Перелистал - вроде была общая, Иван Иванычи, Вальки и Стасики располагались рядом. У меня возникла идейка, и я стал набирать женские номера, где без отчеств. Слушал ответ и клал трубку. На седьмой или восьмой раз повезло - голос оказался знакомый.
- Женька, перезвони, - сказали на том конце провода, - опять не фурычит.
Я положил трубку, снова набрал.
- Алло! Алло! - старалась моя таинственная доброхотка. - Жень, попробуй еще раз.
Я опять перезвонил.
- Не, не пробивает, - сдалась она, - ладно, слушай, выйди в три к Макдоналдсу… ну, рядом там, у "Наташи". Если слышишь, клади трубку.
Я положил трубку.
Я узнал не так много, но и немало. Имя - Алена. Телефон. В три будет у Макдоналдса, то есть рядом. "Наташа" - вроде есть там такой магазин.
Пойти? Наверное, стоит. Вдруг что угляжу.
Я не знал, понадобится ли мне эта случайная информация, и был противен способ, каким я ее добывал. За мной следили - а теперь вот и я как бы начал следить, выискивать, высматривать. Пойду на чужое свидание. А самое мерзкое, что выслеживал я не тех, от кого шла угроза, а тех, кто от этой угрозы меня уводил.
Не ходить? Забыть имя и номер? Но кто знает, не придется ли жестоко пожалеть, что не удержал мазнувшую по ладони ниточку…
Времени впереди было навалом, и я вспомнил про писанину Федулкина. Бог ты мой, его же как раз сегодня хоронят! А я вместо того, чтобы идти на кладбище, собираюсь небрежно, будто мусор в ведро, выбросить ненужные часы на рукопись, с которой он связывал столько надежд. Так всегда бывало - Федулкину доставалось только самое бросовое, самое никудышное время.
Тем не менее я достал рукопись, догадываясь, что если из этой бредятины выберусь целым, то пару часов на федулкинскую "Хронику" не найду уже никогда.
На сей раз я пропустил всю теорию, все жалкие похвальбы - аутотренинг невезучего автора - и начал сразу с действия. С авантюры. С эксперимента. Правда, там и дальше попадались общие рассуждения, пейзажи и даже цитаты, но я через всю эту изящную словесность просто перескакивал, даже длинные придаточные предложения не читал, чтобы не отвлекали от сути.
В таком сильно урезанном виде федулкинская "Хроника" выглядела приблизительно так.
"…Честно говоря, я предпочел бы любую авантюру, кроме этой. Но я обязался не спорить с судьбой. Что же делать, если три попытки не вылились ни во что, и лишь эта, самая сомнительная и в общем-то стыдная, дала хоть какой-то результат. Полторы недели назад я в один день заложил четыре эксперимента, пообещав себе пойти по той тропинке, которая первой ляжет под ноги. Увы, девочка не позвонила, бомж исчез, вполне удовольствовавшись бутылкой крепленого, знаменитая актриса не ответила на восторженное письмо, а там, где ожидал меньше всего, сработало. О’кей, именно этот путь пройду до конца, чем быстрее, тем лучше, хотя бы для того, чтобы внутренне освободиться.
Итак - подробно и с начала.
У входа в метро я наткнулся на объявление:
"Потеряна коричневая папка с документами. Нашедшему гарантирую большое вознаграждение. Звонить вечером…" Дальше - номер. Я папку не находил и об объявлении тут же забыл бы, если бы в полуметре, на той же стене, не увидел второй экземпляр того же объявления. Еще в метро их был целый куст. Поболтавшись у метро три минуты, я насчитал двенадцать бумажек разного качества, от густо-черных до бледных - три закладки. Кто-то явно не поленился. Особенно впечатляло тринадцатое объявление, написанное крупно, от руки. Там текст был вовсе уж отчаянный:
"Гарантирую вознаграждение на ваших условиях".
Неужели эта вшивая папка так нужна?
У меня сразу возникла идея авантюры, прямо скажем, не очень порядочной, но любопытной. Я прошелся по пятачку перед метро и наметил план. А полтора часа спустя наклеил другие объявления, почти того же содержания, но с моим телефоном. Главная разница была та, что большого, да еще подчеркнутого вознаграждения я не гарантировал. Хотя, разумеется, вознаградить тоже обещал.
Свои объявления я не стал клеить на стену станции - тот, кто идет внутрь, слишком спешит, чтобы читать написанное мелким шрифтом, тот, кто выходит из метро, эти бумажки просто не увидит, потому что на спине глаз нет. Так что свои слезницы я пристроил у всех автобусных остановок, на табачном киоске, на газетном и на двух коммерческих. Посмотрим, кто из нас лучший психолог, я или этот растеряй.
Естественно, я не исключал, что папку уже вернули. Но это был мой риск. Не такой уж большой: три закладки, двадцать минут. Нет так нет. Во всяком случае, еще один авантюрный вариант. Хотя я больше всего надеялся, что девочка, которую я снял у молочного магазина, действительно поедет со мной на месяц в Котлас. "Почему в Котлас?" - спросила она. А я ответил, что название нравится.
Увы, девочка не позвонила. Позвонил парень, студент, сказал, что нашел папку. Через час он принес ее, отдал прямо в прихожей, получил свою тридцатку и даже сказал "спасибо". Папка была новая, кожаная, стоила уж никак не меньше полтинника. Так что я в любом случае не прогадал. Вот такая неинтеллигентная мысль у меня мелькнула.
Парень ушел. Я сунулся было в папку, но потом бросился следом - столь неожиданное везение показалось мне подозрительным. Однако парень спокойно сел в подошедший троллейбус. На подъезд он не оглянулся ни разу. Кажется, на самом деле повезло.
Я купил сигарет, вернулся домой и уже не торопясь полез в папку.
Денег не было. Драгоценностей не было. Акций и всяких там сертификатов не было. Какие-то счета на сумму до полутора тысяч. Незначительное деловое письмо на имя исполнительного директора малого предприятия "Сретенка" Суконникова В.В. - "Уважаемый Владислав Владимирович!.." Приглашение из Дома ученых на то же имя. Пачка визитных карточек. Гороскоп из "Московского комсомольца", сложенный вчетверо.
Я разложил визитки. Их было штук пятнадцать, десять из них на имя Владислава Владимировича Суконникова, кандидата экономических наук, доцента Высшей школы профсоюзного движения. На визитках было два телефона, служебный и домашний. Домашний начинался на 939, как и в объявлениях у метро. Я сверил цифры - совпало.
Я порылся в кармашках папки и нашарил прозрачную пластиковую обертку, внутри которой был конверт, заклеенный, без адреса. Может, в нем дело?
Я посмотрел конверт на свет. Какие-то бумажки. Денег нет, это точно.
Можно было подвести маленький промежуточный итог. Итак, авантюра развивается. Есть папка. Есть хозяин папки. Но нет никакой ясности, почему вознаграждение большое, да еще на моих условиях. Вскрыть конверт? Но тогда можно остаться вообще без всякого вознаграждения, хотя я и так еще не решил, буду ли его брать. Скорей, все-таки буду, поскольку и деньги нужны, и мои хлопоты хоть чего-то ведь стоят? Не слишком приятно, конечно, было выступать в роли чего-то вроде рэкетира. Но сейчас рэкет стал обычной профессией, да ведь я никому и не угрожал: меня попросили об услуге, я ее выполнил, а бесплатных услуг в наше время не бывает.
На всякий случай я набрал номер - просто проверить, существует ли такой в природе, голос послушать. Однако после первого гудка в трубке что-то щелкнуло, и я нажал на рычаг. Сейчас в моде определители номера, ты еще слова не вякнул, а тебя уже засекли. Лучше из автомата. Спокойней.
Можно было, конечно, сразу спуститься и позвонить, но я проявил разумную осторожность: пообедал, покурил, почитал и лишь после этого пошел к автомату, чтобы второй звонок не выглядел продолжением первого. По дороге я попытался сформулировать, зачем мне все эти сложности. Видимо, все дело было в вознаграждении на моих условиях. Тут пахло большими деньгами, а где замешаны большие деньги, там всегда опасность. Не исключена и мафия. Во всяком случае, это важный психологический момент.
Мне ответил мягкий женский голос, и я сказал, что хотел бы поговорить с Владиславом Владимировичем. Возникла странная пауза, и я добавил, что разговор будет по вопросу, который Владислава Владимировича интересует больше, чем меня. Снова была пауза, и лишь потом женщина спросила:
- Извините, кто его просит?
- Он меня не знает, я просто по делу.
- Видите ли, - сказала женщина и запнулась, - Владислава Владимировича больше нет.
- Как нет? - глупо спросил я.
- Он умер. Завтра будет девятый день.
Я забормотал что-то сочувственное и повесил трубку. Честно говоря, я был совсем растерян. Всего ожидал, но не этого.
Я вернулся домой, сел к столу и беспомощно уставился на папку. Что с ней делать? И вообще что делать? И - надо ли мне что-нибудь делать?
Впрочем, кое-что предпринять, пожалуй, стоило немедленно. Я пошел к метро и сорвал все мои объявления, стараясь сотворить это понезаметней. Кажется, удалось. Я понятия не имел, сыграла ли моя афера какую-нибудь роль в смерти незнакомого мне человека, скорей всего, никакой, он ведь умер спустя день или два после того, как я расклеил мои дурацкие афиши. Но все равно было неприятно, я оказался чем-то вроде мародера. А мародер - это еще хуже, чем рэкетир.
Может, стоило сказать про папку женщине? Наверное, жена.
Отнести, и все. Черт с ней, с тридцаткой, тем более что она себя уже отработала: психологических деталей с этой папкой я набрал минимум на триста рублей. Но как отнести? Что сказать?
Хотя можно ведь ничего и не объяснять. Нашел у метро, и все…
Я перезвонил. Голос был тот же.
- Извините, - заторопился я, - я вам звонил… Видите ли, я, собственно, хотел отдать Владиславу Владимировичу папку, коричневую, вы, может, знаете. Но теперь, раз так вышло…
- Да, да, - сказала женщина, - большое вам спасибо. Но видите ли, сейчас… Если бы вы могли перезвонить дня через четыре… ну, через пять…
Я торопливо ответил, что, разумеется, перезвоню, опять выразил сочувствие и повесил трубку. Она явно не знала, о чем идет речь. Владиславу Владимировичу папка была почему-то очень нужна. А его домашние запросто могут ее, не раскрывая, отправить на антресоли.
Психологический момент, который надо запомнить: то, что одному необходимо, для другого не имеет никакой цены. Скажем, набросок романа, который бесценен только для автора, а вдова может в него селедку заворачивать.
Как ни странно, я почувствовал облегчение. Некрасивый вопрос с большим, да еще на моих условиях, вознаграждением отпал сам собой. И слава богу. Я человек весьма небогатый, но рад, что не смог заработать на чужой беде. В конце концов уважение к себе тоже ценность.
Между прочим, и это немаловажный психологический момент. Вообще, что мне нравится в этой авантюре - она вся пронизана психологией.
Дома я опять раскрыл папку и все бумажки пересмотрел внимательней. Но нет, не было ни одной интересной. За такую мелочевку не обещают златые горы.
Я решил, что теперь, когда Суконников перестал быть собственником своих секретов, заклеенный конверт потерял свою неприкосновенность. Если в нем тайна, ее раскрытие Владиславу Владимировичу уже не повредит. А вдруг там что-то срочное, что покойный хотел сделать и не успел? Все равно ведь кто-то вскроет запечатанное письмо. Так почему бы и не я? Лучше, чтобы жена? А вот это не факт, бывают тайны как раз от жен.
Обычно я конверты надрывал. А тут не стал - поставил чайник, подержал над паром, как заправский шпион, и довольно легко расцепил две полоски влажного клея. Ай да я! Оказывается, и на это гожусь.
В конверте было две бумажки. Одна - витиевато написанное предписание всем подведомственным организациям оказывать всю необходимую помощь подателю документа в его работе относительно объекта. Что за организации, что за работа, что за объект, понять было невозможно. И подпись была витиевата - не подделаешь, но и не разберешь. И бумага была, какой я раньше не встречал, с двумя золотистыми и одной красной полоской сверху, однако без печати и штампа. Кто-то очень сильно темнил, но зачем - я понять не мог.
Да, еще имелась дата - 21.8.91.
Вторая бумажка была совсем уж странная. Что-то вроде личной записки, адресованной непонятно кому, полной тайн и намеков на что-то, не названное ни разу. "Это". Внезапно получил "это", надо было "это" увезти, но времени уже не было, возникли сложности, "это" нельзя было держать у себя, но и получателю нельзя было передать, но и отправителю нельзя было вернуть, так что ночью, под дождем, пришлось переместить "это" в очень неожиданное место, а именно, как в старинных романах, зарыть… В общем, тайны мадридского двора. Обращение в записке было, но тоже странное: "Дорогой Бармалей!"
Автор записки, видимо Суконников, выражал надежду, что Бармалей поймет написанное без особого труда. Заканчивалась записка совсем уж литературной инструкцией: "По прочтении, пожалуйста, уничтожь".
Сам текст представлял собой полную абракадабру. То есть Бармалей, вероятно, легко бы ее расшифровал, ибо то и дело шли указания личного порядка: "помнишь наш разговор возле Толиной высотки", "сняли трех студенток" и так далее. Но постороннему человеку, такому, например, как я, она не говорила ничего. Абсолютно ничего.
Вместе с тем я шкурой почувствовал, что это не розыгрыш, не анекдот, а нечто важное, возможно, самый важный документ, который мне когда-либо приходилось держать в руках. И просто порвать эту бумажку или сунуть в ящик стола было бы не просто глупо, а преступно глупо. Было ясно, что где-то недалеко, во всяком случае в пределах досягаемости, зарыто нечто значительное, скорей всего, ценное, что легко нашел бы Бармалей, не потеряй Суконников свою папку на входе или на выходе из метро. Но до Бармалея записка не дошла, она лежала сейчас на моем грязном столе, и у меня, как прежде у Суконникова, не было никакой возможности доставить "это" ни отправителю, ныне покойному, ни получателю, о котором я не знал ничего. В принципе я и сам мог бы "это" раскопать - мог бы, если бы хоть приблизительно знал, где раскапывать. Увы, у меня не было ни единого шанса это узнать.
Впрочем, как говорили у нас в школьные годы, риск не писк.
Я положил перед собой чистый лист бумаги и попытался выписать из обеих бумажек, лежавших в конверте, одни только факты.
Первый факт был тот, что бумажки лежали вместе: видимо, обе они предназначались Бармалею и между ними была связь. Хотя это был уже мой вывод, и я пока что его зачеркнул.
Второй факт - предписание, написанное от руки на очень хорошей бумаге, имело датой 21 августа девяносто первого года, очень запоминающийся день.
Третий - письмо адресовано Бармалею. Мафиозная кличка? Детское прозвище старого приятеля?
Четвертый - "это" было получено внезапно.
Пятый - "это" пришлось зарывать ночью, под дождем.
Шестой - "это" опасно было держать дома.
Седьмой - "это" нельзя было отдать получателю.
Восьмой - "это" нельзя было вернуть отправителю.
Девятый - автор записки дважды упоминал свою собаку, хотя и в очень странном контексте: "Если встать на мою собаку и глядеть на мою собаку"… Тайное указание? Но на что?
Десятый - автор записки несколько раз ссылался на детали, понятные, видимо, только ему и Бармалею.
Одиннадцатый - "это" он зарыл где-то недалеко от Толиной высотки.
Были и еще кое-какие фактики, но их я выписывать не стал ввиду полной непонятности.
Теперь можно было попытаться сделать первичные, хотя бы самые черновые выводы, выстроить очень приблизительную картину, дополнив факты напрашивающимися предположениями.
Скорей всего произошло (по крайней мере, могло произойти) следующее.
Некто важный, имеющий власть, 21 августа, то есть в день провала коммунистического путча, поручил Суконникову переправить "это" какому-то получателю. "Это" могли быть и деньги, и валюта, и золото, и секретные бумаги, и документы на право распоряжаться заграничными счетами, вообще что-то ценное. Вероятно, и бумага, на которой писалось предписание, и подпись, и почерк были так хорошо известны в "подведомственных организациях", что ни в штампе, ни в печати не нуждались.
Дальше получилось так, что Суконников выполнить поручение не смог. "Это" нельзя было отдать получателю (арестован?) и нельзя было вернуть отправителю (арестован?). Короче, Суконников оказался владельцем чего-то, что представляло большую ценность и было крайне рискованно держать у себя. Это было время, когда партийные и гэбэшные связи рвались в самых неожиданных местах, функционеры были в панике и не знали, чего им ждать. Решение закопать "это" было, видимо, разумным, и сделать это пришлось быстро, ночью, невзирая на дождь. Напротив, пожалуй, дождь был очень кстати, ибо в хорошую погоду в Москве нелегко найти безлюдное место даже ночью, особенно недалеко от "Толиной высотки", то есть не на окраине, а в достаточно центральном районе.
Бармалей, по всей видимости, был хорошим приятелем или даже другом Суконникова, они вместе "снимали студенток", у них вообще было много общих воспоминаний, так что записка, совершенно дремучая для посторонних, скорей всего, легко прочлась бы Бармалеем. Может, между Суконниковым и Бармалеем существовала даже какая-то договоренность о совместном владении "этим", внезапно ставшим бесхозным. Впрочем, тут мои домыслы зашли уже слишком далеко.
Еще факт, печальный, но бесспорный: Суконников умер. Абсолютно неясными оставались два важных практических вопроса. Первый: имеет ли смерть Суконникова отношение к "этому"? Второй: кто такой Бармалей, в чьих руках ключ от загадочной записки, позволяющей найти "это"? Были, конечно, и еще вопросы, но я их себе даже не ставил, понимая, что ответить все равно не смогу. "Труба", "милиция", "диван" - все это было слишком неопределенно. И что означает собака, на которую надо встать?
Впрочем, тут я, кажется, несколько поторопился. Собака - это было уже нечто вещественное. Надо бы узнать, есть ли у Суконниковых собака. Если есть, стоит на нее поглядеть. Авось что-нибудь и подскажется.
Итак, не откладывая дела в долгий ящик, можно было сосредоточиться на трех вещах: выяснить обстоятельства смерти Суконникова, попробовать узнать, кто такой Бармалей, и собрать информацию насчет собаки, если этот друг человека существует в природе.
На визитке Суконникова был рабочий телефон, на одной из квитанций оказался телефон малого предприятия "Сретенка". Более чем достаточно.
Утром я решил начать с малого предприятия: предприятие малое, значит, и народу мало, значит, каждый на виду. Дождило, но я не поленился, пошел к автомату. По дороге заглянул в газетный киоск, подлизался к бабке-киоскерше, и она наменяла мне монеток - я чувствовал, что их потребуется немало.
- Сретенка, - сказали мне скучным тоном.
Я спросил Суконникова. Получилась существенная пауза. Потом поинтересовались:
- А кто его спрашивает?
Я стал длинно и косноязычно объяснять, что он меня не знает, что меня попросили отдать ему одну вещь и т. д. Я специально придуривался - с дурака какой спрос! Собеседник дал мне высказаться и лишь потом произнес:
- А что за вещь?
- Да мелочь одна, - тянул я, - папочка небольшая.
Для меня все это было совершенно неожиданно. Я предполагал, мне тут же скажут, что Суконников умер - вот тогда я, опешив, и начну выспрашивать, как и отчего. Но со мной говорили так, будто Владислав Владимирович отъехал на полчасика перекусить.
- Куда он может вам перезвонить?
Я сказал, что живу в Мытищах и телефона нет.
- Тогда давайте мы к вам человека подошлем.
Я ответил, что рад бы, но как раз сейчас еду в Москву и готов зайти к ним сам.