербурге. Положим, очень легко может быть, что она упомянет о брате, о гувернере; но, я думаю, еще и не знает фамилию гувернера. Но пусть знает; пусть скажет; - что за важность? Фамилия-то слишком обыкновенная; Лидия Васильевна и не подумает. Но пусть Лидия Васильевна и спросит; могу сказать просто: не знаю; он мне сказал, что едет в деревню, - ну, я подумал: значит, к родным. Только. Что за важность?" - При способности Волгина делать соображения с быстротою молнии, натурально было ему споткнуться и кашлянуть раза два и еще натуральнее было, что после того он почувствовал себя как ни в чем не бывало: вывод был очень успокоителен, способность Волгина быть храбрым нимало не уступала его сообразительности.
- Что ты, мой друг? - Споткнулся? - Он у меня очень ловкий, каждую минуту жду, что сломит себе руку или ногу, - заметила Волгина блондинке, в объяснение странного обстоятельства, что Волгин сумел заставить вздрогнуть их всех трех, и даже Володю, резко покачнувшись на гладкой дороге, где никакому другому человеку не было возможности споткнуться: - Не ушиб ногу, мой Друг?
- Нет, голубочка; ничего, - успокоил храбрый муж.
- Так вы Илатонцева, - я слышала вашу фамилию. А зовут вас?
- Надежда Викторовна, - подсказала Наташа.
- И я знаю вашу фамилию; не видел вашего батюшки, - конечно, я не ошибаюсь, камергер Илатонцев, который долго жил за границей, ваш батюшка? - сказал Волгин - сказал отчасти потому, что был совершенно спокоен, отчасти потому, что идти навстречу опасности - самое лучшее дело, когда человек рассудил, что большой опасности и быть не может.
- Да, я его дочь, - отвечала девушка.
- Погодили бы вы отвечать, - или, лучше, не спрашивать бы мне, а прямо начать с того, что я знаю о камергере Илатонцеве, - сказал Волгин; - теперь поздно говорить это, неловко. Хороший человек ваш батюшка. - Да, хороший человек. Нет нужды, что аристократ; нет нужды, что страшный богач, - все-таки хороший человек. - Это Волгин сказал уже не по храбрости, а просто.
Девушка опять слегка покраснела, от удовольствия. - Да, я видела, что многие любят его, - в селах у нас, все.
- Каким же образом вы здесь, на этой даче, - и, должно быть, одна? - спросила Волгина. - Здесь живет старик, у которого не бывает никто, кроме таких же, как он. И я слышала, что он совершенно одинокий, что у него нет родных.
Девушка отвечала, что он дальний родственник ее тетушки, - ее тетушка тоже Тенищева; - как родственник, она не умеет сказать хорошенько. Тетушка не говорила. Тетушка хотела ехать за город, прокатиться. Она поехала с удовольствием. Но вдруг тетушке вздумалось заехать на эту дачу: тетушка вспомнила, что тут живет ее родственник, которого тетушка не видала очень давно. Он удивился, обрадовался тетушке. Тетушка представила ему ее. Он обедал. После обеда тетушка уехала: ей надобно было видеть своих знакомых на Крестовском и на Елагине. Потом уехал и Тенищев. Она осталась одна в этом большом доме, таком пустом, таком мрачном. Ей было скучно. Нет, не скучно: если бы только скучно, то, вероятно, было бы можно достать какую-нибудь книгу, - или она пошла бы гулять по саду, хоть и одна, и скука рассеялась бы. Но она чувствовала какую-то странную боязнь или тоску, - она сама не знает, как назвать это чувство. Вероятно, это чувство было оттого, что все в этом доме так странно: оборвано, в пыли, в беспорядке; и прислуга такая странная: девушки одеты нарядно, но неопрятны, и так странно пересмеиваются: и дерзкие и подобострастные, всё вместе; а мужская прислуга, - все какие-то старики, старые, старые, сморщенные, угрюмые, будто злые, и одеты бедно, с продранными локтями, с заплатами… Она ходила по саду, и все-таки ей было грустно. Она так обрадовалась, когда увидела на берегу молоденькую няньку с ребенком, ласковую к нему, веселую. В болтовне с Наташею время пролетело у нее незаметно…
- Вам неприятно, одной, в пустом доме; идемте же гулять с нами, - сказала Волгина.
- Но я не знаю… - начала было Илатонцева отговорку, которой, очевидно, не могла желать успеха.
- Если вы оправдали передо, мною Наташу, я тем больше найду оправдание вам перед вашею тетушкою.
- Ваша тетушка услышит от Лидии Васильевны… - сообразил было пояснить Волгин, но рассудил, что Лидия Васильевна, если найдет уместным сообщить Илатонцевой, какую лекцию прочтет ее тетушке, то и сама сумеет сообщить.
- Ваша тетушка молодая дама? - спросила Волгина. - Очень молодая?
Илатонцева покраснела и взглянула на Волгину, как будто просила прощения: - Вы осуждаете тетушку. Но когда вы увидите ее, вы полюбите. Она такая добрая, что я не знаю, способна ли сердиться или сказать злое слово. Я говорю это не для того, чтобы сказать, что я не жду выговора от нее, - боже мой, когда я с вами! - Но если б это были не вы, все равно, я не боялась бы выговора от нее. Я могу делать что мне угодно, я совершенно свободна. И это очень естественно, что она спешит повидаться со своими знакомыми: мы едем из-за границы, в деревню…
- Это еще не резон, чтобы она бросала вас одну, скучать, - основательно возразил Волгин.
- Ваша правда, это была бы еще не причина или, если угодно, не извинение бросать меня скучать. Но тетушка не думала, что я буду скучать. Она не могла думать этого. Она не хотела бросать меня одну; но я почти отказывалась делать визиты, ездить в гости к незнакомым людям. В Петербурге я почти никого не знаю: я еще не выезжала в свет. И я не скучала в эти дни. Она думала, что мне было бы скучно ехать с нею. Я сама не знала, что эта дача произведет во мне такое тяжелое чувство. Мы только что приехали сюда, я не успела осмотреться, когда тетушка собралась. Если бы я знала, то могла бы ехать с нею.
- Вы не знали, - натурально; но она должна была знать за вас, что эта дача произведет на вас неприятное впечатление, - сказал Волгин.
- Почему же она должна была предвидеть это? - Потому, что я привыкла к роскошным комнатам? - Правда, привыкла, но привыкла и к очень небогатым. В Провансе мы с madame Lenoir, с Луизою и Жозефиною жили в очень небогатом домике, - и как счастлива была я!
- Вы воспитывались за границею? - И так говорите по-русски?
- Madame Ленуар, это была ваша гувернантка? - спросила Волгина.
- И жили в Провансе? - прибавил Волгин.
- Почему же не воспитываться в Провансе, если воспитываться во Франции? - обратилась Волгина к мужу. - Кажется, в Провансе самый лучший климат во Франции?
- Но там другой язык, не тот, которому учатся, - отвечал Волгин. - Главная разница та, что окончания слов стерлись в северном французском, да и все слова скомканы выговором; а в южном, как в итальянском и в испанском, формы слов остались целее, длиннее. Например…
- От примеров ты пощадишь; тем больше, что я вспомнила, - сказала, смеясь, Волгина. - Видите, Надина, какой он у меня ученый. Страшно надоедает. Нельзя ни о чем спросить его: вместо того чтоб отвечать в двух словах, начнет целую диссертацию. Разумеется, я не дослушиваю. Только тем и спасаюсь; иначе меня уже назначили бы профессором в университет. - Но говорите, зачем и как вы жили в Провансе?
Она жила в Провансе, потому что m-me Ленуар хотела жить в этой части Франции. M-me Ленуар была ее гувернанткою, это правда, - но больше, нежели гувернанткою. Ее мать, умирая, просила m-me Ленуар заменить ей мать… M-me Ленуар с самого замужества ее матери была их другом. Дружба эта началась через то, что m-me Ленуар и ее отец были хороши между собою еще прежде. М-r Ленуар был друг Базара; ее отец в молодости был знаком с Базаром…
Сведения Волгина об Илатонцеве не простирались до таких подробностей. - "Гм! - С Базаром! - промычал он. - Ваш батюшка был знаком с Базаром! - Гм!"
- Madame Ленуар говорила мне, - и я сама читала, что очень многие дурно говорят о Базаре, - сказала Надина. - Но я привыкла слышать от madame Ленуар, что Базар всю свою жизнь посвятил пользе людей…
- Вы не так поняли меня, Надежда Викторовна, - сказал Волгин.
Ее отец в молодости был довольно хорош с Базаром и познакомился у него с m-г Ленуаром. Когда ее отец, и мать, после свадьбы, переехали жить в Париж, m-r Ленуар также уже был женат, и ее мать получила большое уважение к m-me Ленуар. Вскоре после того m-r Ленуар был убит - 12 мая, это она знает хорошо, потому что m-me Ленуар всегда очень много плакала в этот день, - но она не умеет сказать Волгину, в каком году это было, - кажется, в 1840.
- В тысяча восемьсот тридцать девятом, - сказал Волгин.
- Как это ты все помнишь, - заметила жена.
- Этого нельзя не помнить, голубочка, - отвечал он, не понявши, в каком смысле было сделано замечание. - Это не мелочь какая-нибудь; это было важное дело, великая ошибка, страшный урок, - и остался бесполезным, натурально. - Видишь, в первые годы Людовика-Филиппа республиканцы подымали несколько восстаний; неудачно; - рассудили: "Подождем, пока будет сила"; ну, и держались несколько лет смирно; и набирали силы; но опять недостало рассудка и терпения; подняли восстание; - ну и поплатились так, что долго не могли оправиться. А чего было и соваться? - Если бы было довольно силы, чтобы выиграть, то и сражаться-то было бы нечего: преспокойно получали бы уступки одну за другою, дошли бы и до власти с согласия самих противников. Когда видят силу, то не будут вызывать на бой, - смирятся, самым любезным манером. Ох, нетерпение! - Ох, иллюзии! - Ох, экзальтация! - Волгин покачал головою.
- Madame Ленуар говорила также, что ее муж не одобрял, предсказывал погибель.
- Когда ты помнишь это с такими мыслями, это ничего, мой друг, - заметила Волгина. - Но кстати: кто же был Базар?
- Главный из сенсимонистов, голубочка; лучше сказать, самый, дельный. Анфантен взял верх в их обществе и приобрел больше известности. Но у Анфантена было много чепухи в голове, и, я думаю, слишком любил рисоваться. Но Базар был не сумасшедший и безусловно честный человек, - благородный, великий человек. Дельный человек. Ты не подумай, что он или вообще сенсимонисты подняли это восстание: он умер за несколько лет до того, да и общество сенсимонистов распалось гораздо раньше. Ну, довольно, чтобы не надоесть тебе.
- Благодарю за то, что сумел сам удержаться. - Теперь и я вижу, Надина, что ваш отец должен быть очень честный и добрый человек: очень богат, а дружился с людьми, которые заботились, как бы сделать, чтоб не было ни бедных, ни очень богатых.
- Так говорит madame Ленуар, - сказала Илатонцева, опять слегка покраснев от удовольствия.
По смерти мужа m-me Ленуар осталась без денег. Старшая сестра и зять, - они жили также в Париже, - звали ее к себе. Она говорит, что они были хорошие люди. Но сами были не богаты. Она говорит, что поэтому она была рада предложению своей богатой знакомой жить у нее.
Умирая, мать Илатонцевой просила m-me Ленуар не покидать сироту. Илатонцевой было тогда лет семь. Поэтому она очень мало помнила мать и знала ее почти только по рассказам отца и в особенности m-me Ленуар… Волгина спросила, на кого она больше похожа, на отца или мать? Больше на отца.
Илатонцевой говорили, что в первые годы своего детства она звала madame своею бабушкою и плакала, когда мать уверяла, что она почти одних лет с ее бабушкою: "Вы не старуха". M-me Ленуар казалась ей старухою, потому что была седа; она поседела после смерти мужа. Она не носит траура, но Илатонцева не помнит, чтобы на ней когда-нибудь было платье светлого цвета… Нет, было: перед отъездом Илатонцевых в Англию m-me Ленуар носила светлые платья. Но в Англию она опять приехала в темном.
Можно было малютке считать m-me Ленуар своею бабушкою не по ее седым волосам только, но и по тому, как обращались с этою седою женщиной отец и мать Илатонцевой. Отец говорил, что ее мать во всем советовалась с m-me Ленуар.
Одна, m-me Ленуар всегда серьезна, - вероятно, всегда грустна. В обществе она никогда не улыбается; и если начинается веселая болтовня, она молчит или уходит. - Но она любила, чтоб Илатонцева веселилась, - и потом, когда стала жить с племянницами, она умела делать, чтобы всем трем им было весело. Если они хотели, она играла с ними.