Он отложил бумажку и карандашик. Провел огромной ладонью сверху вниз по лицу, словно пытался стереть выступившую после коньяка легкую испарину. Я услышал его одышку. Ему бы не следовало злоупотреблять горячительным.
- Шлайна действительно здесь нет, - сказал он. - Больше мне нечего сообщить. Может быть, вы хотите ему что-нибудь передать? На тот случай, если Шлайн появится?
- Я сказал об этом госпоже Воиновой.
- Я слышал краем уха, когда входил. Вы не переменили намерение?
- Завтра уехать?
- Завтра уехать.
- Не переменил. А почему это может вас интересовать?
- Вы не просите, чтобы я помог вам… помог вам привести в порядок ваш российский паспорт?
- Понадобится минимум два дня, чтобы ваши эстонские друзья проштамповали его должным образом… Нет, спасибо. Я все оформлю в Берлине. Из Риги самолеты ежедневно. Передавайте привет и мои наилучшие пожелания Ефиму… если этот Ефим в самом деле приехал к вам.
Я едва выбрался из продавившегося дивана. И сразу вошла Воинова, чтобы проводить меня в вестибюль.
Андрей приветливо улыбнулся на выходе. В отличие от госпожи Воиновой.
Все-таки я завернул в Банный переулок. Неоновая стрела на подставке перед лавкой Велле источала теперь малиновые отблески. Отмытый в бане глянцевый скелет папаши Тоодо пил кофе из рекламной фаянсовой кружки, на которой две свиньи - "мистер Фэтти и миссис Чанки" - наслаждались "истинно бразильским напитком".
Новостей от Ефима и сюда не поступало.
Я едва довел "Форд" до Лохусалу. Чтобы побороть сон, я строил планы похищения из джипа "Рэнглера" фотографии мамы и её дочери, которая ждет возвращения папы.
В буфете Прока сидел за дальним столиком лицом к двери.
Новости наконец-то пришли, подумал я.
Глава пятая
Классики
Высокие стволы, раскачиваемые ветром в сосновом бору, издавали дикие звуки - свиристели, выли, пищали. Тропинка едва просматривалась в сером снегу. Прока тащил меня по ней уже минут пятнадцать. Огни пансионата пропали. Мы пересекли дорогу, которая шла из поселка в сторону Палдисского шоссе, и двигались в направлении, противоположном берегу. В глубь континента, хотелось сказать. Вверх, все время вверх - по пологому, заросшему лесом подъему.
- Сильно набрались, Василий Николаевич? Вы вообще-то вполне? В норме, а? - беспокойно спросил Прока.
Он нес ответственность за качественность персоны, которую доставлял к боссу на переговоры. А на казенной службе отбарабанивал вахты спустя рукава.
- Пьяных людей вообще не бывает, - сказал я - Бывает пьяный американец. Пьяный японец. Пьяный китаец. Пьяный немец. Пьяный итальянец…
- Пьяный русак, - подсказал Прока.
- Не дерзи, лейтенантик, - откликнулся я устало. - Я не успел сказать "пьяный молдаванин"… Конечно, я пьяный. Но все пьяницы разные, даже если пили один и тот же шнапс. Мы все разные в пьяном виде… Вдруг начинаешь соображать, что так, как ты сам живешь, пьянствуешь и вообще… люди уже жили и пьянствовали тысячи лет. И спрашиваешь себя: кто же я такой, чтоб быть особенным? А? Прока, ты спрашивал себя об этом? Кто, мол, я такой, чтоб быть особенным?
- Водились бы бабки, - скучно сказал Прока. - Тогда вопросов возникает меньше. А особенный или неособенный… Зависит от технологической необходимости.
- Правильно, Прока. Ты выучил урок. Поменьше философии, побольше наличных, сказал великий калининградский, то бишь кенигсбергский философ Иммануил Кант. Ибо без наличных все остальное не существует, а только мерещится, даже если продается или покупается… Долго еще?
- Осторожно, - сказал он. - Справа бассейн, зимой он пустой, просто выложенная кафельной плиткой яма. Не оступитесь… Чему вы смеетесь?
- Тому, что здесь есть бассейн и к тому же сухой… Как в Париже, например.
- Ну, там их много, - сказал Прока.
Луч галогенной лампы вонзился под ноги и погас. Я приметил, что снег в этом месте сошел. Прошлогодние иголки пружинисто проминались под ногами. Земля прогревалась большим домом.
- Извините, - раздался хрипловатый голос. - Не ослепил? Поднимайтесь сюда. Сюда, господин Шемякин…
Узкая полоска света обозначила на уровне глаз приоткрытую дверь.
Нащупывая ногами ступеньки, я поднялся на высокое крыльцо. Мне положили на спину руку и почтительным нажимом подправили в нужную сторону.
- Теперь порог, осторожно, - сказал тот же голос.
Пахнуло деревом, смолой, растапливаемой печью и свежей хвоей. Дверь захлопнулась, включили освещение.
Музей! В обрамлении карельской вагонки - деревенский стол, обставленный деревянными креслами с резными спинками и подлокотниками, камин с горевшими поленьями за кованым экраном, подобие бара с бутылками, бочоночками, посудой и никелированным инвентарем, скрытый в ларе холодильник. Несколько кабаньих, оленьих, рысьих и волчьих голов скалили со стен клыки, выставляли лакированные рога и таращили остекленевшие рыжие глазищи на быт дореволюционного балтийского кулака, воспроизведенный в натуральном виде.
Живой экспонат аборигена весил не менее полутора центнеров.
Необъятный, тонкого сукна китель с воротником стойкой свисал до медвежьих колен. Два мешка джинсовых штанин наползали на громадные, почти квадратные, искореженные косолапостью адидасовские кроссовки с распущенными шнурками. Под кителем выпирало чрево, которое вздымалось и опадало под сиплое дыхание полуоткрытого ротика. Круглое, почти без морщин лицо казалось странновато знакомым.
- Ну, увиделись! - сказал толстяк. - Заочно-то мы знакомы. Линьк-то Рэй из котельной в лохусальском-то пансионате - мой младший брат. Вот бывает-то!
- По обувке я, наверное, догадался бы, - сказал я.
Себя он не называл. Дечибал Прока остался за порогом.
Слева косо шла деревянная лестница, застланная вязаными половиками. Справа открытая дверь вела в гостиную. Там, в полумраке, мелькали всполохи, отбрасываемые телевизионным или компьютерным экраном, доносились гул моторов и дробный стук виртуальных взрывов. Хозяин, вероятно, оторвался от электронной игрушки.
- Переобуетесь в домашнее? - спросил он.
- Если не обязательно…
- Как удобнее… Пожалуйста, присаживайтесь.
Гаргантюа Пантагрюэлевич забежал за кресло и сдвинул его, громыхнув об пол.
Спрямленные, без наклона, спинки придавали нам вид людей, переполненных чувством собственного достоинства. Сидели мы, что называется, аршин проглотив.
- Мне сказали, вы предпочитаете бренди, так ведь?
- Кто вы? - спросил я. - У меня сегодня затянувшийся день. И завтра рано в дорогу. И Прока затаскал по лесу. Давайте к делу.
Ге-Пе разбавил коньяк в своей рюмке кока-колой, придержал сопение и отпил осторожный глоточек. Я ждал.
- Неважно, кто я, - сказал он. - Неважно, кто вы.
- Условие нравится. Подписано, - сказал я. - Давайте дальше.
- Дальше будет стоить пять тысяч долларов.
Вот и прощальный подарок без вести пропавшему оператору. Или с вестями? Пропавший с вестями. Неплохо звучало.
- Я могу воспользоваться туалетом? - спросил я.
- Через эту дверь и направо…
За дверью я невольно придержал шаг. В затемненном салоне на подиуме, накрытом мягкой, кажется, бархатной скатертью, светилась зеленоватая глыба хрустального аквариума размером с рояль… впрочем, рояль тоже, кажется, угадывался неподалеку. Глыбу изнутри кромсали своими передвижениями миниатюрные модели подводных лодок. Зависнув на секунду, одна выпустила две торпеды в другую. Синеватая субмарина, войдя в штопор, пошла на дно, растягивая шлейф черновато-перламутрового мазута и раздавленных глубиной матросских трупиков.
Тень Ге-Пе легла из-за моей спины на аквариум.
- Впечатляет?
- Сейчас, наверное, эта команда вопит "ура", - сказал я, ткнув пальцем в сторожевичок, разбрасывающий глубинные бомбы, которые выдавливали на поверхность аквариума пузыри-взрывчики. - Решили, что их работа…
Возле умывальника на белом комоде лежала стопка бумажных полотенец. В зеркале, покрытое белыми катышками клочков, оставленных полотенцем, отразилось осунувшееся лицо замученного Шемякина с мешками под глазами. Но голова посвежела.
- Опять скрепит потертое седло, и ветер холодит былую рану, - спел я потихоньку отражению. - Куда вас, сударь, к черту занесло? Ужели вам покой не по карману? Пора-пора-порадуемся…
Меня корежило от зависти. Такого великолепия в Замамбасове не создать на шлайновские гонорары. Не предложить ли услуги конторе братцев Рэй?
Старший, упершись лбом в аквариум, выставлял непомерный зад, с которого распадались фалды кителя, имевшего, оказывается, два фасонных шлица длиною почти до жирных лопаток. Локти братца дергались, он сосредоточенно нажимал на кнопки, манипулируя подводной битвой.
- А!? - воскликнул он. - А!? Смотрите-ка!
- На что? - спросил я.
- Вот эта грузовая У-сто-пятьдесят-один - германская "Дойчланд" везет каучук, никель и другую сырьевую экзотику из Америки в Первую мировую войну. Так? Вот эта, другая грузовая подлодка, итальянская "Энрико Таццоли", везет товары из Японии в Италию во время Второй мировой войны. Так? Преодолевая блокады, так? А вот эта… видите, рыскает, моторчик слабоват или контакты окислились… британская "Эр-один", субмарина атакующего класса времен Первой мировой войны. Значит, так… Транспортник "Дойчланд" добирается нормально домой. Итальянская грузовая подлодка гибнет… потонет в Бискайском заливе на пути из Токио. Британская испытывает трудности с запуском торпед. А это… это идет русский подводный эсминец "Варшавянка", проект восемьсот-семьдесят-семь "Палтус", американское обозначение "Кило", из семидесятых годов. Он всех сокрушит. Скорость страшная - каплевидная форма! Британской сейчас наступит капут…
- А рельеф дна и география подлинные? - спросил я.
Ге-Пе самодовольно хохотнул.
- Совершенно. Из ленинградского гидрографического института привозили яйцеголового. Построил абсолютную реплику шельфов и дна от Таллинна до Питера и от Стокгольма до Калининграда, вся Балтика… Территория, на которой границ нет!
- Стало быть, - дернуло меня за язык, - в этом хрустальном корыте можно и реальные подводные перемещения вне границ планировать?
Толстяк насупился.
- Нет. Конечно, нет. Всего лишь дорогая игрушка. Блажь, если хотите.
Он надавил красную клавишу на пульте. В аквариуме воцарился мир. Надводные и подводные суда застыли. Трупики отложили всплывание. Господь скомандовал времени остановиться.
Мы вернулись за деревенский стол.
- Давайте поторгуемся, - предложил я.
- Сомневаетесь в качественности информации?
- Нет, я верю вам. Но пока у меня складывается впечатление, что, возможно, не вам с меня, а мне следует взять с вас гонорар за пользование этой информацией… А? Вам ведь не терпится её сбросить. Вы человек практический, внешне легальный и предприниматель. Мокрушничество для вас способ ведения дел только при его полнейшей технологической обоснованности. То есть, когда иных средств и возможностей решить проблему нет. Сбрасывая информацию о человеке, которого я преследую, именно мне, вы тем самым признаете, что он действительно мешает вашим делам. Этот человек настолько крут, что подстроить ему безвременную кончину в результате случайного попадания окурка в бензобак его "мерса" ваша группировка…
- Сообщество, - поправил бандит.
Оказывается, меня принимал генерал, которого я посчитал за майора. Сообщество, насколько я был осведомлен, состоит из пяти группировок, группировка - из двух-четырех групп, группа - из трех звеньев, звено - из нескольких бригад от пяти до десяти человек каждая. Толстяк Ге-Пе мог в одно прекрасное утро захватить столицу этой страны. Если уже не захватил.
- Ваше превосходительство, - сказал я, слегка приподнялся и снова сел с достоинством, вполне обеспечиваемым спинкой и подлокотниками кресла.
- Пять тысяч, - повторил Ге-Пе. - Скидка уже учтена.
- Поладили. - Я лицемерно вздохнул. Серьезный человек обязан стенать из-за растущей дороговизны. - Кто?
- Чико Тургенев. С ним четыре человека. Обычная его свита. Прибыли московским утренним. Плюс двое новых на "мерсе" со стороны Риги.
- Кто такие?
- Имена известны.
- Назвать можете?
- Одинай Махмадов и Вали Вайсиддинов. Азерики…
- Откуда информация?
- Дорожная полиция тормознула. Прочитали в паспортах.
- Какие паспорта?
- Российские. С московской регистрацией.
Мне послышались тревожные нотки в его голосе. Может быть, потому, что раньше толстяк ничего не слышал об этой парочке. При его-то воровской или бандитской сети осведомителей…
Тревога - заразная вещь. Я почувствовал, как она передается и мне. В моей базе данных, я точно помнил, азербайджанцы с такими именами не значились. И, наверное, поэтому я излишне поспешно спросил:
- Больше никого?
- А кого бы вы, господин Шемякин, могли ещё ожидать в этих краях?
- Мало ли… Скажем, папашу Дусита. Или Гошу Байкальского. В Киеве ностальгирует питерский Витек Гостиный Двор, лишенный комаровских просторов. Еще Вельчик-с-Бананом мог получить приглашение. Казик Варшава…
Из перечисленных, наверное, только Гоша Байкальский не вполне соответствовал моей идеологии покушения на генерала Бахметьева. Гоша считался аристократом, коллекционировал чучела. Виделись мы в девяносто первом, когда обломился тройной гонорар за теневую, как я называл эту работу, опеку таиландских паломников, привозивших единоверцам в Бурятию позолоченную фигуру Будды. На прогулочном катере, катавшем гостей по залитому мягким солнцем осеннему Байкалу, в пестрой толчее выделялся худой женственный паренек с неподвижными зрачками. Он числился телохранителем Бандакова, авторитета из Улан-Удэ, пребывавшего в состоянии алкогольной отключки в утробе теплоходика. Гоша коротал время, сбивая из снайперки подброшенные монетки. Бандаков хвастался, что павших от своей руки Гоша потрошит, делает в соответствии с ламаистской традицией мумии-чучела и ставит в строй подобных в подвале бандаковского дворца-заимки в непролазной тайге, куда добираются вертолетом.
Бандакова через год утопили, взорвав в рыбачьей лодке. Потрясенный Гоша - он и хозяин считались "семейной парой" - гастролировал на Дальнем Востоке с разбитым сердцем. Его пригласили в Бангкок те самые паломники, пораженные снайперским искусством бурята и единоверца. Может, там и остался. Я исключил бы Гошу из списка все же не потому, что он обретался за бугром. Причина иная: Гоша не работал с взрывчаткой.
Витек Гостиный Двор, будучи питерским, тоже вряд ли получил бы ангажемент. Питерские, чухонские и рижские рыбоеды считаются теперь бандитами лишь теоретически. Они что есть мочи косят под цивилизованных людей. Считают, что пришла пора нового, легального прикида. Все и везде схвачено. А потому приглушили последних отвязанных, носившихся на импортных тачках и пугавших газовыми стволами палаточников. Да и палаточники исчезают. Новое поколение бандитов, в особенности прибалты, в восторге от перемен. После рабочих часов они желают быть обывателями. Витек же, при своем высоком профессионализме, все же срывался в отвязанные. Бычок бесноватый. Непредсказуемый исполнитель клиентам не нужен.
Эстонец Дусит подошел бы. Устроил бы, скажем, радиоуправляемое падение сосульки с крыши на темечко. Или нежное мягкое затяжное заболевание после покупки мороженого. Взрыв телевизора "Самсунг" в квартире одинокой женщины, принимающей гостя. Падение кариатиды, наконец, у подъезда Эрмитажа или люстры в Исаакиевском соборе. Лучшей его операцией, мне кажется, была психологическая дестабилизация ростовского отделения "Инкомбанка", впавшего в паралич после взлома неким хакером банковской базы данных. Хакера нашли потом повесившимся. Улики свидетельствовали, что с хакером в доле был один из директоров. Собственно, от Дусита именно это и требовалось, как говорится, доказать. И директора завалили - невинного, как потом выяснилось.
Вельчик-с-Бананом и Казик Варшава считались невидимками высочайшего класса. Они представляли особый клан. На них выводили за высокие комиссионные. Залегендированы оба волшебно - манерами, одеждой, всем обыденным обликом внешней суперсерости и суперсовковости.
Вельчик первым в России завел снайперку с лазерным прицелом. С ним в группе работали две-три "куклы" - подставники с дешевыми "ижевками" для отвлечения внимания. Маленькая пулька калибра пять и шесть десятых миллиметра влетает в раскрытый рот, к которому подносится кружка бочкового под зонтиком уличного кафе. Что ж, бывает, что у человека, в особенности тучного и озабоченного, лопается в мозгу сосуд, начинается кровотечение. А когда приезжает "скорая", искать по крышам бесполезно. Винтовка с глушителем валяется на чердаке, перчатки рядом. Вельчик уносил только "банан". Прицел укладывался в пластмассовый чехол, искусно выполненный в виде этого овоща. Или фрукта?
Вельчик работал и с коротких дистанций взрывчаткой. В Варшаве - на барахолке перед высотным дворцом культуры, подаренным товарищем Сталиным польскому народу, - поднял в воздух местного авторитета и его грузовичок с товаром. И вопреки незыблемому правилу, предписывающему киллеру немедленное испарение, полдня гнал туфту братве и полиции о том, что и как "видел собственными глазами".
Казик специализировался на гранатометании. Разрывало нескольких, и направленность теракта оставалась невыясненной. Граната выпрыгивала из портфеля на улице, из кастрюли на кухне, из мусорного контейнера или тихонько выкатывалась из-под дивана под ноги нужному человеку.
Профессиональная этика категорически запрещает устранять кого-либо, кроме заказанного, даже если посторонний стал невольным свидетелем. Поэтому Казик считался беспредельщиком и, может быть, уже не существовал, подчищенный своими же…
Чико Тургенев стоял особняком. Он и стрелял, и взрывал, и закалывал, и взялся бы исполнять должность при рычаге гильотины или рубильнике электрического стула, только бы сфотографировали для газеты или показали по телевизору.
Сообщение Ге-Пе походило на правду. Лучшего мясника в России найти не представлялось. На дело, заказанное Ефимом Шлайном, я бы взял такого в компанию. Тургенев тянул на международное качество работы. Его и привозили обычно из-за границы. С некоторых пор, если он и обретался в России, то не восточнее Калининграда. Но зачем ему эти двое, Одинай Махмадов и Вали Вайсиддинов? Ге-Пе вряд ли акцентировал бы на них внимание, если бы эта пара залетных, как и остальные, только играла свиту своего короля Чико.
- Вы осведомленный человек, - сказал Ге-Пе.