На мне были потертые вельветовые брюки, расклешенные по моде семидесятых, вытянувшийся свитер с кожаными налокотниками и фланелевая рубаха. На спинке стула, поставленном специально так, чтобы я мог полюбоваться, красовались домашней вязки шарф и перчатки необъятного размера. На них небрежно лежала зимняя суконная кепка с фетровыми наушниками. В прихожей Йоозепп выставил почти новые офицерские сапоги бутылками и искусственного меха доху-бушлат с деревянными пуговицами - для меня.
Вещи Вячеслава Вячеславовича я с ночи запихнул в пластиковый пакет. Он был готов к выносу на помойку.
Шаркая носками с кожаными подошвами, Йоозепп пересек кухню с подносом. С легкой одышкой расставил яства на столе. Мед, молоко с коричневой пенкой, подрумяненные тосты, масло в слезинках, тонкие ломтики ветчины, кровяная колбаса и жидкий балтийский кофе.
- Вместо супа, - сказал про него Йоозепп.
- Вам батрак не нужен? - спросил я. - Без денег. За одежку, еду, жилье и остальное, что пожалуете!
Он включил довоенный "Телефункен" с черной шкалой, на которой Таллинн был, конечно же, Ревелем.
Женский голос дочитывал обзор утренних газет.
- …и пламя перекинулось на "Форд", который принадлежит жителю Тарту русского происхождения Кириллу Демидову, работающему в художественных мастерских Тартуского университета. Газета отмечает растущее число русских имен среди личностей, проходящих по делам о бандитских разборках. Полиция проверяет версию вовлеченности Демидова в организованную проституцию в Пярну. Газета считает, что данный случай ещё раз показывает всем: любой криминал касается каждого. А если бы в момент перестрелки на шоссе оказались бы вы в машине со всей вашей семьей? Необходимо…
Йоозепп поморщился и выключил радио.
- Чернуха. Не возражаете?
Я не возражал.
- Разрешите мне заплатить за одежду и обувку, - сказал я. - Допустим, две сотни?
- Сотня, - сказал Йоозепп. - И чистосердечное признание, что я беру с вас с большущим запросом! Прошу прощения, с утра не пью, обмоем сделочку вечером?
- Прекрасно! Бог даст, я вернусь сегодня пораньше. Часов около пяти. Не позже. Встряхнемся!
На улице я чувствовал себя в своем наряде обывателем, не отличающимся от десятков других подобных, спешащих с раннего утра на работу. Пакет с трофеями от Вячеслава Вячеславовича, подумав, я решил в Синди не выбрасывать.
Подобрала меня хмурая дамочка в поролоновой куртке и пуховом берете с булавкой в форме фазана. Она притормозила "Ладу", будто очнувшись ото сна, и машину занесло, а потом стукнуло о кромку тротуара задними колесами. Пришлось отскочить, снова подойти и изложить просьбу: могу заплатить и до Таллинна, как насчет этого?
Ссадину на лице я заштукатурил зубной пастой, смешанной с каким-то кремом, найденным в ванной комнате Йоозеппа. По тому, как взглянула хмурая дамочка, я понял, что грим не удался.
В Пярну перед мостом через Саугу я не стал смотреть в сторону набережной.
После Керну остатков вчерашнего побоища я не заметил, сколько ни вглядывался.
Вылез я в Таллинне у "Паласа". Обошел гостиницу с задворок и перебросил пакет через ограду. Сказал вслух никому:
- Ваши действия, господин следователь?
В кармане вельветовых брюк, немного резавших в поясе, лежала бутылочка с молоком и пакетик фарша для Мурки. Мамаша, наверное, голодала, пока я буйствовал на дорогах.
Неподалеку от представительства "Балтпродинвеста" я выпил настоящего капуччино в молочном баре, где воспитанные клиенты изо всех сил старались не смотреть на мое лицо.
После кофе я почувствовал себя готовым для звонка Марине. Ее дежурство кончалось через три с лишним часа, в полдень.
Она сняла трубку в пярнуском "Каякасе" после первого сигнала. Счастливым голоском дала оценку событиям:
- Подонок! Доблестный подонок! Двойное поздравление!
Она знала об обеих битвах.
- Да, - сказал я, - ты права, дорогая. Мне следует почаще вспоминать об ответственности перед нашими детьми…
- Сегодня решающий день, Бэзил, - сказала она.
- Почему ты напоминаешь об этом? Что-то не так?
- У меня такое чувство.
- Почему?
- Я реально смотрю на жизнь.
Она видела генерала, вот что означали её слова. И видела приготовления его и других постояльцев, по моим и по нашим расчетам, всего лишь к очередному, рутинному дню. И что-то в этих приготовлениях переставало быть, по мнению Марины, рутинным. Вот что также означали её слова.
- Много работы оказалось?
- Больше, чем я думала… А теперь извини, я должна вернуться к своим обязанностям.
Я услышал в трубке, которую Марина на секунду задержала над рычагом телефонного аппарата, густой баритон:
- Доброе утро, мадам.
- Доброе утро, генерал…
Не очень-то осторожничает, в гостинице знают, кто он, подумал я.
Если работы оказалось больше, чем Марина рассчитывала, это значит, что к генералу прибыло подкрепление. К нему - политическое или к охране боевое? Скорее, боевое. Перестрелка на улице Ратаскаэву, огневая стычка в кафе у Ратушной площади, битва на шоссе возле Керну и, наконец, взрыв машины на набережной в Пярну - сериал достаточный, чтобы запросить подкрепления.
Представляю, как нервничают с утра в центральной полиции, выскребая остатки резервных офицеров для скрытого оцепления генерала!
Чиновничьи проблемы…
Козырной туз перешел ко мне: я сделался невидимкой. Ге-Пе вчера же ночью понесся из Пярну с добрыми вестями к Чико. К везунчику, победителю милостью судьбы. Баловню и палачу сильных мира сего. Родившемуся с серебряной ложкой во рту. Как говорится, в рубашке. Который проглотил весть о моем уничтожении, не разжевывая.
До особняка представительства оставалось две сотни метров.
Обгонявший меня невзрачный господин слегка и преднамеренно зацепил мое плечо. Пальто свиной кожи сползало с узких покатых плеч, большой, не по размеру, картуз "а-ля Жириновский" сидел на ушах. Замаскированный под Ефима Шлайна крупный русский разведчик Скелет Велле вполголоса скомандовал мне:
- В следующий переулок направо, пятьдесят метров и опять направо.
Словно пытающаяся взлететь курица, Велле нервно воздел локти, загоняя сползающее одеяние назад, на плечи.
- Надо поговорить, - упершись мне в грудь длинными руками в пустынном переулке, сказал Ефим. Естественно, сам он был во втором комплекте своего маскировочного гардероба, кашемировом бушлате поверх блейзера.
- Слушаю, - сказал я и подумал, что сейчас начнется занудная разборка случившегося вечером и ночью.
- Твой гонорар переведен в Цюрих сполна, - сказал Ефим. - Что бы тебе ни пришлось услышать на совещании, помни об этом. Перевод сделан на твой счет вчера. Запомнил?
- Запомнил, - сказал я.
Поодаль шла Марика, деревянно переставляя ноги в широких черных брюках по мокрому тротуару. Троица в полном составе отлавливала меня перед явкой в представительство. С точки зрения техники это было ужаснее, чем пароль про собачье мясо неделю назад.
Затеянный перехват был плохим предзнаменованием в начале важного дня. Он означал, что Шлайна отрезали от оперативной информации. Его не поставили в известность о моей героической гибели в Пярну. Ни Толстый Рэй, ни Дубровин, если Дубровин был информирован Толстым, не посчитали Шлайна достойным доверия. Иначе бы он не прибыл во главе своей грозной команды папаши и дочки Велле - перекинутся парой фраз с мертвецом.
Пришлось наскоро отчитаться о содеянном накануне.
Ухудшение положения для профессионала означает одно - появление новых возможностей, говорил Рум. Ефим повторил расхожий лейтенантский афоризм.
- Про твое сражение у Керну и взрыв на пярнуской набережной я ничего не знал, - сказал он. - А зачем тебя занесло в Пярну?
- Проездом. Звонил оттуда Марике.
- Надеюсь, ты не совался к генералу в "Каякас"?
- Лично мне он не нужен.
- Хорошо… Сейчас отдай пушку, если с собой, Марике. Она пройдет мимо. Оружие вернется к тебе в лавке. В представительство с ним нельзя…
- О господи, - сказал я и, пока Марика целовала меня в щеку, уронил в открытую сумочку, висевшую на её плече, "ЗИГ-Зауэр".
На шелушившихся от избытка косметики скулах Марты Воиновой прибавилось сухих морщинок. Румяна, белила и тени контрастировали так, будто она раскрасилась перед походом на футбольный матч в составе бригады моральной поддержки. Шлайна Воинова одарила едва приметной улыбкой, меня не разглядела. Я помнил, что правила служебной этики в их конторе не предусматривают обмена приветствиями с наемниками. Или она была возмущена моим образом жизни, полагая, что я безобразно проматываю жуткие гонорары. Хотелось надеяться, что её утешила ссадина на моей щеке. Хотя, конечно, героическая гибель больше подошла бы в качестве наглядного примера того, что всякому воздается по грехам его. Как ни старался, я не смог определить по её лицу - знает она о моей вчерашней гибели или нет? Другими словами, сообщал ли Толстый Рэй об этом Дубровину?
- Дубровин ждет в комнате для совещаний. Прямо по коридору и налево. Товарищ Шлайн, вы знаете дорогу, - сказала Воинова, оставаясь в вестибюле.
Нас пропустили без включения датчиков арки-детектора.
Дежурный, скрытый конторкой до затылка, не поднял головы.
- Открывай ворота, - скомандовала ему Марта Воинова.
- Есть, сделано, - ответил дежурный.
- Порасторопней не мог? - сказала ему Воинова.
Вместе со всеми я проследил через окно, как, растопыривая локти над баранкой, Вячеслав Вячеславович Виноградов выруливает трепаный пикап "Судзуки" на стоянку во внутреннем дворе представительства.
Теперь я вспомнил, где видел Вячеслава Вячеславовича после Вьетнама. Он выезжал из ворот представительства "Балтпродинвеста" в джипе "Чероки", когда я искал Шлайна и наткнулся на Дубровина. В битве под Керну я лишил господина Виноградова не только одежды и денег из бумажника, но и джипа вместе с водителем.
У всех у нас - Вячеслава Вячеславовича, Дубровина, Воиновой, Шлайна и у меня - нашлась в конце концов общая родина. Территория представительства якобы петербургского концерна "Балтпродинвест", вывеска которого маскирует биопомойный боезапас, накопленный калининградским концерном "Экзохимпэкс".
Глава тринадцатая
Утонченный тургеневский стиль
Пока я шел по коридору вслед за Ефимом, меня одолевали сомнения. С каждым шагом я чувствовал себя беспомощнее. Следовало ли приходить? Шлайн и без совещания мог единовластно поступить в отношении меня так, как посчитает нужным его контора. Значит? Значит, кто-то желает видеть меня лично. И отдать какое-то распоряжение, в этом случае через голову Шлайна. А Ефим полагает возможным допустить поругание субординации.
Вместо того, чтобы выполнять оперативную задачу, я увязал в отношениях со шлайновской конторой.
Предчувствие опасности с тыла, за спиной, у всякого вызовет страх. Тот, который овладевал мной, был, если обобщать, системного свойства. Я углублялся в недра учреждения, посещение которого, каким бы результат ни оказался, не сулило добра. В Бангкоке я пришел к Шлайну в консульство после нескольких лет предварительного знакомства. Мы искали нечто друг в друге, взаимно приноравливались в личных отношениях и приноравливали эти отношения к делу. Из консульства в Таиланде я мог уйти в любую минуту. Здесь, в Таллинне, я попадал к Дубровину. Или к Вячеславу Вячеславовичу. Какая разница? Один вел путаную игру со Шлайном, второй пытался то ли убить меня, то ли захватить в плен. И оба, по крайней мере, формально, считались на одной со Шлайном и мной стороне…
Кто они - Дубровин и Виноградов? СМЕРШ. Контрразведка, обозначавшаяся этой кошачье-шипящей аббревиатурой двух слов - "Смерть шпионам". Согласно служебной идеологии этой организации, окружение моего отца - в частности, харбинские балалаечники - и он сам, если не подлежали уничтожению на месте, то уж отправке за этим в лагеря непременно. На Алексеевских курсах, когда разбирались действия СМЕРШ, предмет невольно стремились проскочить побыстрее. Слушатели были отродьем тараканьего племени, в отношении которого, доведись им жить раньше, применили бы методы, аналогичные средствам борьбы с домашними паразитами.
Разумеется, физическое уничтожение шпиона противного лагеря вполне правомерно. С ликвидацией одного, второго, третьего лазутчика и так далее сужаются возможности противной стороны. Но массовая ликвидация подозрительных лиц контрразведкой, которая свой успех измеряет количеством расстрелянных или заключенных в лагеря, - иное дело. Это не из области полицейских мер, это - политика, свидетельство загнивания режима, который финансирует такую контрразведку.
В глазах Вячеслава Вячеславовича, чьи шаги за спиной мне уже слышались, я был тараканом. Прошлое сидит в каждом. А в таких, как я, оно ввинчено в инстинкт…
Комната, в которую я вошел за Ефимом Шлайном, оказалась безликой, как всякие помещения специального назначения. Два дешевых дивана по стенам. Убогий, в пятнах, холодильник в углу. Телефонный аппарат на подставке с кронштейном, торчавшим из стены. Люстры не было, только бра и две старомодные, с дугообразными ножками, черные лампы на столе для совещаний, обставленном стульями с линялой обивкой. Ковер на полу исполосовали лысые дорожки, протоптанные от двери к столу и вдоль стола. Окна выходили в тесный внутренний двор с водосточными трубами по углам и потеками на стенах.
Рукопожатие Дубровина, одетого в серый двубортный костюм, серую же сорочку и синеватый галстук, было теплым. Он улыбнулся, рассматривая мой сельский свитер, вельветовые брюки, заправленные в офицерские сапоги, даже тронул пальцами искусственный мех полушубка. Толстый Рэй не сообщал о моей смерти. В самом-то деле, с какой стати подавать Дубровину донос на самого себя об уничтожении взрывом агента, нанятого Москвой? Я напрасно грешил, посчитав, что Ефима отстранили от оперативной информации…
Дубровин сел во главе стола, в торце.
Шлайн угнездился на подоконнике в противоположном углу.
Я стянул кепку с фетровыми наушниками, положил на угол стола, дальний по отношению к Дубровину, и остался стоять.
Костюм и сорочка на Вячеславе Вячеславовиче были почти такие же, какие я содрал с него накануне.
В верхней одежде оставались двое - Шлайн и я. Виноградов, видимо, разделся в другом служебном помещении.
- Начинаем? - вопросом скомандовал Вячеслав Вячеславович.
Ефим кивком велел мне садиться. Он разглядывал водосточные трубы за окном, покачивал ботинком. К собравшимся была повернута только бледная щека и вдавленный висок с красноватым прыщиком.
Я читал, что в Византии действительное влияние и положение в имперской администрации проявлялось в изощренных и двусмысленных формах и почестях, доступных пониманию только посвященных. Возможно, взаимоотношения этих чинов нынешнего третьего Рима, среди которых я впервые в жизни оказался на внутреннем совещании, - продолжение той традиции? Кто же вы на самом-то деле, Вячеслав Вячеславович?
- Товарищи, - сказал Дубровин. - Вы, наверное, догадываетесь, что означает наш общий сбор.
- Кажется, да, - жеманно откликнулась Воинова.
- Я - нет, - сказал я.
- Вы, господин Шемякин, особое дело, - мягко отметил, как бы снисходя и выводя меня своим обращением в разряд исключения из рядов товарищей, Дубровин. - Так вот… С этой минуты прошу считать оперативное задание, с которым приехал товарищ Шлайн, завершенным. Вячеслав Вячеславович, прошу!
Бородатый, скребанув ножками отодвинутого стула, зашел за спину Дубровина. Сюрреалистическая картина: Дубровин имел две головы - свою и стоявшего за ним коротышки.
- Возможно, я покажусь непривычно многословным. Однако, не секрет, что подходы к этому… скажем, визиту этого… генерала Бахметьева в наши края, то есть в эту страну, это самое… то есть сюда, на Балтику, к нам… не у всех до текущего момента были, так сказать… сходными. Именно… Да. Прошу вспомнить, что все мы, как бы там ни было… как бы там ни было, значит… русские люди, дети родины… и в условиях работы, которая сделалась теперь здесь закордонной. Тем более, таким образом… мы не можем тянуть разноголосицу… как у дедушки Крылова Лебедь, Рак и Щука. Я приветствую решение Дубровина. И считаю его установкой. У меня все.
Бородатый вернулся к стулу, подпихнул его под себя. Наверное, он едва доставал ногами до пола.
- У вас есть вопросы, господин Шемякин? - спросил Дубровин.
- Есть, - сказал я. - Не вопрос. Просьба. Вы - организованные люди. Вы правильно поймете, если я попрошу товарища Шлайна… - я упивался этим обращением, - …распорядиться в отношении моих дальнейших действий в связи с завершением его миссии. То есть я хочу получить возмещение сделанных расходов, ощутимых для моего личного бюджета. Я не стал бы обращаться с этим при посторонних…
Посторонние не повели и бровью.
Шлайн, не отворачиваясь от окна, дернул подбородком, как бы не одобряя сказанного, и ухмыльнулся. Я все ждал, что он побежит вдоль стола или от окна к двери, как всегда при обсуждении каких-либо вопросов. Но он сидел, положив вылезшие из манжет волосатые руки на колено, и раскачивал, не переставая, другой ногой. Я вдруг почувствовал, что теперь он - спокоен.
- …Но раз уж меня, работающего исключительно по разовому контракту, пригласили сюда, я бы желал…
- Да ладно, Шемякин, не придуривайтесь, - перебил Вячеслав Вячеславович. - Не крутите волу хвост. Ваше отношение к деньгам известно. Для вас это и бог, и царь, и воинский начальник. Только это и делает вас… как бы сказать… относительно приемлемым. Вы должны знать ваше место… Сейчас Шлайн скажет то, что и следует сказать вам. Не больше и не меньше. И то, что вы заслужили. Так ведь, Ефим Павлович?
Я и не знал, что Шлайн - Павлович.
- Бэзил Шемякин, - сказал Ефим, - ваша работа закончена. Контракт считается прекращенным. Согласно его условиям, вы получите половину полагающегося вам гонорара. По расходам представьте счета и остальное, что посчитаете нужным. Если нечего добавить к сказанному ранее, свободны.
Вставая и забирая со стола кепку, я сказал:
- Слушаюсь, товарищ Шлайн. Могу идти?
- Какие у вас планы, господин Шемякин? - спросила Воинова.
- Сдать финансовый отчет, отправиться в аэропорт и вылететь в связи с особенностями моей визы на Запад, потом домой, на Волгу, мадам.
У неё порозовела серая шея. Обращение "мадам" ей понравилось. Мне показалось, что теперь, когда со мной покончено и я поставлен на место, все присутствующие вдруг решили, что, возможно, я мог бы заслужить и большее снисхождение в глазах Вячеслава Вячеславовича.
- На Волге это - где? - спросила Воинова, разрешая немного поговорить в их компании.
- Почти в Кимрах, мадам.
Они дезавуировали Шлайна. Прикончили мое доверие к нему лично и к тому, что он держит слово, в особенности, когда это касается главного, по их мнению, для меня - денег. Прикончили его отношения со мной, а теперь прикончат - это они и хотели показать, пригласив меня на совещание, - его карьеру в отместку и взамен того, что не устранили меня физически. Чтобы я радовался, что выкрутился, и тем унизить Ефима ещё больше.
Так они полагали.
Вячеслав Вячеславович скучающе смотрел в окно. Дубровин кивнул Воиновой.
- Я провожу вас, - сказала она мне, - помогу пройти у дежурного.