- У нас и такого клуба нет, - сетовали луговатцы. Собираемся в школе. И за один вечер так стены табаком прокоптим, что надо неделю проветривать. А утром-то ребятишкам учиться…
Все вошли в притвор - небольшую прихожую, куда раньше изгоняли "оглашенных" - объявленных отступниками от православной веры. Сейчас там горели тусклые лампы с задымленными стеклами, и молодежь, одетая по-зимнему, танцевала под гармошку.
- Ишь растопотались! - ворчал Забалуев, прокладывая для гостей дорогу ко входу в зал. - Как в табуне кобылицы! Проходу из-за вас нет…
- А вы оставайтесь с нами! Спляшите русскую! - закричали девушки. - Сергей Макарович, ну, оставайтесь же!
- Некогда мне. Да и градусов еще не набрал. А на сухую плясать не тянет.
Вася шел позади всех, кидал беспокойный взгляд из стороны в сторону. Где же Вера? Неужели не пришла? Что с ней? Может, заболела… А вдруг она уже… не дома?
В уголке, прижавшись к стенам, шептались девушки. Глянув туда, Вася увидел легкую прядь светлых волос, выбившуюся из-под шали на высокий лоб. В ту же секунду Вера всплеснула руками.
- Ой, кого я вижу! - и, раздвигая подруг, метнулась к нему. - Здравствуй, Василек.
Схватив ее за руки, он глянул в чистые, небесно- голубые глаза. Такие не лгут. Встрече рада!
Вокруг них сгрудились незнакомые Васе девушки и парни.
Вера громко - пусть слышат все - сказала, что в гости приехал тот самый охотник, который спас их от смерти в буран, а потом, не пытаясь высвободить руки, вполголоса упрекнула его:
- Ты даже не зашел к нам… Без папы тебе не интересно, да? Или ты…
- А где же Трофим Тимофеевич? К нам поехал?! Вот не знал… А я-то думал… Надеялся… Хорошо, что ты дома. Могли и с тобой разминуться в поселке… А может, ты…
- Что я? Думаешь, забыла? Да я твою избушку всю жизнь буду помнить. И благодарить Домового!
- Только-то? А я… Если бы ты знала!.. - Вася, позабыв о том, что они здесь не одни, прижал ее пальцы к своей груди. - Я все время...
И вдруг на его плечо легла тяжелая рука Забалуева.
- Вот ты где!.. Гость нежданный! Девичий пастух!..
Вера, не проронив ни слова, исчезла в толпе.
А Сергей Макарович продолжал громко пенять:
- Успел прильнуть!.. Вроде не за этим тебя колхоз к нам прислал? Не возле юбок топтаться. Нет!
В душе Сергея Макаровича с юных лет, с той злополучной ночи, когда он был пойман в саду, гнездилась неприязнь к Дорогину. С годами она не ослабевала, а даже усиливалась. Это оттого, что старик - упрямый, ершистый - все делает по-своему, к председателю - никакого уважения. И Верка уродилась в отца. Не такую бы надо сноху в дом. Не такую. Но что поделаешь? Придется породниться: все знают - Сенькина невеста. Если она не дождется и выскочит за другого, люди будут смеяться: "Забалуева погнушалась!" Такое стыдно будет слушать. Вот потому-то, скрепя сердце, он, Сергей Макарович, и присматривает за Веркой. А тут выискался коршун! Прилетел из Луговатки. Нет, из нашего гнезда цыпленка не унесет! Еще ни одна девка из Глядена в чужой колхоз замуж не выходила! Нет, нет!..
Освобождаясь от раздумья, Сергей Макарович пожаловался:
- Гармонист неважный. Без огонька. Так ленивые дрова пилят…
Это явилось поводом ктому, чтобы похвалиться своим сыном:
- Не слышал ты игру моего Семена: многое потерял! Бывало, развернет мехи да пробежит пальцами по ладам - никто на месте не может устоять: все в пляс пускаются! Ой, хорошо играет! Хорошо! Лучше всех! Особливо для своей невесты, для Веры… Понимаешь, мимо кладбища никто с Семеном не ходил, - все боялись: не ровен час покойники повыскакивают и запляшут под гармошку!..
Сергей Макарович захохотал, надеясь, что те, кто слышал разговор, отзовутся веселым смехом, но все молчали. А Вася стоял растерянный - уходить или переждать?
У Забалуева вдруг смех застрял в горле, и лицо стало настороженным: "Нельзя тут оставлять настырного парня. Буду возле себя держать, как бычка на веревочке…" И Сергей Макарович объявил:
- Тебе в президиуме полагается сидеть. Как гостю.
Вася неохотно прошел за сцену, где находились делегаты. Как бы ускользнуть от них? Сесть бы в зале. Рядом с Верой. Шепотом сказал бы ей недосказанное. И она ведь тоже хотела что-то сказать… Жаль, что уехал Трофим Тимофеевич. Не удастся побывать в его доме, посидеть за столом, накрытым Верой. А он-то надеялся чокнуться с ней за Новый год, за счастье… Какое уж там счастье!.. Горькая полынь!.. Придется вместе со всеми делегатами встречать Новый год у Семкиного отца. Постыло все… Постыло…
За спиной тяжело шагал грузный Забалуев. Он думал о сыне:
"Образумился бы Семенко да отступился от Верки. Сам. Ну, чего ему стоит? Оставил бы ее на бобах. Вот бы хорошо-то! Пойдет про нее дурная слава: "Женихи обегают зубастую!" В девках прокукует век… Но вдруг Семенко отыщет какую-нибудь непутевую, хуже этой? А ей он письма пишет. И, говорят, все про женитьбу… Ничего не поделаешь… Луговатского ухажера надо отвадить. Первым делом у себя дома оглушить медовухой. Такого плюгаша можно свалить двумя стаканами, а потом - людям напоказ. Вот будет потеха!.."
Открыв собрание, Забалуев с трибуны прочел обязательство своего колхоза, долго говорил о том, что в соревновании с луговатцами они выйдут на первое место.
Вася смотрел в зал, пытаясь отыскать Веру. Но ее там не было.
3
Узнав о приезде Дорогина в Луговатку, Желнин сказал Шарову:
- Вот кому надо предоставить слово для новогоднего поздравления.
Пока Дорогин говорил перед микрофоном, Андрей Гаврилович, сидя в углу небольшой радиостудии, стены которой были занавешены тяжелой темно-зеленой материей, просматривал свои наброски, сделанные карандашом на маленьких листках.
Слово "хлеб" для Желнина было священным, как слово Родина. С детских лет пастушонок Андрейка привык дорожить каждой крошкой. Обронить кусочек считалось грехом. Бывало, нечаянно перевернешь калач на столе - мать даст затрещину: "Не клади хлеб вниз головой!.."
- "Хлеб наш насущный"… - перечитал Андрей Гаврилович первую строку своей речи. Этими словами в детстве начинался каждый день. Их провозглашал отец перед чужими, черными от времени, иконами, всякий раз в ином доме - пастухов крестьяне кормили по очереди, поденно. После смерти отца пастуший кнут перешел по наследству к старшему сыну - Сидору, и маленький рябоватый Андрейка вместе с братом бормотал эти слова в угоду набожным хозяевам, не вдумываясь в смысл. Позднее он понял, что насущнее хлеба действительно нет ничего на свете. Это случилось в засушливый год, когда не только рожь в поле, даже трава на лугах сгорела подчистую. Зимой во дворах не мычали коровы, не блеяли овцы, не кудахтали куры - все пошли под нож. Братья забросили на чердак пастушьи кнуты и отправились в Питер - на заработки. Вскоре к ним приехала мать. В Лаптевку они так и не вернулись…
Сибирь как богатый хлебный край впервые открылась перед Желниным в голодный семнадцатый год. Он приехал сюда вместе с другими посланцами петроградских рабочих, чтобы обменять на хлеб зажигалки и лампы, чайники и кастрюли, топоры и пилы. В ту осень он и услышал впервые о Чистой гриве: "Там от пшеницы амбары ломятся!" - говорили в совдепе. Необъятные просторы поразили его: "Земли-то сколько! Какое богатство!.." В Луговатку он въехал поутру. Женщины были заняты стряпней. Всюду пахло горячими шаньгами да блинами. Тут его завалят хлебом! Где ему обосноваться на квартиру? Выбрать бы дом получше да хозяев поприветливей. Вспомнился наказ старшего из группы: "Ищите фронтовиков. Из бедноты. На них - опора". Желнин так и сделал. Ему показали избу Кузьмы Венедиктовича Попова. Там его приветили. Целыми днями хозяин вместе с ним ходил по домам, расхваливая добро, привезенное с завода. А по вечерам к Поповым собирались соседки, пряли куделю и пели "проголосные" песни. Запевала сама хозяйка - Анисья Михайловна, У нее был такой мягкий и сочный голос, что нельзя было не заслушаться. Андрей как бы видел перед собой и шатер дружины Ермака, и байкальские волны, и тайгу со звериными узкими тропами, и степной ковыль. И тогда он думал: "А ведь не унылый, не угрюмый здешний край. Жизнь была мрачной и тяжкой. От нее на все падала тень, как от черной тучи. А вот жизнь переменится, и природа заиграет…"
Зерна он наменял только пять мешков. Бородатые мужики, с волосами, лоснящимися от масла, отвечали: "Нет у нас лишнего. Нет. Свиныошек надо кормить… А полежит пшеничка в амбаре - не в убыток: еще приедете, побольше товару привезете - подороже дадите…"
…Диктор подошел предупредить, что Дорогин заканчивает речь. Андрей Гаврилович, очнувшись от раздумья, направился к микрофону.
Стрелки часов приближались к двенадцати. Желнин закончил речь призывом к хлеборобам Чистой гривы: страна ждет от них увеличения посевов пшеницы и высоких урожаев!
Поздравив слушателей с Новым годом, он повернулся к Трофиму Тимофеевичу и пожал ему руку.
4
Утром у Шарова разламывалась голова от боли: ночь была тяжелой, бессонной. Началось с того, что Татьяна, не доиграв детской елочной песенки, вскочила из-за пианино и неодетая убежала из школы. Взяв ее пальто, Павел поспешил домой. Жена рыдала, уткнув голову в подушку. Пришлось бежать к фельдшеру за каплями…
На встречу Нового года Татьяна не смогла пойти. С ней осталась соседка. Она же утром накрыла стол для гостей...
Днем Шаров знакомил гляденских делегатов с хозяйством артели. На улице к ним подошел Желнин. Он был в черном пальто, в пыжиковой шапке-ушанке; поздоровавшись со всеми, справился у Шарова о здоровье жены.
- Не вставала еще… - вздохнул тот. - Уснула только на рассвете…
- Ночью мне, как есть, все рассказала, - вступила в разговор Домна Огнева. - Все, все. "Начала, говорит, я играть, и сразу мне почудились рядом детские пальчики. В четыре, говорит, руки играем. С дочкой!.." Материнское сердце, известно, ноет…
- Привозите к врачу. В нашу краевую поликлинику, - посоветовал Желнин и, подумав, добавил - Я знаю, трудно отрываться от земли и от дела, в которое вложено сердце, но… может, все-таки - в другой колхоз?
- В том-то и беда, что Таня не хочет слышать ни о какой деревне. "В город, в город. Только в город!" - вот все ее слова. Ну, а я… П-понимаю, конечно… Но дезертиром не был и не буду. Ведь здесь для нашего брата агронома - фронт, п-передняя линия… А полечить Таню привезу.
К ним приближался старик с обвисшими белыми усами, в полувытертой черной папахе, на которую так и хотелось нацепить красную ленту партизана 1919 года, в позеленевшем от времени полушубке, опушенном барашком по борту и косым карманам.
- Привет Кузьме Венедиктовичу! - Желнин потряс руку старика. - С Новым годом, дорогой! Ты все такой же прямой, как лиственница!..
- Ну, что ты, что ты. Годы сгибают…
- Слушай, много ли тебе лет-то?! Ведь ты еще молодой!..
- Конечно, есть люди старее меня. Я распочал еще только восьмой десяток. Вроде не так уж много.
Они пошли рядом, вспомнили Анисью Михайловну, ее песни. Разговаривая, Желнин не сводил глаз со старика.
- Наряд все тот же!.. Люблю я на тебя смотреть в этом полушубке!
- Берегу. По большим праздникам надеваю.
- А почему не при шашке?
- В музей сдал. Разве ты не видел? К ней ярлык написали: "Самоковная шашка партизана Грохотова".
- Надо было в скобках указать: "Бывшего Попова", - улыбнулся Желнин. - А дальше - о перемене фамилии…
- И про это не забыл?!
- Я все твои рассказы помню. Моту повторить: "Заявился в партизанский отряд и говорю: "Не хочу Поповым зваться, - безбожник я и против попов иду. Запишите Грохотовым"… - Так было?
- Эдак! - Старик поправил усы, как бы для того, чтобы улыбке было вольготнее разливаться по лицу.
- Помню, как в тридцатом году мы выселяли кулаков на север, - продолжал Андрей Гаврилович. - День был ясный, морозный. Вот как сегодня. Вереница подвод. В санях сидят семьями кулаки. Смотрят зверьем. А рядом с подводами - колхозники-конвоиры. Все верхом на лошадях. Ты - в этом полушубке. С шашкой. С винтовкой за спиной. А на шапку красную ленту нацепил.
- Чтоб не забывали боевых партизан!
- Я провожал вас тоже верхом. Выехали на середину Чистой гривы - вечер стал надвигаться. Небо помрачнело, снег потемнел. Так в темноту и ушел обоз с последними представителями последнего эксплуататорского класса!.. Я вернулся в твою горницу и обо всем написал в крайком. Помнится, это была моя первая информация, ответ партии, пославшей меня в деревню… Часто вспоминаю те дни…
- Да, есть что вспомнить! Есть что пересказать молодым!..
Они пришли к зернохранилищу. Завидев их, кладовщик открыл широкие створчатые двери, в которые можно было въехать на автомашине. По одну сторону прохода возвышались вороха пшеницы, по другую - лежал овес. Между ворохами стояли клейтоны и триеры. Шаров включил рубильник, и застучали решета, закрутились барабаны.
- Вот это хорошо! - похвалил Огнев. - Большое облегчение для колхозников!
- На очереди у нас - электрификация молочнотоварной фермы, - рассказывал Шаров. - Через год приедете - покажем электродойку. Надеемся, к тому времени новая гидростанция даст энергию на полевые станы. - Повернулся к Желнину. - Вот о ней-то я и хотел говорить. Совместная будет, межколхозная…
- Доброе дело! - похвалил Андрей Гаврилович.
- Спор у нас вышел. С соседями из Глядена, - продолжал Шаров. - Скупые больно. Жалеют десять гектаров земли: дикий мятлик на ней растет. Самолучшая, говорят, трава для овечек.
- С одним человеком спор, - поправил его Огнев. - Только с одним Забалуевым.
- Если бы только… - покачал головой Шаров. - Заступник в райкоме у него нашелся.
Гости осмотрели лесопильный завод, побывали на мельнице, в скотных дворах и прошли на гидростанцию.
Андрей Гаврилович остановился на плотине. Когда-то тут был мостик. Он, председатель колхоза, ехал на покос и в этом переулке настиг девушек с корзинами в руках. С ними шла дочка учительницы - Валя. Он издалека узнал. ее по туго заплетенной русой косе, по легкой походке. Уступая дорогу, девушки врассыпную отбежали к плетням. Он придержал коня и, глянув на Валю, пригласил всех:
- Садитесь, подвезу…
Они взметнулись в телегу и защебетали, побалтывая ногами. Валя села на левый борт, спиной к нему.
Ему хотелось услышать ее голос, и он, обернувшись, спросил:
- За смородиной?
- За черной, - ответила за нее одна из подруг и, рассмеявшись, игриво предложила: - Много ягодок в лесу, если надо - принесу.
Соседка подтолкнула ее локтем:
- Не напрашивайся. Без тебя есть кому принести…
Валя опустила голову. Мочки ушей, едва видневшихся сквозь легкие завитки волос, стали красными, как земляника. Андрей почувствовал, что у него тоже горят щеки, и больше не оглядывался на девушку; взмахнул вожжами, поторапливая коня. Под колесами застучал неплотный настил моста, перекинутого через речку Жерновку…
Теперь тут - пруд, закованный в ледяную броню. По другую сторону плотины бурлит вода среди обледеневших камней. Как-то августовским вечером Андрей сидел там с Валей… Пахло сырым песком и листом смородины…
Захотелось спуститься поближе к воде, но не успел. Возвращаясь из здания гидростанции, подошел Шаров с гостями.
- Любуетесь? Вам тут, наверно, все знакомо?
- Да. Но тут почти все изменилось. Вернее, переделано людьми… - Желнин взглянул вдаль. - А вторая гидростанция будет там? Говорите, у Бабьего камешка? Что-то не помню. А нельзя ли туда проехать? Жаль, что нет дороги. В. таком случае покажите на карте…
Обратно шли медленно. Грохотов с Дорогиным - впереди. Волосы Трофима Тимофеевича походили на белую папаху. Старики тяжело передвигали ноги. Присмотревшись к ним, Желнин придержал Шарова:
- Постарела наша колхозная гвардия. У Дорогина- дочь дома, где-то есть сын. У Кузьмы Венедиктовича никого не осталось. Тяжело ему жить.
- Помогаем помаленьку.
- Поддерживайте.
- Старик гордый, с ним трудно сладить. Еле на ногах стоит, но работает… Надо что-то придумать… А если нам, к примеру, установить колхозную пенсию? - спросил Шаров и тут же начал развивать эту мысль. - Скажем, процентов сорок к средней выработке трудодней… Первому - Грохотову, как организатору колхоза.
- Идея, слов нет, хорошая. Даже очень хорошая. Но устав артели… - Желнин задумчиво свел брови. - Потребуется, знаете, поправка. А это не так-то просто… Сами понимаете, где он утвержден. Примерный!
Да, не так-то просто решать вопросы, выдвигаемые жизнью. Надо спрашивать самого "хозяина". А пойди-ка к нему, пробейся… На его, Желнина, памяти еще ни одному секретарю из соседних краев и областей не доводилось переступать порога того кабинета… А ведь эти старики будут ждать ответ. Первые колхозники! Они правы. Скоро повсюду начнут спрашивать колхозные пенсии…
- Продумайте все. Разработайте. И давайте нам… Если бюро одобрит, возбудим ходатайство, - сказал Желнин без особой уверенности, но потом подбадривающе тряхнул головой. - Как бы там ни было, а сердце велит. Я понимаю. И ваш опыт должен пойти на пользу…