- По щучьему веленью, по твоему хотенью! А жизнь-то не сказка.
- Дома все - каменные! - разгоряченно продолжал Елкин. - Электричество, радио, водопровод… Ведь в этом уже - черты коммунизма!
- Черты коммунизма надо искать в душе человека.
- И я говорю о человеке. Его надо воспитывать и учить, учить и воспитывать. А для этого что требуется? Клуб! Каменный, просторный, чтобы там был зал для собраний, для спектаклей, для танцев молодежи, комнаты для кружковой работы…
- А на что строить?
- Как на что?! На доходы от сада. На ссуду. Уверяю - дадут.
Дверь распахнулась, и на пороге показалась Татьяна.
- Не успел домой приехать и уже сбежал, - укорила она мужа. - Обложились бумагами, спор завели. Наверно, на всю ночь?
- На всю - это завтра, когда соберем актив, - улыбнулся Павел. - Сегодня - на часок, на два.
- Да ведь скоро свет погаснет.
- А мы над светом хозяева: позвоним на гидростанцию, чтобы подольше посветили.
- Спросим у Татьяны Алексеевны, - предложил Елкин. - Спросим: что строить в первую очередь?
- Баню! - ответила она не задумываясь. - С горячим душем!.. А впрочем, что хотите.
- Ну-у, как же, Танюша, ты же говорила прошлый раз…
- Библиотеку? - перебил Елкин.
- Конечно, надо. Книги некуда ставить.
- Вот правильно! Запишем - клуб. Во вторую очередь- дома. Сто домов!
- Ой, ой! Успехов еще нет, а у тебя, Федор, уже голова закружилась.
- Ну, полсотни.
- И это нереально.
- Когда начнем заботиться о людях - все будет реально!
Татьяна потянула мужа за рукав:
- Пойдем. Отдыхать пора. Завтра успеете наспориться, если вам так нужно…
На улице Павел взял ее под руку. Она, заглядывая ему в лицо, поторопила:
- Рассказывай скорее: с кем разговаривал? В институте? В управлении сельского хозяйства?.. Ну, говори, говори… Какое место тебе предлагают?.. Я на все согласна. Пусть у тебя будет даже маленькая зарплата…
- Танюша! Но ведь мы…
- Я предупреждала, просила, молила… А ты… Какое у тебя деревянное сердце!
Она рывком высвободила руку и побежала вперед…
7
'Перед рассветом, когда во всех дворах горласто запели петухи, Вася Бабкин запряг старого Лысана и выехал за село. Стоя в санях, он обозревал снежную ширь полей. Когда полозья раскатывались в ухаб, пружинисто сгибал ноги в коленках, а чтобы конь бежал веселее - время от времени помахивал вожжами.
Уступая утру, звезды гасли одна за другой, а снег постепенно терял ночную синеву, и поля становились похожими на огромную раскрытую книгу, в которой запечатлено все, что случилось за ночь. Вот прошел горностай, оставляя на снегу косые следы. На бугре ему повстречалась едва заметная двойная строчка, проложенная легкими коготками мышки-полевки. Горностай остановился, принюхался и пошел выслеживать близкую добычу. Вот испуганный заяц, широко кидая мохнатые лапы, пересек дорогу. Он спешил к ометам соломы, но увидел лисицу, притаившуюся за кустом полыни, и метнулся в сторону. Вот пробежала стайка серых куропаток, направлявшихся к бурьяну, в котором можно укрыться от когтей совы. Не успев добежать, они дружно взлетели, но не все, - одна птичка, настигнутая ночным хищником, припала к земле и после удара распластала крылья…
Эти маленькие трагедии разыгрались минувшей ночью. Сейчас, когда из-за высокого гребня гор показался оранжевый горбик солнца, поля были пусты. Звери попрятались в норы, птицы улетели в чащу.
Впереди виднелась темная полоса хвойного леса. Туда вела едва заметная дорожка, хорошо знакомая коню, и он круто свернул с проселка. Вася громко свистнул и шевельнул вожжи…
Приехав в сад, он ослабил чересседельник, разнуздал Лысана и положил перед ним охапку сена, а сам вошел в избушку. Здесь каждая вещь была знакома с детства, но сейчас, после тех вьюжных дней, все казалось иным, как бы новым и особенно приятным. Котелки были начищены до блеска, словно их никогда не касался дым, чашки вымыты, на шестке не осталось ни пылинки. Пучок лесной душицы, хранящейся за матицей под потолком, источал на редкость густой аромат, будто его только что внесли сюда с поляны, залитой летним солнышком.
Перед печью стояла скамья точь-в-точь так же, как в тот вечер. Вася присел на нее. В печи виднелись сухие дрова, положенные Верой, а под ними - тонкая береста, Тоже приготовленная ею. Достаточно поднести горящую спичку, как заиграют бойкие струйки огня и домик быстро наполнится теплом. Все будет так же, как тогда, но тот миг не повторится.
…Та памятная вьюга бесилась три дня, на четвертое утро небо посветлело, и ветви на деревьях лишь слегка колыхались, но еще не было уверенности, что опять не закрутятся снежные вихри. Позавтракав, Вася первым встал из-за стола:
- Надо идти березу сеять.
Мотя замахала руками:
- Чур, чур!.. Домовой с ума спятил!..
- Это он, девушки, сморозил чепуху, чтобы нас маленько распотешить, - ухмыльнулась Лиза. - А смешнее ничего не мог придумать?
- Без всякого смеха. Правду говорю, - осадил ее Вася. - Может, кто-нибудь желает пойти помочь? Сами убедитесь…
- Я пойду, - отозвалась Вера. - Мне интересно поглядеть.
- Тебе, конечно, надо везде со своим носом соваться! - съязвила Лиза, и ее зеленоватые глаза потемнели от досады: ведь она сама могла бы пойти, а теперь уже неловко напрашиваться. И еще раз кольнула подругу - Ты сейчас и обморозиться готова! А нам ни к чему…
- От двоих-то мороз отскочит - побоится! - рассмеялась Мотя. - Я бы тоже пошла, да не по сердцу мне игра "в третью лишнюю".
- Пойдемте все! - позвала Вера с порога, когда парень уже был за дверью. - Вместе веселее.
- Нет уж… - Лиза заносчиво шевельнула плечами. - Не такие мы навязчивые…
Оставшись наедине, Вера с Васей переглянулись и отбежали от избы к тополевой аллее. Никто из девушек не догоняет их. Никого - лишнего!.. Потом будут злословить. Ну и шут с ними…
Пошли по глубокому снегу. Вера ни за что не хотела идти позади и, пытаясь вырваться вперед, громко смеялась:
- Я не люблю, чтобы для меня другие дорогу торили…
Вася схватил ее за руку и удержал. У нее - горячая ладонь, сильные пальцы. Такие умеют делать все! Быстро и ловко…
Не пытаясь высвободить руку, Вера шла рядом с ним. У него на душе было так хорошо, так тепло, что он забыл про ее жениха. И она, казалось, тоже забыла.
Вася подал ей широкую деревянную лопату. Она быстро прокладывала в снегу бороздки. Парень шел по ее следу и, нагнувшись над бороздкой, осторожно рассыпал легкие, как пушинки, крылатые семечки и заравнивал снег маленькой лопаткой. Он спешил, но догнать девушку не мог. Она вернулась к нему.
- Дай - помогу.
Он осторожно разделил остатки семян, и Вера, отрезая ему путь, тут же начала рассевать их в бороздке.
- Ну вот! А я что буду делать?
- Песни пой! - рассмеялась Вера. - Говорят, у веселых легкая рука: все всходит и растет, как на дрожжах подымается!
- Березка поднимется хорошая!
- Смотри не подкачай. Не вырастет - девчонки просмеют на весь район!..
Они носили сено из копны и растрясали поверх снега. По пути к копне он сначала взял Веру под руку, потом хотел обнять. Она вздрогнула и отстранилась:
- Ой!.. Нет, нет…
Вася смутился, помолчал и заговорил опять о деле:
- Теперь одна забота - не сдул бы ветер нашу сенную покрышку…
- А ты поглядывай. Помни: половина саженцев - мои! Мы приедем за ними.
- Приезжай… одна.
- А если… с подружками?
- Что ж… Отпустим, в порядке помощи.
- Я пошутила… Помощи не просим… Мне - одну березку. Чтобы в нашем колхозе показать…
Еще ни с кем в жизни не было так приятно разговаривать. Вася не заметил, как промелькнул день, не слышал, что от избушки кричали Верины подруги - звали обедать. Не дождавшись - пошли по следам.
- Нас ищут, - сказала Вера. - Пойдем…
Их встретили усмешками:
- Сеяли в две руки - вырастут чубуки!
- Нет, сеяли смешки - вырастут хохотки!
Вера ответила:
- Лето придет - свое покажет!
- А ты небось проверять приедешь? - спросила Лиза жалящим голоском.
- Тебя свидетельницей позову.
- Ты для этого своего Сеньку вытребуй.
Опять - Сенька. У Васи екнуло сердце. За обедом он вяло поддерживал разговор, а когда пошел провожать девушек до дороги в поселок - совсем замолчал…
Сейчас Вася дошел до последней защитной лесной полосы: раздвинув ветки, пробрался в тихий квартал. Там ровным слоем лежало сено, слегка припорошенное снегом. Вася вспомнил, как здесь он взял Веру под руку… Девушки пели частушку: "Проводил меня до дому, не сумел поцеловать". Это про него. Даже обнять не сумел… Хоть бы раз в жизни… Ее… Только ее…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
В школе готовились к встрече Нового года. Под елкой разместили корзины, укрытые зеленым мхом, сквозь который прорывался крепкий аромат зимних яблок.
Ждали гостей из города. А в коридоре уже шумели нетерпеливые малыши.
Мария Степановна Букасова накинула шаль на седую голову и вышла на улицу.
Дул легкий ветерок, под ногами струилась мягкая поземка.
Старая учительница вошла в калитку и стала подниматься на крыльцо. На улице пели полозья, скользя по укатанному снегу. Мария Степановна оглянулась. К калитке подлетела и замерла пара лошадей, впряженных в кошеву. Они были белыми от инея.
Из кошевы первой поднялась женщина в серой пуховой шали поверх черной каракулевой шапочки и окликнула ее:
- Мамочка!
Мария Степановна, нe чуя ног под собой, бросилась к гостям:
- Здравствуйте, родные! Здравствуйте! - Она хлопотала у кошевы, откидывая медвежью полость и помогая высвободить из огромного, тулупа девочку. - Щечки Светланка не познобила? - Взяла внучку на руки. - Какая ты румяная да крепкая!..
Валентина Георгиевна, высокая и белолицая, поцеловала мать. Андрей Гаврилович Желнин пожал теще руку.
Гости принесли в дом шумную радость. Светлана прыгала вокруг елки, бегала из комнаты в комнату, заглядывая в каждый угол, - ведь неизвестно, куда этот хитрющий дед-мороз запрятал кулек с подарками.
Желнин помог жене раздеться и, скинув пальто, обеими руками потер озябшие рябоватые щеки.
- Сейчас погреетесь!.. - улыбнулась Мария Степановна и бойко, как молодая, выбежала в сени. Вернулась с графинчиком в руках и торжественно поставила его на стол, где, в окружении рюмок, уже возвышалась бутылка виноградного вина. - Тебе, надеюсь, по-прежнему нравится, чтобы графинчик запотел?.. Покойник Георгий тоже любил холодную водку.
Она присмотрелась к зятю. Полнеет он, - костюм стал тесноват. И стареет. Легкая седина тронула виски, приглушила черноту волос.
- Давненько не навещали меня, - мягко упрекнула Мария Степановна. - Забываете старуху…
- Он шесть лет не был в отпуске, не отдыхал, - пожаловалась матери Валентина Георгиевна. - То посевная, то уборочная… Даже выходными днями не пользуется.
- Не ворчи, Валюта. - Андрей Гаврилович пожал руку жены возле локтя. - Придет июнь - я обязательно вырвусь на рыбалку. Представь себе: ночью плыву с сетью по реке. Огни у меня на буйках горят… плывут и покачиваются. В воде - отблески. А на островах соловьи поют. На болотистом берегу коростели кричат. Журавли затемно играют зорю. Хорошо!.. Вот это будет отдых!
- Знаю я твою рыбалку! Умаешься, вымокнешь до нитки. На веслах наломаешь руки.
- Зато на душе легко.
- А у нас нынче Новый год особенный: ждем еще гостей из Глядена. Павел Прохорович приготовился к общему празднику: пианино в школу отдал!
- Как? Свое пианино? - спросила Валентина. - Неужели подарил?
- Не могу понять. Поставил - и все тут… И хорошо сделал. После той трагедии им нельзя дома держать инструмент: Татьяна-то как взглянет, так в слезы… Да вот и он сам…
На знакомый голос Мария Степановна вышла в переднюю. Шаров объяснил, что он пришел узнать, не согласится ли Андрей Гаврилович сказать по радио несколько слов, поздравить колхозников с Новым годом.
- А ты раздевайся да проходи в комнату, - пригласила хозяйка. - Там и договоришься.
В передней появился Желнин. После возвращения из армии Шаров впервые встретился с секретарем крайкома, окинул его пристальным взглядом.
В светлой рубашке с галстуком, в черном пиджаке, Андрей Гаврилович напоминал учителя.
Не выпуская руки Шарова, Желнин в свою очередь всматривался в его лицо.
- За войну переменился мало. Очень рад за тебя. А почему не заходишь в крайком? Разве нет ко мне дел?
- Дела есть. И очень важные. Даже больные для нас. Но… зашел я однажды, да неудачно.
- В следующий раз звони по прямому… - Желнин назвал телефон. - Можно и здесь начать разговор о делах.
Он напомнил, что хозяйка приглашала раздеваться. Шаров снял пальто, прошел в комнату и поздоровался с Валентиной Георгиевной, с которой перед войной однажды встречался в этом же доме.
Желнин шутливо сообщил жене, что Павел Прохорович уже придумал для него работу. Она, обычно старавшаяся оберегать его отдых, все же поддержала просьбу Шарова, сказав, что Андрею, должно быть, приятно выступить в здешней радиостудии с новогодним приветствием.
- Ты, Валюта, права. Здесь мне все кажется близким и дорогим с тех лет… - подтвердил Желнин. - Пожалуй, даже с семнадцатого года…
Подошла хозяйка дома и пригласила к столу.
- Быстренько заморим червячка - да и в школу. Ребята ждут…
- Танюша придет! - взволнованно сообщил Шаров, как о самой важной новости. - Сама сказала.
- Ну?! - отозвалась Мария Степановна. - Я рада за нее. Очень рада.
- А я и выговорить не могу: радость сменяется тревогой…
- Может, рановато ей играть для детей? - разделила опасение Валентина Георгиевна.
- Я тоже так думал… Но ее потянуло к ребятам…
Гости разместились вокруг стола, Мария Степановна попросила Шарова быть за хозяина.
Из приглушенного репродуктора мягко лилась песня:
Хороша страна Болгария,
А Россия лучше всех!
Едва Шаров успел наполнить рюмки, как песня оборвалась на полуслове, и колхозный диктор сообщил, что на праздник приехали делегаты из "Колоса Октября", и попросил известить об этом председателя колхоза.
- Гости на гости - хозяевам радости! - сказала Букасова.
Павел Прохорович чокнулся со всеми, выпил рюмку и, быстро одевшись, пошел в контору.
…Гости, поджидая председателя, сидели на мягком диване, на стульях в его кабинете. Тут были супруги Огневы и Трофим Дорогин.
- Вот хорошо. Сдержали слово! - говорил Шаров, здороваясь по порядку со всеми. Он пригласил гостей к себе пообедать.
Трофим Тимофеевич сказал, что ему хотелось бы повидать здешнего молодого садовода Бабкина.
- Разве Василий не повстречался вам?! - удивился Павел Прохорович. - Он поехал с делегацией в ваш колхоз.
- Вон что!.. Однако мы разминулись в Буденновском выселке: заезжали погреться… Жаль, что не повидаемся. Я привез ему новогодний подарок. - Трофим Тимофеевич подал сверток. - Черенки ранетки.
- Дорогинской?!
- Можете так называть… если вам яблонька понравится.
Шаров напомнил о приглашении, и все пошли к нему.
2
Вася Бабкин купил яркий малиновый галстук с белыми крапинками, похожими на снежинки. Целый день учился завязывать. Узел получался маленький, как на крученом пояске. Некрасивый. В Глядене увидят - просмеют. И Вася снова принимался за нелегкое дело. Было это хуже всякой работы! Галстук измялся. Пришлось утюжить.
И чуб беспокоил Васю - уж очень нависал на правую бровь. Парень смочил пышные волосы горячей водой, причесал частым гребнем и туго завязал голову женским платком. Хорошо, что матери не было дома, а то, чего доброго, начала бы строить догадки: не к зазнобушке ли собирается?
Время от времени посматривал в окно. Сквозь затянутые морозными узорами стекла двойных рам едва виднелось бледное, как мутный лед, зимнее небо. А, Васе хотелось, чтобы погода переломилась и чтобы опять разгулялся такой же буран, от какого он спас девушек… Может, все повторится, и ветер снова столкнет их где-нибудь на улице Глядена. Лицом к лицу. С одной Верой. Без болтливых подружек. Без свидетельниц. Пока девушка не опомнится от неожиданной встречи, Вася поцелует ее в пушистую и, как яблоко, румяную щеку, а там будь что будет. Если не рассердится и не оттолкнет, он бережно подхватит ее под руку, и они войдут в клуб: пусть все видят их вместе!.. Трофим Тимофеевич позовет к себе встречать Новый год. Когда часы пробьют двенадцать, Вася поднимет рюмку, чокнется со стариком, посмотрит в глаза Веры и скажет:
- С Новым годом! С новым…
"Со счастьем… только не с моим… - Вася тяжело провел ладонью по лицу. - У нее Семка Забалуев женихом считается…"
Может, лучше не ездить в Гляден? Забыть?.. Нет, нет. Это невозможно. Свыше всяких сил. Она появилась перед ним, как солнышко перед ребенком, - на всю жизнь. Если даже спрячемся за тучи - он будет ждать, когда покажется снова… Может, ее сердце* повернется к нему. Может, она забудет того… Ехать. Обязательно ехать. В Гляден! К ней в Гляден.
Но все сложилось не так, как хотелось Васе. За весь день, пока они ехали до Глядена, в холодном небе не появилось ни одного облачка. А вечер окончательно испортила луна: едва успело рыжее зимнее солнце опуститься за снежные холмы, как она, посеребренная морозом, вышла в свой дозор нарочито для того, чтобы, вместе с деревенскими сплетницами, приглядеться - не повстречался ли где-нибудь парень с девушкой. Ну и пусть глядит!..
Тут случилась новая неприятность - сам Забалуев повел делегацию в старую церковь, где теперь был клуб, который районные работники называли громко "домом культуры". По дороге он рассказывал о своей молодости, о партизанском отряде, об открытии клуба. Это было в 1919 году. В церкви засел белогвардейский отряд, и партизанам пришлось целую неделю держать осаду… Прихожане отреклись от оскверненного храма, полуразрушенного во время боев. Тогда были сняты кресты и спилена деревянная колокольня, а на месте алтаря и амвона сколочена сцена.
- Тесновато в этой хоромине, - говорил Забалуев гостям, когда те подымались на крыльцо. - Да и чертовски холодно.