- В нашей жизни ничего нет гётевского: она очень проста.
- Жизнь Маргариты была еще проще...
- Зато...
- Зато вы не встретитесь и с Фаустом...
- Но, Егор Иваныч... все же это одни слова, слова!..
Настало молчание. Егор Иваныч смотрел в лицо Нади. Она чувствовала его взгляд; во всех чертах ее явилось стыдливое беспокойство, тревога и стеснение. Она не могла долго вынести такого состояния и хотела так или иначе выйти из него. В душе ее накопилось столько сомнений, что она страстно желала откровенного разговора: хотелось хоть раз поговорить без покровов и обиняков, так же свободно, как говорят мужчина с мужчиной или женщина с женщиной... Она решилась, подняла ресницы, взглянула на Молотова прямо, почти спокойно; но вдруг ей стыдно, страшно стало, рука дрогнула, и в нервном движении переломила она иглу; на сердце пала тоска; краски быстро сменялись на лице, кровь приливала и отливала... Молотов видел всю эту игру жизни, и, по сочувствию к Наде, лицо его оживилось... Он ждал... Для многих женщин часто простой вопрос составляет подвиг: иного слова сказать нельзя, чтобы сейчас же не представились благочестивые лица "старших", на которых так и написано: "Она развращается!" Все теснит и сдерживает молодую душу, готовую ринуться в бездну жизни и переиспытать все, что есть хорошего на свете. Трудно было говорить Наде; но душевные вопросы давно зрели, потребность жить и любить была велика, а до сих пор она в уединении, среди живых и родных людей, одна-одинешенька, своим женским умом работала и зашла в такую глушь противоречий и сомнений, что душно и тяжело стало среди самых близких людей, мертво позади и мертво впереди, и оставалось либо расспросить у всех, кого можно, что же делать осталось, где выход из ее терема и спасенье, либо броситься очертя голову в объятия назначенного свыше жениха и прильнуть розовыми устами к его зачаделому лику. Весь организм ее трепетал от дум, запертых в голове, от страху и тоски, переполнивших сердце. Но удивительно, когда Молотов сказал ей: "Надежда Игнатьевна, вы недоверчивы стали, скрываетесь от меня", она отвечала:
- Егор Иваныч, не будем говорить об этом...
- О чем? - спросил Молотов.
- О любви, о Маргарите, о поэтах...
- Но ведь вас все это мучит, я давно заметил. Легче будет, когда уясните себе эти вопросы...
- Их нельзя уяснить...
- Так хоть облегчите себя откровенным словом... Я же не враг ваш... меня вы не первый день знаете...
Надя взглянула на него доверчиво. Ей совестно стало за свою скрытность пред Егором Иванычем, который всегда был так к ней добр и ласков, тем более что она сама же ждала его с нетерпением, чтобы спросить у своего доброго давнишнего знакомца совета... "Неужели и с ним, - подумала она, - нельзя поговорить от души?"
- Скажите же, Егор Иваныч, - начала она, - когда вы у нас слышали разговор о любви? от кого? О любви только читают да поют в песнях и романсах. Никто и никогда о ней серьезно не говорит, - сколько бывает гостей, родственников, знакомых - никто не говорит. Только в институте подруги болтали, и, разумеется, вздор. Я однажды с маменькой разговорилась, так она выговор дала. Девицы мне знакомые, родственницы не верят любви, смеются над тем, кто говорит о ней. Вот и я молчу. Заставьте какую угодно девушку читать роман вслух, особенно, что ныне пишут, все эти интимные места будут выходить крайне неловко, она будет краснеть, стесняться... И мужчины всегда говорят для шутки, для красного словца, и потому, что предмет такой... дамский, что ли? Всегда разговор кончается пустяками и смехом, все это для того, чтобы над нами посмеяться, делать разные намеки и чтобы время весело провести; а кто и вдастся в психологические тонкости, то слушаешь, слушаешь, как будто и дело говорят, а выйдут...
- Пустяки?
- Право, пустяки!.. Раз только и слышала, как один молодой человек, родственник, говорил серьезно, горячо, от души и, должно быть, что-нибудь умное, но так красноречиво, так высоко, что я ничего не поняла... Значит, и толковать нечего...
- Но вы разговор о любви не считаете же предосудительным?
- Нет, причина проще.
Надя, прямо взглянула в глаза Молотову, и, к удивлению, взор ее был тверд и спокоен, хотя и пытлив; на губах появилась ласковая и насмешливая улыбка, которая так нравилась Егору Иванычу. Сразу пропали волнения.
- Какая же причина? - спросил Молотов.
- Я не хочу быть книжницею, синим чулком, а хочу, как и все, остаться простой женщиной. В книжках все любовь да любовь, а в жизни ее нет совсем. Где эти страсти, - говорила она, незаметно увлекаясь, - где эти клятвы, борьба, тайные свидания? Ничего этого нет на свете!
- Надежда Игнатьевна, грех вам это говорить...
- Эти свидания и невозможны в нашем обществе, потому что девицы везде и всегда на виду, каждую минуту на глазах отца или матери, дома, в гостях, в церкви. Ну как в нашем быту устроить свидания, долгие беседы, клятвы, которых и выполнить-то невозможно? Наконец, пусть все это устроить можно, так кого любить? Будто у девицы много знакомых? может она выбирать, искать человека, сходиться с людьми молодыми, водить с ними компанию? Вы, быть может, сто, двести мужчин знаете, а я? - помимо своих родственников, только четверых. И у других девиц то же. Как же тут быть?.. Из четверых непременно и полюбить кого-нибудь? Что ни говорите, а смешно выходит. Смешно ведь. Оттого и бывает так: узнает молодой или старый человек о девице - что она хороша, неглупа, воспитана, небедна, - знакомится с родителями; те то же самое узнают о нем - вот и свадьба!
- А дочь?
- Думаете, насильно отдают ее?.. Никогда!.. Спросят ее согласия... Иначе не бывает, я не видела, не знаю...
- Вы много не знаете, Надежда Игнатьевна...
- Женщины, - сказала Надя настойчиво и с убеждением, - женщины, которых я знаю, никогда не любили.
- Извините, Надежда Игнатьевна, это неправда.
- Да! - сказала она упорно, и в ее голосе не слышалось тени сомнения или фальши. - Да!.. я таких только и знаю и не верю, чтоб иные были!.. Они все вышли замуж очень просто, без любви, да так потом и жили, привыкли незаметно и через какой-нибудь месяц стали, как обыкновенные муж и жена...
- И ничего с ними не случилось ни до замужества, ни после?
- Ничего, решительно ничего...
- Так это не женщины, - сказал Молотов с едва заметным отвращением, которое не ускользнуло от взоров Надежды Игнатьевны... Она окинула его своим взглядом, смерила с головы до ног и остановила прямо свои глаза на его глазах, отчего Егор Иваныч смутился и поневоле опустил взоры. Он был под полным влиянием Нади.
- Кто же они? - допрашивала Надя...
- Не знаю, - ответил Молотов и пожал плечами.
- Они женщины! - сказала Надя...
В голосе ее было что-то поддразнивающее, насмешливое и в то же время грустно-тяжелое...
- Эти женщины не жили никогда, а прозябали только, кормились да хозяйничали, - сказал Молотов.
- Ну да, - ответила Надя коротко и ясно, - они кормились и хозяйничали...
- И вы тоже? - со страхом спросил Молотов.
- Тоже! - И быстро она наклонила голову, едва успев скрыть слезу, которая неожиданно набежала на глаза.
Опять наступило молчание. Молотов стал ходить по комнате. Он ходил нахмурившись, весь в волнении и недоумевая, что для ней настал какой-то жизненный переворот, что ее мучат крепкие думы, и ума приложить он не мог, как бы помочь ей, а помочь хотелось. "Тоже", - повторял он в уме ее слово, - это слово бесило его. Он остановился подле Нади.
- Вы не по летам умны, - сказал он.
Надя подняла голову; слез на глазах не было - они были слегка влажны.
- Егор Иваныч, с вами можно говорить? - начала она.
- Говорите, говорите! - с заметной радостью отвечал Молотов.
- Вы умно говорите, рассуждаете. Мне не поэзии нужно, а просто понимания. Я знать хочу. Скажите, видели вы сами, как любят?
- Множество случаев знаю...
- Право?
Лицо Нади загорелось от любопытства...
- Скажите хоть один?
- У меня был приятель Негодящев; он женился по любви. Знаю, один учитель женился по любви. Знаю несколько расстроившихся браков оттого, что вмешалась любовь. В губернии я видел страшную драму в крестьянской семье - жена бросила мужа и потом убила его. Сколько случаев! они совсем не редки...
- Неужели же все любят? неужели это неизбежно? - говорила Надя в раздумье.
- Непременно все. Правда, большая часть пошло любит - сойдутся, прогорят быстро и разойдутся; но и во всем этом есть что-то прекрасное, в самой пошлости видна особенная, необыденная, редкостная жизнь. И вы говорите, что не видели любви, - что ж тут удивительного? Поэзию жизни, любовь не так легко заметить, ее всем напоказ не выставляют, ее нужно откапывать в глубине повседневности, отыскивать, как клад, который ближний от ближнего прячет глубоко и далеко. Для всех она бывает: одними она отжита, для других не наступила, а иные любят, да не понимают, что с ними делается...
По лицу Нади пробежала какая-то новая, никогда души ее не освещавшая мысль. Недоумение отразилось во всех чертах ее.
- Скажите, - продолжал Егор Иваныч, - каково положение женщины, когда она, будучи замужем, полюбит другого?.. Вся жизнь поломана... отчего?.. От опрометчивого брака...
Надя начинала поддаваться влиянию Молотова. Она привыкла ему верить, ей так хотелось верить; но это расположение мгновенно сменилось другим; быстро пробежали в ее голове мысли: "Я невеста", "Мне двадцать второй год", "Корму, корму", "Не век жить у родителей", "Завтра ответный день". Сухо было ее выражение лица, строго, несимпатично.
- Не понимаю я вас, - сказала она, - и книги я разлюбила. Читаешь - не оторваться: такая прекрасная жизнь, горячие речи; страстные свидания - существование полное, и, боже мой, подумаешь, к чему такие книги пишутся! И точно ведь живые люди там, иногда голоса их слышишь, понимаешь, отчего они плачут и радуются, а все же не верится, никто, как там, не живет, - это обман художественный!
- Может быть, и есть любовь на свете, - продолжала Надя, немного подумав, - да только для избранных. Согласитесь, Егор Иваныч, что там, в книгах, люди живут не по-нашему, там не те обычаи, не те убеждения; большею частию живут без труда, без заботы о насущном хлебе. Там всё помещики - и герой-помещик и поэт-помещик. У них не те стремления, не те приличия, обстановка совсем не та. Страдают и веселятся, верят и не верят не по-нашему. У нас нет дуэлей, девицы не бывают на балах или в собраниях, мужчины не хотят преобразовать мир и от неудач в этом деле не страдают. У нас и любви нет.
- Так у нас гораздо хуже!
- Но как же я буду жить чужой, не свойственной мне жизнью? Надобно читать, да и помнить себя. Отчего не полюбоваться на чужую жизнь? Но как переложить ее на наши нравы? Это невозможно.
- И не надо. Неужели вы думаете жить по книге?
- О чем же и толковать? - перебила Надя. - Еще вот что я скажу. Барина описывают с заметной к нему любовью, хотя бы он был и дрянной человек; и воспитание и обстоятельства разные, все поставлено на вид; притом барин всегда на первом плане, а чиновники, попадьи, учителя, купцы всегда выходят негодными людьми, безобразными личностями, играют унизительную роль, и, смешно, часто так рассказано дело, что они и виноваты в том, что барин худ или страдает. Пусть безобразна среда, в которой родилась я, все же она не совсем мертвая... Так или иначе, а надо отыскать добрую сторону в своих людях. Без того жить нельзя!.. В монастырь, что ли, идти?
- Много горькой правды в наших словах, но еще более ошибок, - отвечал Молотов. - Как это странно, - рассуждал он вслух сам с собою, - все это давно пережито мною и теперь не составляет вопроса... Жизнь на все дает ответы!
- Хороши ответы! - сказала Надя с горечью...
Молотов задумался. Надя своими расспросами шевельнула в его душе много старого, выжитого и давно улегшегося спокойно в памяти, как в архиве.
Он хотел продолжать речь. Но Надя решительно овладела разговором, не давая Молотову сказать слова. Она точно торопилась высказать все, что накипело в ее сердце и было выработано в уединении, под влиянием фаталистического быта. Она сегодня восставала против всего, что говорил ей Молотов, против всех его понятий и взглядов. Егор Иваныч это чувствовал. Зрел разрыв. Первый раз он слышал от Нади многие идеи, оригинальные, самостоятельные, не под его влиянием развившиеся. Судьба круто поворачивала Надину жизнь по противоположному направлению. Ей хотелось слышать, от души, страстно хотелось, опровержений ясных, как день божий; но, увлекаясь, она не давала говорить Егору Иванычу.
- Хороши ответы! - повторила она. - Помню, я читала в одной книге, как жених говорит невесте: "Наша любовь перейдет в радости и печали, в смех и слезы, в молчанье и беседы наши. Она все осветит, всему даст смысл и значение. Она радостна и трепетна теперь, прогорит божественным огнем в свадебные дни, как лампада пред иконой, будет теплиться в глубокой старости. Она всемогуща. Кто запретит нам любить? отец? закон?.. Всякая власть бессильна пред любовью, всякая власть преступна". Пусть так, - прибавила Надя, - да запрещать-то нечего. Из четверых не выберешь...
- Если же рано или поздно придет пятый?
- Если же никогда он не придет?.. и будешь разборчивой невестой - тоже невесело...
- А если придет во время замужества?
- Что ж делать, когда это неизбежно?
- Как же выходить замуж, когда можно полюбить другого?
- Никто этого не знает. Право, как вы странно рассуждаете: в браке видите преднамеренную недобросовестность, расчет на имя и деньги мужа и на любовь кого-то другого, какого-то пятого. А бывает совсем не так: соглашаются два порядочных человека на семейную жизнь, романической любви вовсе не предполагается, ее нет и в свадебном обыске - вот и все! Если же и случится что после, - никто не виноват!.. Пускай!
- Господи, фатализм какой!
- Что же делать, если это неизбежно?
- Удивительная покорность!
- Не покорность, а неисходность.
- Нелепо же после этого положение женщины!
- Положение и браните; может быть, легче будет, а нас-то за что?
Молотов не знал, что отвечать.
- Все примиряются с действительностию, - сказала Надя, - как бы она ни была тяжела, даже любят ее, потому что жить всякому хочется...
Молотова задело за живое, так что он вспыхнул, точно порох, и опять поднялся со стула...
- Примирение? - сказал он раздражительно. - О примирении заговорили?.. Лучшего и выдумать нельзя?.. Нет, Надежда Игнатьевна, можно жить нашей так называемой действительностью и не знать ее, ото всех замкнуться и никого не допустить до души своей. Можно иметь понятия, которых никто не имеет, и не заботиться, что пошлая, давящая действительность не признает их. Можно весь век ни одному человеку на свете не сказать, чем вы живете, и кончить жизнь так. Я в своем кабинете царь себе. На голову и сердце нет контроля...
Надя слышала в этих словах того человека, каким представлялся Молотов в характеристике Череванина; но она с каждой минутой становилась упорнее. В ее напряженном воображении стояли грядущий жених и родительские лица. Вопрос судьбы ее распался надвое: либо в будущем - дева, либо завтра - невеста. Она с насмешкой отвечала:
- В голове да сердце и останется.
- А! - сказал Молотов с досадой и отвернулся в сторону.
Надю радовало, что она сердит Молотова. Хотелось Наде взбесить его, чтобы хоть разойтись навсегда, ей теперь все одно! "Ничего не может сказать! - думала она. - Я надеялась на него, а он на жизнь ссылается - жди от ней ответов!"
- Переломать, наконец, можно действительность, - сказал Молотов.
- Попробуйте, - отвечали ему, - я говорила, что девица имеет так мало знакомых, что и выбирать не из кого, любить некого. Как тут ломать действительность? Уйти из дому, ходить по улицам да и выбирать? Ломать-то нечего... "Кто запретит нам? отец? закон?" И запрещать нечего...
- Ждать надо пятого.
- До седых волос?
Молотов терялся.
- Высоко ваше учение, но к делу нейдет, - говорила Надя, поддразнивая, ровно, спокойно и холодно, хотя к горлу ее слезы подступали. - Внутренняя жизнь у всех может быть, но какая? Чтение книг, разговор, мечта? Неутешительно и бесплодно!
- Надежда Игнатьевна, стыдно той женщине, которая никогда не любила.
- Высоко ваше учение, - ответила она с расстановкою, - но к делу нейдет.
Она заметила, что такой тон раздражает Молотова. Она ждала опровержений и теперь думала: "Ничего он не умеет сказать, и я же не скажу ему ни одного откровенного слова".
- Но если, Надежда Игнатьевна, вы полюбили бы кого-нибудь?
- Ну, и полюбила бы; а не полюбила, так и не полюбила. Не понимаю, о чем тут толковать?
Иногда двое договорятся до того, что дело становится как день ясно и разговор продолжать незачем. Что может быть проще, определеннее и неотразимее такого ответа: "Ну, полюбила бы, так и полюбила бы"?.. О чем и зачем после этого говорить? Надя хотела оставить работу и идти в другую комнату, но помимо ее воли голова наклонилась над шитьем, на глаза выступили слезы, и какая-то странная мысль глубоко внедрялась в ее отживающую душу. Она хоронила что-то, погребала. "Не у кого во всем свете спросить, никто не выручит, отец и мать не скажут, вот и Егор Иваныч ничего не знает. Я точно запертая ото всех людей, обреченная какая-то!" Слеза упала на шитье. "Это я свой девичник справляю, - думала она, - ну так что же? весело будет... денег много... комнаты большие... отцу и матери почет... родным всем помога... генеральшей буду". Слеза упала на шитье. Ясно, как человеку расстроенному привидение, представился ей узаконенный муж, солидный, степенный, точно разлинованный, с архивным нумером во лбу, с генеральской звездой над сердцем, а ей не он нужен... Кто же? Еще слеза упала на шитье...
- Надя!
Она не узнала голоса.
- Добрая моя!
Она подняла влажные глаза...
- Жизнь на все дает ответы.
Это говорил Молотов.
Надя закрыла лицо руками и заплакала...
- Зачем ты такая неразгаданная?.. О чем же ты плачешь? Неужели я ошибся?.. Ты любишь меня?
Надя что-то тихо проговорила, но Молотов расслушал ее. Он, стоя сзади, поцеловал ее в голову, потом отвел ее руки от лица и поцеловал в щеку. Слезы блестели на ее длинных ресницах. В одно мгновение Надя так похорошела и просияла, что Молотов не подумал повторить поцелуй, а просто загляделся.
- Я люблю тебя... давно... - прошептала она и прижалась крепко к наклоненному лицу Молотова.
Тогда он поцеловал ее снова. Надя засмеялась сквозь неостывшие слезы детски радостным, трепетным, тихим смехом.
- Не надо ждать до седых волос, - проговорила она.
- Добрая моя...
Они сидели долго молча...
- Увидишь ты, Надя, что можно жить так, как хочется, не спрашивая ни у кого позволения, никому отчета не давая. Можно так жить. Я хочу. Вот она, жизнь, и дает ответы.
- Да, - прошептала Надя...
- Я на днях буду свататься...
- Завтра, завтра! - заговорила Надя стремительно. - Скажи им, что ты жених мой, что я поцеловала тебя - вот так! - сказала она, обнимая его...
- Завтра! - повторила она, оторвалась от Молотова, вышла в другую комнату и скрылась.