3
У Бабкиных был старый пятистенный дом с белеными углами и голубыми ставнями.
Зимой тридцатого года, когда проводилась сплошная коллективизация, Дарья Николаевна, направленная в Луговатку райкомом партии, прожила на квартире у Бабкиных целый месяц и так подружилась с Катериной Савельевной, что с тех пор всякий раз, когда оказывалась путь-дорога сюда, останавливалась у них.
Сосновые бревна дома давно успели почернеть, но беленые углы и крашеные наличники молодили его, и он по-прежнему выглядел светлым и веселым, будто горе не коснулось его жильцов.
Как всегда, снег от простых жердяных ворот до тесового крыльца не только откидан лопатой - отметен метлой. Вон чернеет она в уголке возле ступенек, словно поставил ее туда, на привычное место, сам Филимон Иванович…
Векшина приостановилась, чтобы перевести дыхание. Не легко приходить, хотя и не первым, печальным вестником. Люди, потерявшие на войне своих близких, обычно не верили бумажкам о похоронах. Может быть, ошибся писарь? Может, придет другое, радостное уведомление? Завтра или послезавтра почтальон принесет письмо… Ждали неделями, месяцами, годами. И вот наступала минута, когда очевидец смерти обрывал последнюю ниточку надежды…
В сенях был знакомый запах сухой рогозы, и мягкий коврик, связанный из той же болотной травы, привел к двери, утепленной тоже рогозой.
Через секунду Дарья Николаевна, перешагнув порог, увидит кедровые лавки и лиственничные доски пола, протертые с песком; в переднем углу - портрет Буденного и отрывной календарь… Круглолицая хозяйка, одетая в широкую юбку с оборкой, в светлую кофту, прилегающую к крепкому стану, и повязанная белым платком поверх ушей так аккуратно, что углы на затылке напоминают большую бабочку, встретит сначала легким поклоном, а потом пожмет руку до хруста в суставах.
Да, в доме все оказалось прежним, но сама хозяйка выглядела иначе: на ней была строгая юбка, простенький мужской пиджачок, голова повязана черным платком, и узел не на затылке, а под округлым подбородком. По-иному надетый платок отбрасывал тень на глубоко запавшие глаза, и лицо, покрытое ранней сеткой мелких морщинок, до неузнаваемости потемнело. Приветливого поклона Дарья Николаевна тоже не увидела, рука хозяйки не протянулась навстречу. Взглянув на гостью, Катерина Савельевна вздрогнула так же, как в райвоенкомате в тяжкий для нее день. Там какой-то офицер подал ей узенькую бумажку. Его слова, которых она не запомнила, так сразили ее, что она, дрожащая и бледная, едва смогла выйти в коридор. Офицер, поддерживая под руку, не утешал. Он сухо добавил:
- Теперь у многих горе…
Она мысленно повторила эти страшные слова и не расплакалась, - лишь заскрипела до боли сжатыми зубами…
Сейчас слезы полились так безудержно, что Катерина Савельевна закрыла лицо руками.
Векшина, побледнев, шагнула к ней, тихо, бережно отняла покорные руки от заплаканного лица и чуть слышно заговорила сдавленным голосом:
- Не надо, Катерина… Не надо…
Ей хотелось сказать: "Я тоже потеряла…" Но она больше не могла вымолвить ни слова; чувствовала - вот сейчас обнимет Катерину и сама расплачется горше ее.
"Нет, нет, только не это, - мысленно говорила себе. - Крепись, Дарья…"
Она стиснула руки Катерины, и этим было передано все - и глубочайшее сердечное сочувствие, и свое горе, полностью еще не высказанное никому, и то душевное ободрение, которое могло высушить слезы.
Они еще долго не находили - да и не искали - слов для разговора; с полузакрытыми глазами сидели на лавке и крепко держали одна другую за руки.
Потом Векшина спросила тихо и мягко:
- Сын-то где у тебя, Савельевна?
- Дома он, дома, - отозвалась Катерина, подымая глаза. Последние крупные слезины растеклись широко по щекам, заполняя морщинки. - Васю в армию не взяли из-за его оплошности: пороху в ружье переложил - на правой руке два пальца, как ножницами, отстригло. И щеку обрызнуло… Васятка - мое утешенье. Если бы не он… Не знаю, как бы я пережила…
У Дарьи Николаевны задрожали смеженные веки. Катерина Савельевна заметила это и сжала ее руки сильнее прежнего.
- И еще то помогло, что я все время была на народе, - продолжала она. - Нельзя было горе напоказ выставлять - у людей своего хватало. Вот и держалась. А тебя увидела - не смогла совладать.
- Теперь ты на ферме командуешь?
- Там.
Дверь скрипнула. Вошел Вася и остановился у порога.
Женщины взглянули на свои руки и расцепили их.
Вася поздоровался и стал тихо раздеваться.
Распахнув пальто, Дарья Николаевна вынула из внутреннего кармана маленький сверток. Он был перевязан простой льняной ниткой, оторванной, вероятно, от того клубка, который Катерина Савельевна положила мужу в котомку.
Векшина передала сверток Васе.
- Наследство… - промолвила она и опять села возле Бабкиной.
Перекусив нитку, Василий стал осторожно развертывать на столе старую газету, словно боялся порвать на полуистертых сгибах.
Векшина рассказала о ночной переправе через реку, о последних часах жизни Филимона Бабкина, и руки Василия замерли на свертке: он слушал, едва переводя дыхание.
- К рассвету наш огневой вал передвинулся от берега в степь. По всему фронту наступление началось. Но Филимона Ивановича уже не было в живых… Похоронили мы его на высоком берегу, под старым приметным дубом. Могучие сучья пообломаны снарядами, ствол исщепан… А дуб все-таки не сдался: стоит с поднятой головой. И река видна оттуда, и поля - далеко-далеко… - Она вздохнула. - В вещевом мешке я нашла вот это…
Вася зашелестел ветхой бумагой. Когда он, отложив газету в сторону, развязал узелок с высохшими ягодами, Векшина спросила:
- Крыжовник?
- Да.
- Под Ленинградом собран. Там было опытное поле, росли гибриды. Наши ученые не успели вывезти их в тыл, но бирки уничтожили. Где и что растет - враг не мог понять. А Филимон Иванович от кого-то слышал, что на то опытное поле еще в начале тридцатых годов с Алтайских гор привезли дикий крыжовник. Там скрещивали с культурными сортами… Земля была изрыта воронками, перепахана снарядами. Один куст каким-то чудом уцелел. Филимон Иванович собрал крыжовник в пилотку…
Катерина Савельевна встала и долго смотрела на сухие, сморщившиеся ягоды, потом опустила руку на голову сына и медленно пригладила волосы.
Вася вздохнул. Нет, он не уйдет из сада.
4
В конторе колхоза "Новая семья" людно бывало только в часы заседаний правления. В другое время там не толпился народ, никто не спрашивал себе работы, - все заранее знали, куда идти и что делать.
Векшина пришла ранним утром. Кроме счетных работников, она увидела там только Шарова да Елкина. Сидя за большим столом, на углах которого стопками лежали справочники по сельскому хозяйству, каждый из них перелистывал свой экземпляр рукописи. Это был один из разделов пятилетнего плана колхоза, только что перепечатанный на машинке.
Дарья Николаевна подсела к столу и тоже стала просматривать план. Шаров и Елкин то и дело поглядывали на нее: скоро ли дочитает? Что скажет?.. О том, что у них нет единогласия, уже знали в райкоме. Неустроеву хотелось, чтобы Луговатка в короткий срок превратилась в показательный поселок, и он подбодрил Елкина во время последней встречи с ним:
- Отстаивай перестройку всего села. Это - рывок вперед! Вы первые в районе! Район - первый в крае!.. Москва заметит!
Елкин не сомневался, что и Векшина поддержит его. Скоро уже дочитает. Вот она перевернула последнюю страницу, подняла на них глаза: где продолжение? Его нет. Они все еще спорят. Насчет поднятия урожайности договорились сразу. О животноводстве - тоже. И о садах, и о лесных полосах, и о пчелах.
Даже о разведении рыбы в водохранилище и прудах нет разногласий. А перестройка деревни - камень преткновения.
- Никак не найдем общего языка, - рассказывал Елкин. - Я - за строительство каменных домов, а Павел Прохорович - против. Категорически возражает.
- Откуда ты взял, что я против? - пожал плечами Шаров. - Я - за просторные кирпичные дома. Двухэтажные, если хочешь знать. Под черепицей. С водяным отоплением. И они будут у нас. Краше, чем на Западе. Возле каждого дома - садик. Улицы прямые, широкие. Мощеные тротуары. Все сделаем. Но… Есть хорошая пословица: "По одежке протягивай ножки". В следующую пятилетку, вероятно, можно будет включить.
- "Улита едет, когда-то будет!" - ухмыльнулся Елкин. - Коровники да свинарники ты сейчас в план записываешь!
- Это наша экономическая база, - сказал Шаров. - Подымем доходность, получим деньги. Вот тогда и начнем.
- Ну, а что говорит народ? - спросила Векшина.
- Конечно, все поддержат строительство! Посмотрите на нашу деревню: стыдно за такое жилье! Халупы!
- Знаю. Видела. Пообветшали избы.
- У многих углы промерзают, крыши протекают, - горячо продолжал Елкин, предчувствуя поддержку. - Того и гляди, что завалится хатенка у какой-нибудь вдовы да придавит детишек. Кто будет отвечать? Шаров! В первую голову - он.
- Мы же договорились - подремонтируем. Строительную бригаду создали…
- Еще бы без ремонта… - Елкин хлопнул рукой по столу. - Настаивал и буду настаивать - полсотни каменных домов. Не меньше!.. Попросим ссуду. Уверен - дадут!
- У нас и без того долгов - выше головы. Как утопленники, пузыри пускаем. Вот-вот пойдем ко дну. Дай бог на бережок бы выбраться. А ты… - Шаров махнул рукой. - Ведь даже в городах еще многие живут в деревянных хибарах. В старых и ветхих. Очень многие.
Векшина встала, прошлась по комнате.
- Мне кажется, он прав. - Указала на Шарова, жестом осадила Елкина, порывавшегося возразить ей. - Я тебя слушала. Теперь ты послушай.
Припоминая слова Ленина, Дарья Николаевна говорила о режиме экономии, о бережливости, о том, что пора научиться расходовать каждый рубль с пользой. А перестройку деревни она посоветовала включить в генеральный план, рассчитанный лет на пятнадцать.
Шаров согласился с нею. Привез из города архитектора и несколько вечеров провел с ним у чертежного стола. Постепенно на большом листе ватмана возникла новая Луговатка! Тут и дворы, и мастерские, и склады, и красивые шеренги двухэтажных каменных домов. В центре- площадь. По сторонам ее - клуб, школа, сельсовет, правление колхоза. В зеленой роще больница. На берегу пруда - водная станция. На высоком бугре - водонапорная башня… Все было в этом плане. Красивый, уютный, богатый зеленью городок!
Спустя несколько дней первая колхозная пятилетка обсуждалась в крайкоме. Докладывал Шаров. Елкин отказался от выступления. Неустроев в конце своей речи пренебрежительно кивнул на схему застройки Луговатки, висевшую возле трибуны:
- Вначале было увлеклись… Хватили через край… Ведь всем хочется, чтобы коммунизм наступил поскорее… Но нам в крайкоме правильно подсказали: "Не отрывайтесь от земли…".
Члены бюро говорили преимущественно о первом разделе плана, где на последний год пятилетки был записан средний урожай пшеницы в двадцать центнеров с гектара. И Желнин подчеркнул:
- Тут верный прицел! Есть за что бороться. В этом ценность плана. Не только для "Новой семьи", но и для других колхозов. Есть чему подражать!.. Похвально и то, что в Луговатке думают о будущем. - Он указал на схему застройки села. - Мечта выражена графически. Цель заманчивая. Веха поставлена правильно. Она - впереди за пределами пятилетки. И готовиться к будущему строительству надо исподволь, подводить экономический фундамент.
Пятилетка была одобрена, а Шарову рекомендовано написать о ней брошюру.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Мартовское солнце сняло морозные узоры с окон. Дорогин положил карандаш на раскрытую тетрадь с записями и, подняв голову, взглянул на свой старый сад. В просветах между деревьями снег стал ноздреватым, как пчелиные соты.
Возле самого окна на длинной ветке яблони покачивался красногрудый снегирь и весело посвистывал: фить, фить…
Дорогин смотрел на него, как на старого друга. Издавна снегири со всей округи слетались к нему в сад. Началось это еще в ту пору, когда под окном на месте яблони стояли черемуховые кусты. Недели через две после приезда в село Вера Федоровна попросила:
- Помогите мне устроить столовую для птичек…
Из обрубка старой березы Трофим вытесал корытце, и они вместе подвесили его между чернокорых стволов черемухи… Теперь оно, старое, обвязанное проволокой, висело под яблоней. В нем лежали остатки золотистого проса.
Три снегиря выпорхнули из корытца и расселись по веткам; подняли серенькие клювы, похожие на семечки подсолнечника, и засвистели веселее и задорнее прежнего. Трофим Тимофеевич провел рукой по бороде, как бы расправляя волнистые пряди.
- Весну почуяли! Собираются в отлет на север…
На следующее утро снегирей уже не было, и Дорогин убрал корытце до будущей зимы.
С крыши падала звонкая капель. Соседи сбрасывали с домов спрессованный морозами снег.
Дочь, одетая в ватную стеганку, повязанная по-весеннему легким платком, поставила лестницу и с лопатой в руках подымалась на крышу.
- Поосторожнее, Верунька, - предупредил отец. - Не провались.
Крыша была старая, гнилая, с многочисленными проломами и трухлявыми латками. В летнее время, подобно болотной кочке, покрывалась бархатистым зеленым мхом. Трофим Тимофеевич опасался - вот-вот рухнет она и ливневые осенние воды просочатся сквозь потолок. Надо новую, шиферную - Веруньке в наследство, чтобы ей потом не было лишних хлопот да забот, но живут скудновато, - на трудодень нынче выдали по двугривенному.
Калитка открылась, и во двор вбежали два подростка- веснушчатый Юра Огнев и длиннолицый Егорша Скрипунов.
- Вера, слазь! - потребовали они. - Мы сами сбросаем… - И, один за другим, взобрались на дом.
- Полегче, ребятки, долбите. Полегче! - напоминал Трофим Тимофеевич, глядя на беспокойных юных помощников. - Не проткните крыши лопатами.
"Заботливые!.. - Старик вспомнил внука. - Приедет ли нынче Витюшка? Неугомонный хлопотун: "Я сам сделаю, сам…"
Когда крыша была очищена от снега и Вера с мальчиками спустились на землю, старик сказал:
- Завтра поеду в сад.
- Мы - с вами! - объявил Юра и взглянул на друга. - Правда, поедем?!
- Конечно. У нас каникулы.
И ребята затормошили садовода:
- Дядя Трофим, возьмете нас? Возьмете?
- Рано собираешься, папа, - попробовала отговорить Вера.
- Надо скворешни поправить, новые сделать. Однако скоро гости пожалуют…
Вера знала, что отец любит наблюдать в саду пробуждение весны, и сказала, что сейчас пойдет туда и все приберет в садовом доме. "Это у нее от матери", - отметил Трофим Тимофеевич. Забота дочери стал вдвойне приятной, и он молча кивнул головой.
2
Как всегда перед весной, Трофим Тимофеевич приехал в сад ночью; Алексеича спросил:
- Гостей не видно, не слышно?
- Вот-вот нагрянут… Я двенадцатую квартерку готовлю.
Взглянув на новые скворешницы, сложенные горкой у крыльца, Трофим Тимофеевич похвалил сторожа и вошел в дом, построенный своими руками, по чертежам жены. Это она посоветовала переднюю стену выдвинуть конусом и прорубить три окна. Полуокруженный стеклом стол стоит, как в фонаре. Весь день светит солнышко, и хорошо виден сад.
Возле стола - шкаф с книгами, с инструментами. Направо - кровать, налево - обеденный стол. И все здесь блестит чистотой. Потолок и стены побелены, пол не только вымыт, но протерт с песком, на окнах - чистые занавески.
"Все у нее от матери", - снова подумал Дорогин о дочери.
Алексеич принес из сторожки только что вскипевший чайник, и в комнате запахло лесной душицей. К такому чаю да хороших бы яблок. Давно не пробовали тех, что для проверки отложены на хранение.
Дорогин попросил зажечь фонарь. Сейчас они наведут ревизию. А чай подождет.
Они спустились в глубокое, довольно теплое подполье. Там Трофим Тимофеевич повернулся не направо, где хранились яблоки, а налево, где на полках лежали корневища георгинов, похожие на огромных пауков. После смерти жены старик едва ли не половину времени стал отдавать цветочным грядкам. Сам выращивал рассаду. Из разных городов доставал клубни и луковицы.
"Оставила Вера Федоровна мужу в наследство свою заботу о бесполезных цветах", - подумал Алексеич.
Однажды он слышал, как Сергей Макарович, не выдержав, упрекнул садовода:
- Лучше бы ты подсолнухи на силос сеял…
- Сам Мичурин занимался цветами, лилии выводил, - с достоинством знатока сообщил Трофим Тимофеевич. - От него Лев Толстой розы…
- А ты пока еще не Лев и не Мичурин.
- Цветы нужны везде и всегда. Ребенок родится - неси матери цветы, свадьба справляется…
- Ну, на свадьбе была бы водка…
- Умрет человек - тоже цветы.
- Ничего, хоронили без забав, и, понимаешь, ни один покойник не обиделся, из могилы не встал.
- Посмотрите: во всех советских городах - цветы…
- Так то - в городах. У нас - деревня.
- А мы к чему идем? А? - спросил Дорогин, хитровато прищурившись. - Деревню с городом решено поравнять. Знаете про это?
- Ты цветочки да травку-муравку к политике не приплетай, - Забалуев погрозил пальцем. - Я на политике, как говорится, зубы съел. Деревню с городом мы равняем по машинам, по работе. Вот! - Побагровев, он выкрикнул: - Запрещаю писать трудодни за такую чепуху!
- А я и не писал. Это для души. Для сердца. Первого сентября ко мне детишки приходят, в школу букеты уносят…
- Баловство! А ты - потатчик!..
В конце лета Дорогин нарезал большой букет и перед началом заседания правления незаметно поставил на стол председателя. На бумажном пояске написал: "А мы живем! Наперекор всему - цветем!"
Прочитав надпись, колхозники переглядывались: что- то будет сейчас?
Столкнутся два кремешка - полетят искры!
Увидев букет, Забалуев фыркнул, схватил вместе с кринкой и хотел выкинуть в окошко, но в комнате раскатисто загремел хохот, и Сергей Макарович, крякнув, словно от натуги, поставил его рядом со столом.
- Не люблю, когда перед глазами пестрота мельтешит.
…Припомнив все это, старики рассмеялись. Дорогин приподнял одно корневище, другое, третье, - все георгины здоровы! У всех просыпаются ростковые глазки. Пора подымать наверх и высаживать в ящики.
Потом, освещая путь фонарем, он направился в соседнее отделение. Там пахло осенним садом. На полках лежали яблоки зимних сортов. Одни уже сморщились, как печеная картошка, на других сквозь румянец проступали темные пятна. Но много было и таких, которые даже при слабом свете фонаря сияли, словно золотые слитки.
Садовод брал яблоки по выбору и передавал Алексеичу. Осмотрев все испытываемые сорта, они поднялись в комнату и сели за стол. Трофим Тимофеевич положил перед собой тетрадь, в которой для каждого сорта была отведена своя страница. Там были оттиснуты разрезы плодов, указан вес и дано описание. Теперь Дорогин разрезал яблоки, давал попробовать Алексеичу и пробовал сам.
- Ну, каков вкус?
- Потерялся вкус. Мякоть рассыпается, как мука.
Трофим Тимофеевич делал отметку и подавал ломтик от другого яблока.
- Это ядреное! - хвалил Алексеич.
- Да, сочное, - соглашался садовод. - Недавно достигло полной зрелости. Может храниться еще месяца два.
- А чай-то у нас остыл.