Я назвал ему адрес Тармо, который, как и договаривались, ключ от студии оставил под ковриком. На нем отпечаталась мокрая гофрированная подошва от обувки снежного человека, которая никак не могла быть Марининой. Или миниатюрного Тармо. Вряд ли и его нежного дружка.
Я неторопливо вернулся в такси. В эту минуту кто-то из наружного наблюдения сообщал по рации верзиле, оставившему след на коврике, что я отвернул от ловушки.
- Ийоханнес Эйкевич, - сказал я таксисту. - Есть просьба… Надо бы зайти в одну дверь и задать один вопрос…
Таксист вытянул и унес ключ зажигания. "Шестерка" стояла на асфальтированной площадке, где, кроме антикварного "Ситроена" без колес, на кирпичах, других автомобилей не было. Двор новый, просторный и пустынный. Окна, конечно, в занавесках. Ни одного открытого. Солнце отражалось в вымытых до прозрачности, по-балтийски, стеклах.
Я подумал, что теперь меня достали. Безоружным. А если побежать? Будут стрелять? Живой я мешаю всем, по крайней мере, в этом городе и именно сегодня.
Не в первый раз пришла ко мне догадка, что Ефим Шлайн - предатель.
Марина сдать не могла… А если это работа Тармо? Голубые непредсказуемы и мстительны. Ах, иметь бы телефон под рукой! Один звонок в Цюрих: пришел ли шлайновский гонорар? Маме и Наташе на пять-десять лет хватит, пока не пообвыкнут в новом положении. Может быть, Наташа найдет и мужа…
Размышления о новом муже для жены, которая не успела овдоветь, прервало постукивание в заднее стекло "шестерки". Я обернулся. Знакомая личность с белесыми бакенбардами - старший из марининой парочки слежения, сторожась непредвиденной реакции, сделал успокаивающий знак. Приподнял рацию, ткнул пальцем в неё и указал на вход в подвальную студию Тармо. Приглашали.
Марина, конечно, классный профессионал. Ухватилась за хвост Ефима и записала мои разговоры с ним. Теперь поставила, образно говоря, мережу, в которую я и заплыл… Ничего личного. Это - работа. И она её выполняет. Во имя Франции, скажем так. Я же пижонски считал отношения с Мариной сугубо личными. Ну, кое-какая взаимопомощь, иногда и в порядке дружеской поддержки. И во имя ничего.
Живым, конечно, останусь, подумал я, но теперь меня достали все и окончательно.
Ийоханнеса Эйкевича распяли лицом к стене с раздвинутыми, как положено, шире плеч ногами и заложенными за шею руками.
- Муж вашей любовницы иностранец, - прошептал уголком рта преданный водитель, покосившись в мою сторону. - Что он бормочет по-немецки, я не понял. Пистолет у него ерундовый, скорее всего, газовый. Он посчитал, что я - это вы. Скажите, что я - не вы, а вы - не я… Какой скандал! У вашей тещи будет что смаковать до конца её дней! Я вам не завидую…
Я подмигнул кригскамараду Дитеру Пфлауму, подтолкнул Ийоханнеса Эйкевича в сторону выхода из полуподвала и занял его место. Повернулся лицом к стене, поднял руки и раскорячил ноги. Сброшенный на пол ружейный чехол шевелился и мяукал между моих офицерских сапог, несколько утративших первоначальный лоск.
Значит, немцы оставили Пфлаума в Таллинне. Четкие, логически мыслящие, дисциплинированные немцы. Да и Марина, благородный корреспондент, оказалась благороднее, чем я полагал, притащив третьего лишнего! Она едва сдерживала улыбку, стоя в дверях, а за её спиной извивались и шелестели на бельевых веревках проявленные пленки. Змеиное царство.
- Как дела в "Каякасе"? - спросил я, когда таксист вышел. И, повернувшись к ним, сполз, вытирая шубой конденсацию на стене, на пол и, усевшись, с наслаждением вытянул натруженные ноги.
- Ты жив! Ты жив! - сказала Марина, присаживаясь передо мной.
- В таком положении из-под твоей мини-юбки виднеются трусики. Неужели нельзя быть скромнее? - сказал я по-французски, чтобы понял и Дитер.
- Театр Достоевского, - сказал он с ужасным акцентом. - Сколько вам нужно минут на спазматический половой акт в состоянии стресса? Время не ждет, любовнички!
- Достоевский не играл в театре, - сказала Марина. - Он был писателем.
- Разве? - откликнулся Дитер. - Ну, другой театр… Там три украинца заправляли. Немирович, Станиславский и Данченко. Я изучал. Евразийцы и мракобесы, говорят. Вроде Гоголя, князя Кропоткина и вас обоих.
Я рассмеялся. Возможно, немного нервно. Дитер и Марина, оба были реальной помощью, пришедшей в нужное время и в нужном месте. И новой надеждой. Не совсем той, какой хотелось. Какая хотелось, конечно, ещё только собиралась запрягать, чтобы потом и понестись, но уже вдогонку за остальными.
- Ты сильно поднаторел в русских делах, Дитер, - сказал я.
Щека Марины становилась совсем мокрой. Как хорошо оставаться живым, подумал я, а она ревет словно прощается навсегда, и сказал:
- Перестань, мы совершенно отсырели. Дитер подумает, что и я плачу.
- Я уже ушел, - сказал он, - я подожду… Валяйте. Сотрясайтесь в рыданиях и совокуплениях, мать вашу так и эдак! Но времени на это нет…
Она уселась верхом на моих коленях. И переменила одну мокрую щеку на другую. Имели мы право, пользуясь словами Тармо, на личную жизнь?
- Я увезу тебя сегодня к себе, - шепнула Марина по-русски.
- Ты хочешь сказать, что Рауль в море? Это - предмет особого разговора, к которому, боюсь, придется привлечь и Дитера. Он надолго? Дитер?
- Немецкий представитель на переговорах с Бахметьевым и свита, включая и ответственных за безопасность, уехали. Они засобирались, едва узнали об инциденте возле музея. Никто не хочет скандала. Они уверены, что это работа Москвы.
- И я один из путаных аспектов этой работы?
Марина кивнула. Я отстранился, упершись затылком в холодноватую стенку. Слезы стекали двумя потоками вдоль крыльев её набухшего носика.
- Пфлаум оставлен специально?
- Пфлаум обратился ко мне в "Каякасе". Бассейн предупредил немцев о готовящейся здесь заварухе, когда получил от меня информацию о вашем разговоре со Шлайном здесь, в студии. Когда немцы уезжали, Дитер остался и попросил свести с тобой. Это представлялось нормальным…
- Значит?
- Значит, ему приказано вступить в контакт с тобой. Немцы полагали, что покушения все-таки не будет, предотвратят. Эстонцы не смогли ответить немцам определенно, что же случилось с генералом Бахметьевым, и сообщить, кто действительно нападал. Генерал убит?
- Хуже, - сказал я, не решаясь отереть её слезы подпаленным рукавом дохи. - Его украли.
- Хорошо, что не вместе с немцем…
- Немцев не крадут. Боятся. Крадут русских. Никто не заступится.
- Ты, что же, теперь работаешь на патриотических началах?
Она откинула голову, подтянула колени, оперлась руками о мои плечи и встала. На ней были фиолетовые колготки, шерстяная мини-юбка и спадавший с плеч свитер с глубоким вырезом. Потерла пальцы, испачканные об искусственный мех моей дохи. Внешней стороной согнутой ладони отерла щеки. Улыбнулась. Совсем не радостно. Информация, которую она передаст в Бассейн, охарактеризует наши отношения на данном этапе как вялотекущие. Я бы тоже назвал их так.
- Бассейн вломился в наши отношения. Тебе велят расстаться со мной? спросил я.
- Он вломился в них с самого начала, - сказала Марина. - Ты что, не догадывался?
- Ты бросаешь меня?
- Чтобы не обманывать ни тебя, ни Бассейн.
- И Рауля?
- Рауль - муж.
Мурка со свалявшейся в перья шерсткой высунулась из ружейного чехла с отпрыском в зубках. Мяукнула. Нырнула за следующим.
- Скоро вы там?! - заорал Дитер из съемочной-кабинета.
Я обнял Марину за талию, и мы вышли к немцу, который смотрел приветливо и весело. В Легионе мы обычно оказывались с ним в одном отсеке казармы или в той же палатке - Дитер и я. А выпивали чаще втроем - за тентом или за выгородкой Рума, которому полагалось отдельное офицерское помещение
- Что с генералом, Бэзил? - спросил Дитер, пожимая мне руку.
- Захвачен, - сказал я.
Марина, подрыгав ногами, сбросила туфли и забралась на диван с подушками, выставив нимфеточные коленки.
- Где он теперь?
- В подводной лодке мужа нашей гостеприимной хозяйки, в худшем для нас случае, или где-то в логове контрабандистов на берегу, в лучшем. Большего не знаю. Похищен - точно. Про лодку и логово - мои предположения… Бахметьеву нужна поддержка. Генерал в аховом положении, предан всеми.
- Кроме тебя? - сказала ехидно Марина.
- Что нужно сделать, Бэзил? - спросил Дитер, вежливо улыбнувшись ей.
Мурка развивала экспансию. Теперь она появилась с котенком в съемочной-кабинете.
- У нас здесь что - совещание? - спросил я. - Или сговор?
- А чего бы ты хотел? - откликнулся Дитер
- Сговора. У меня нет официальных полномочий. Думаю, что и у тебя Дитер. У Марины их тоже почти нет… Давайте скажем это друг другу вслух. Для вас я в любом случае - не сторона для переговоров. Я - наемник. Мне заплатили за работу. Которая оказалась мне не по зубам. Больше того, мой план провалился полностью…
Мурка притащила второго. Дитер и Марина пристально наблюдали за проявлениями материнского инстинкта. Наверное, я действительно выглядел жалко. Они искали повод не смотреть в мою сторону.
- Ну, хорошо, - сказал я. - Забудем об этом… Русские три с лишним часа назад сообщили местным властям, что в отношении генерала Бахметьева совершен захват, а не покушение. Попросили немедленно блокировать выезды из города, ещё до выяснения обстоятельств происшедшего у музея…
Я не упомянул Лохусалу. Марина, вне сомнения, держала постоянную связь с Раулем. А я не представлял себе задачи, которую она выполняла на данном этапе событий. До сих пор только контролировала действия Шлайна и мои. Что - теперь?
- Звучит неубедительно, - сказала Марина. - Зачем Дубровину просить о перехвате похитителей, если он знал, к чему идет дело и способствовал преступлению? В том, что водили за нос тебя, Шемякин, и твоего оператора Шлайна, есть и его вклад!
Появился третий котенок. Мурка складывала детенышей на вязаный половичок возле дивана, на котором возлежала Марина.
- Это только предположение, - сказал я. - Я первый, кто узнал о похищении. Я позвонил русским и предложил им обратиться в полицию, чтобы организовали перехват. Меня в полиции не стали бы слушать. Да ещё и засадили бы на всякий случай… Дубровин подтвердил, что он немедленно после моего сообщения попросил местных насчет перехвата. Куда ему было деваться? Это - понятно?
- Дубровин подтвердил, Дубровин звонил… Вот и вся твоя цена, Бэзил, и твоей третьей России, - сказала пренебрежительно Марина, опуская ноги, чтобы, сев повыше, удобнее следить за манипуляциями Мурки-мамаши.
- Давайте без перехода на личное, - предложил Дитер. Он подошел к лежбищу котят и сломался пополам над влажными черными детенышами. - Им молоко, наверное, нужно? А?
- Им дом нужен, - сказал я. - Беженцы.
- Ты можешь утверждать, что блокировка побережья береговой стражей действенна? - спросила Марина.
- Вот именно, - откликнулся Дитер. Он влез в холодильник Тармо и принялся вышвыривать в мусорный контейнер банки с засохшей горчицей, недоеденные консервы и пакеты с прокисшим молоком. Разыскивал съестное для Мурки.
Марина достала из сумочки мобильный телефон.
- Слушай, - сказала она по-эстонски в откинутую крышку трубки, видимо, одному из носителей белесых бакенбард, - купи в ближайшей лавке молока и сырого мяса двести-триста граммов. Говядины. Или фарш в упаковке. Бывает такой, кажется, из индюшки. Принеси мне к машине… Конец связи.
Она защелкнула крышку телефона.
- Спасибо, - сказал я.
- С твоего разрешения, я отвезу выводок дочери.
- Спасибо, - снова сказал я, стараясь не глядеть на нее. Она забирала прощальный подарок, так это следовало понимать. Хоть кошка устроилась.
- Я все-таки не думаю, что блокада действенна, - сказал Пфлаум.
- Это русское дело, и, чем бы оно ни кончилось, от этого Таллинну не горячо и не холодно, - сказал я. - Поэтому я и приехал сюда, к Марине. С одной просьбицей… С которой, однако, раз уж ты здесь оказался, Дитер, обращусь к тебе. Это делу полезнее… За выполнение просьбы я готов дать стоящую информацию. Но сначала хотел бы поторговаться.
- Нет у тебя товара ни на обмен, ни под кредит на доверии! - сказала Марина.
- Кое-что, наверное, найдется все же, я думаю, - возразил Дитер. - Я приобрету. Что в обмен просишь?
- Я хочу, чтобы банда Чико Тургенева, если она преодолеет заслоны береговой охраны, пару дней не смогла выскочить из нейтральных вод к российской границе…
- Об этом русских просить следует, - сказала Марина.
- Об этом я прошу вас. Речь идет о Калининграде, о западном анклаве. Генерала повезут в том направлении… Захват заказан тамошними воротилами. Им нужна фигура, в обмен на которую Москва согласиться отдать некую личность, сидящую в Лефортовской тюрьме в Москве. Я прошу обеспечить блокаду со стороны открытой Балтики. Если Чико наткнется на западный бредень, он поймет, что к Калининграду просто так, через открытое море в западном направлении, ему не проскочить. И он вернется, если вышел в море, или, если ещё не вышел, заляжет в убежище. Немедленно начнет искать проходы. Высылать людей на разведку. А если они зашевелятся, высунутся из логова, то вытянут меня к Чико.
Я всматривался в лицо Марины. Отлавливать будут "Икс-пять", за штурвалом которой, если в подлодках они имеются, - её муж, Рауль Бургер. Где теперь эта лодка - идет в море? Или Рауль, лежа на грунте, ждет сигнала, чтобы принять "груз" и уже потом нырнуть под морскую границу?
Марина встала с дивана, прошлась по съемочной-кабинету, рассеянно взглянула на фотографии, разбросанные на столе.
Наверное, наша дочь будет красивой. Моя и её дочь. И Рауля, формально, конечно. Я-то не существую.
- Ты заплатишь за это любую цену? - спросил Дитер.
- Какую смогу.
Он долго набирал номер на своем мобильном. Ответили ему немедленно. Я плохо понимаю по-немецки. Дитер говорил быстро. Через две минуты разъединился.
- Они могли бы сделать это, - сказал он.
- И слава богу, - сказала Марина. - Немцам ближе всех.
- Не только, - сказал Дитер. - А теперь я хотел бы поговорить с Бэзилом с глазу на глаз. Мадам понимает, что это - не личное?
- Мадам понимает, - сказала Марина. - Я займусь кошечкой и котятами.
Она сгребла плед с секс-дивана, свернула его в подобие большого кулька и побросала туда котят. Мурка, предательница, задрав хвост, терлась о её фиолетовые колготки.
- Покормлю кошку у себя дома, - сказала Марина. - Ключ положите под коврик у входа.
Я представил, как она, отправив своих орлов отвозить кошек, засядет за стенкой с магнитофоном. Подслушивать мои разговоры на этот раз с Дитером…
"Раймон Вэйл" показывали восемнадцать тридцать. До появления Шлайна, если он приедет, оставался час.
- Скажи ободряющие слова Ийоханнесу Эйковичу, - попросил я Марину.
- Это кто же такой?
- Таксист, арестованный вами, - сказал я. - Придумай что-нибудь для него. Пусть спокойно ждет меня.
Развешанные пленки вздыбило сквозняком. Они опали и продолжали раскачиваться, когда за Мариной хлопнула деверь.
- Полагалось бы выпить за встречу, - сказал Дитер. - В холодильнике только джин, я видел. Как ты?
- Насчет джина?
- И насчет джина, и как ты вообще, старина?
- Как видишь. Не столь радужно, как в последний раз в Лейпциге.
Дитер отглотнул из запотевшей бутылки, отер горлышко ладонью и протянул мне. Пойло слишком отдавало можжевельником. Этот сорт я не пробовал.
- Итак, - сказал я.
- Мой хозяин, - сказал Дитер, - считает удобным по делу Бахметьева работать опосредованно. На данном этапе никто не может сказать, кто в Москве за и против кого в этом конкретном случае… Катавасия же вокруг Бахметьева и ста пятидесяти бочек с дерьмом хозяину интересны…
- Это - политика, Дитер. Не развивай свои идеи… Мне наплевать. Назови цену за твой второй звонок. Вот и все.
- Посредничество между твоим хозяином и мною. Я посредничаю между своим хозяином и тобою. Прямого контакта между боссами не будет. Это страхует от скандала, если до него дойдет. Это не недоверие к людям из Москвы. Скорее недостаточная близость двух заинтересованных сторон в том, что касается понимания профессиональной этики… Я повторяю то, что сказали на другом конце провода.
- Это опять политика, оставим маневрирование боссам, Дитер. Мы технари, нас выбрали потому, что официально мы никого не представляем, от наших действий при необходимости легко отмежеваться, нас можно бросить.
- Мы не существуем, согласен, но меня не бросят, - сказал Дитер.
Меня-то уже бросили, подумал я. И спросил:
- Начинаем тогда?
Он снова набрал длинный номер на мобильнике, спросил и ответил, опять спросил и опять ответил.
- Сделано, как ты просил, - сказал Дитер, разъединившись. - Со стороны открытой Балтики мониторинг любого судна обеспечен. Ни одно не выйдет за пределы эстонских территориальных вод без отслеживания. Отбой дадут, когда для вас прояснится обстановка.
Он носил дорогое просторное пальто на меху. Зная Дитера, я был уверен, что купил он его за счет нанимателя, сославшись на климат в стране, куда приходилось отправляться. Застегиваясь, уже в дверях, Пфлаум сказал:
- Звони мне в "Каякас". Комната двадцать два.
Я глотнул из бутылки, набрал на телефонном аппарате Тармо свой московский номер. С удовольствием выслушал десять безответных сигналов вызова.
Студия Тармо позволяла Ефиму набегаться всласть. Он снова вырядился в кожаное пальто дешевой свиной кожи, длинные полы которого путались между косолапивших ног. Как обычно, не поздоровавшись, он схватил волосатой ручищей недопитую бутылку с джином и несколько раз приложился к ней. Каждый раз, отпив, он рассматривал посудину на свет. Не найдя в карманах носового платка, уткнулся в подкладку своего картуза "под Жириновского" и чихнул.
- Будь здоров, - сказал я. - У тебя новые очки?
- Да, старые треснули… Какие новости?
- Боюсь, никаких особенных. Я уложил на крыше шестиэтажки куклу, подставленную Тургеневым. Вот и все достижения… Да ты, наверное, это и без меня знаешь…
Ефим повесил голову, рассматривая ботинки.
Я дернул его за рукав. Он поднял глаза за стеклами очков. Я сделал знак: возможно подслушивание. Достал из кармана вельветовых брюк кассету, отснятую "Яшихой", и сунул в блинообразную ладонь Ефима. На клочке бумаги, взятом с письменного стола Тармо, я написал: "Пленка со сценами увоза генерала. Оператор моего лейпцигского источника, а именно Дитера Пфлаума, предлагает сотрудничество по цепочке Шемякин - Пфлаум. Пфлаум здесь".
Ефим поднял большой палец.
- Можно работать, - сказал он. - Тебе не кажется, что тут душновато?
На улице уже стемнело. Дом полыхал освещенными окнами.
Ийоханнес Эйкович дремал в машине, зажегши подфарники. Уткнувшись радиатором в багажник его "шестерки", стояла темная "Вольво", за рулем которой сидела Марика. Я не стал спрашивать Ефима, как она ухитряется водить машину со своими протезами.
Шлайн потащил меня по асфальтовой дорожке вокруг дома, по своему обыкновению зацепив под локоть.