- Люблю я рыбалку. В молодости головлей руками брал… - вздохнул Желнин. - Но как-нибудь в другой раз..
Заслышав приближающуюся машину, они повернулись и пошли в сад.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Не прошло и десяти дней, как ненастье вернулось. Серые тучи, плотные, как войлок, казалось, навсегда повисли над сырой землей. Исчезли горы, задумчиво притихли деревья, поблекла полегшая пшеница. Ветер позабыл этот край, и мелкие капли дождя сыпались отвесно.
Из города прибывали все новые и новые группы рабочих спасать урожай. Страдные работы не прекращались даже в проливные дожди. Промокшие до нитки люди жали и косили хлеб вручную.
Дождавшись просвета, вступала в дело техника. От комбайнов тяжелое, набухшее влагой зерно лилось мощными потоками, и в ворохах грелась пшеница, прорастал овес. Приходилось все отправлять на зерносушилку. Она уже давно захлебывалась, - за сутки успевала просушить каких-нибудь семь тонн, а на тока поступало в десять раз больше.
Кондрашов, небритый, с красными от бессонных ночей глазами, в мокром, забрызганном грязью плаще, примчался в контору с новостью:
- Говорят, Забалуев сушит хлеб на печах! - выпалил с порога. - Сто дворов - сто центнеров в сутки! Вот бы нам попробовать!..
- Боюсь - куры по дворам разжиреют, - сказал Шаров. - Зерно, сам знаешь, сыпучее…
- У хлеба и крохи.
- А надо - без крох.
- Да я развезу по таким семьям, где сберегут все до зернышка. Даю слово.
- Ты веришь, а другие будут подозревать… Нет, выход надо искать в ином.
- В чем?
Шаров задумался.
- Не знаешь, - упрекнул Кондрашов. - И я тоже не знаю. Никто не знает. А хлеб горит…
Он подбежал к барометру и постучал пальцем по стеклу.
- С дождя не сходит?
- Застыл.
- Вот видишь! Продырявилось небо! Целое бедствие!..
Более всего Шарова беспокоили семена, - их можно сушить только на солнышке. А семян они решили засыпать на два посевных плана: скороспелой пшеницы сто процентов и позднеспелой тоже сто. По характеру весны увидят, какой сорт сеять.
Из города привезли транспортеры и вздыбили в небо. В короткие перерывы между приступами ненастья брезентовые ленты вздымали зерно и раскидывали струйками. Председатель требовал от бригадиров, чтобы эту пшеницу отправляли в семенное хранилище. В такие дни на тока приезжали всполошенные уполномоченные: почему снизилась отгрузка? Шаров объяснял. Его предупреждали:
- Смотрите! Не увлекайтесь одной стороной дела!..
Кончилась вторая пятидневка октября, а ненастье не унималось. Серая облачная пелена порой опускалась так низко, что едва не задевала за стерню. Днем и ночью сыпался мелкий дождь.
Шаров приуныл.
Выехав в поле, он издалека заметил Тихона Аладушкина. Бригадир тракторной бригады мчался на мотоцикле. Черный, как жук, в лоснящемся от бензина и масла ватнике, остановился возле "газика" и, сверкнув белками круглых глаз, спросил:
- Это что же такое получается? Технике ходу нет.
- Опять массив не подготовили?
- Со стороны бора не обкошен, по краю лесной полосы проезд не сделали. А мы возьмем да проедем по этим посадкам…
- Ну, ну, п-поехал!
- А как же иначе? Нам за простой никто не платит. И хлеб осыпается. Это же срыв! Ваш бригадир запарился на току. А машинам - мы хозяева: возьмем да перегоним в другой колхоз…
- П-попробуйте… Лучше бы помогли на току…
Кондрашов в это время находился среди политых дождями ворохов пшеницы. Босые девушки, утопая по колено в зерне, лопатами перебрасывали его из валка в валок. Пахло теплой плесенью, и над хлебом струился сизый пар.
Заслышав знакомый шум мотора председательского "газика" и надоедливый сухой стрекот мотоцикла, Кондрашов, в мокром ватнике, в сапогах, к которым прилипли зерна пшеницы, с лопатой в руках вышел навстречу; Аладушкина хмуро упрекнул:
- Напрасно бензин палишь! Надо понятие иметь.
- Не мне, а тебе, - ответил зло Аладушкин. - Это у тебя не болит сердце за то, что пшеница осыпается…
Тяжело Кондрашову слышать такие слова. Он сам сеял, сам вырастил этот хлеб. И, конечно, у него болит сердце больше, чем у кого-либо другого. Но что делать, если не хватает сил перелопачивать сырое зерно, если его некуда сваливать?
Достаточно на полдня оставить эти вороха нетронутыми, и они задымятся.
- Вы поглядите сами - куда тут сыпать хлеб? Куда? - спрашивал он, идя впереди Шарова и Аладушкина и тыча лопатой то в один, то в другой холм. - И так пшеница портится. - Он бросил лопату, засунул руку по локоть в ворох и достал горсть зерна. - Вчера привезли, а уже теплое. Я тут, как на передовой, ночи не сплю….
- Сегодня для интереса слетал к соседям, - рассказывал механизатор. - Они скосили все зерновые… А у нас? Пшеница еще на корню!..
Шаров сказал Кондрашову, чтобы он к утру приготовил массивы для комбайнов, а сам решил съездить в город. Но в конторе лежала телефонограмма - разрешалось сдавать хлеб с повышенной влажностью: в городе, из-за недостатка складов, ссыпали зерно в цехах заводов, где уже были смонтированы мощные сушильные установки.
2
Выцвело и похолодело небо. Ветер оборвал с деревьев желтую листву, пригладил на межах сухой бурьян.
Наступила пора осенних посадок. Тракторная бригада приготовила землю для второй лесной полосы: Чистая грива как бы подпоясалась черным ремнем.
Саженцы тополя было решено привезти с Медвежьего острова. Шаров на один день дал автомашину. Девушки сели на скамейку возле кабинки и предусмотрительно оставили уголок для бригадира, а Капе крикнули, что для нее места нет и пусть она садится в кабинку. Но звеньевая тоже поднялась в кузов.
- Не хочу нюхать бензин, - заявила она. - Люблю, чтобы меня ветерком обдувало!
С шутками и смехом Капа втиснулась возле Васи, закинула руку ему за спину.
- На людях и пообниматься не грешно!.. Все видят - сплетничать некому.
Машина помчалась по узкой полевой дороге в сторону Глядена. Девушки, обнявшись, запели: "Прощай, любимый город…" Капа тормошила Васю:
- Подтягивай!..
Он покашлял.
- Горло перехватило. Наверно, от холодной воды.
- А может, оттого, что я села рядом? - смеялась озорная соседка. - Не первый раз примечаю: посмотришь на меня - голос потеряешь!
- Хорошо, что не голову, - ответил Вася.
- Не нужна мне твоя голова! Была бы шея для обнимок! - Капа с шутливым озорством обвила руками шею парня. - Вот видишь - к чему голова-то?
Вася разомкнул ее руки. Капа расхохоталась:
- Не бойся, я ведь осторожно. Позвонки не захрустят… Но могу и так, что не дыхнешь!..
Машина нырнула в ухаб, и в кузове всех подбросило. Девушки взвизгнули, хватаясь одна за другую.
- Сдурел шофер! Мчит, как оголтелый!…
Снова уселись на скамейку, только бригадир остался на ногах. Навалившись грудью на крышу кабинки, он смотрел вперед. Да, едут они быстро. Вот уже кончаются поля буденовцев. Вот гляденская межа, земли артели "Колос Октября". По обе стороны дороги - короткая щетина стерни. Ветер гуляет по пустым полям. Нигде - ни одного человека. Но Вася всматривается вдаль ищущими глазами. Девушки дергают его за ватник:
- Хватит маяком торчать! Садись!
Он не отзывается; не слышит ни смеха, ни острых шуток, - все смотрит и смотрит на поля.
Справа - высокие бабки из снопов конопли. Над ними кружатся щеглы и синицы, вспугнутые машиной.
"Запоздали девчата с обмолотом!" - мысленно упрекает Вася. Веру, их звеньевую, он теперь не зовет по имени и уверяет себя, что не думает о ней.
Но он не может не смотреть на конопляники. Черт знает, что за цепкая и непреодолимая сила приковывает взгляд к бесчисленным прямым рядам конопляных бабок! Снопы в них составлены девичьими руками, и вот-вот шумное звено явится сюда, чтобы начать обмолот.
"Звено явится, но той звеньевой может и не быть, - думает Вася. - На мое письмо даже не ответила. Наверно, уехала к этому, как его… Кажется, Семкой звать? Живет да поживает где-нибудь в городе!.."
Машина вырвалась на увал, и далеко внизу раскинулся огромный сад. Ранетки, уже раздетые осенним ветром, стояли прямыми рядами, словно точеные фигуры на множестве шахматных досок перед началом игры. Кварталы стланцев, сохранивших желтую листву, казались устланными яркими коврами. Три дома сиротливо прижались к защитной стене из высоких тополей. В среднем живет Трофим Тимофеевич… Если бы Вася был один - обязательно заехал бы к нему, - только к нему! - но в машине - девушки: у них нельзя отнимать время попусту. Да и не следует давать повода Капке для болтовни - засмеет, какую-нибудь небылицу присочинит. В таких случаях она любит развернуться…
Сад остался вправо. По сторонам дороги темнел бор, тот самый, по которому ночью, в метель, позабыв обо всем, шел Вася в Гляден, спеша принести радостную весть Дорогину, успокоить старика… Не его одного, а родителей всех тех девчат…
Возле устья Жерновки шофер вывел машину на берег протоки, где сейчас, при низком уровне реки, вода поблескивала только среди камней и то едва заметными струйками.
Тополя росли на песке. Река ежегодно откладывала его небольшими слоями. В каждый новый слой деревья запускали сетки мелких корней, и только стволовой корень уходил глубоко в почву. Такие тополя выкапывать легко, четыре взмаха лопатой с четырех сторон, удар по корню, и все готово: песок осыпается, деревце ложится на землю. Пока Вася шел до зарослей, Капа приготовила пять саженцев.
- Тут копать - все равно что семечки щелкать! - похвалилась она. - Легко!
Капитолина поторапливала подруг - ей хотелось все, что они привезут на трехтонке, до вечера высадить на отведенное место.
Вася подхватил сразу полтора десятка топольков, поднял на плечо и понес к машине: при тяжелой работе думы не роятся - скорей позабудет обо всем! Уложив саженцы в машину, он прикрыл корни сырой соломой…
На обратной дороге опять долго стоял в машине, опершись локтями на крышу кабинки, и смотрел на безлюдные поля. Над черными бабками конопли по-прежнему кружились стайки пестрых щеглов…
3
В этом году артель "Новая семья" по сдаче хлеба государству была на первом месте. На токах уже готовили тысячу центнеров для сверхплановой сдачи. Начали выдавать на трудодни: пришлось по полтора килограмма.
А на следующее утро из района передали телефонограмму о том, что хлебосдача для Луговатки исчисляется по высшей группе и для выполнения плана недостает еще двадцать восемь процентов. Елкин позвонил в райком. Ему ответил инструктор: план для их колхоза был занижен, теперь ошибка исправлена, - какой урожай, такая и хлебосдача. Если у них не хватит пшеницы, придется им поступиться фуражом. Чем кормить кур? Какой об этом может быть разговор! Неужели им неизвестно, что в пекарнях вынуждены добавлять в замеску хлеба овсяную муку и картошку?
Днем принесли краевую газету. В ней три страницы было отведено "битве за хлеб". Северные районы выполнили план только наполовину. Там создалась угроза: часть урожая может уйти под снег! Южным районам приходится пополнять недостачу.
Луговатцы вывезли фуражное зерно, урезали семенной фонд. Больше неоткуда взять. Все! Шаров так и заявил уполномоченному. Тот умчался в город. А через несколько часов туда вызвали Павла Прохоровича.
Елкин ждал, что председатель вернется домой в полдень, но он и к ночи не приехал. И даже не позвонил.
Вечером райком и райисполком объявили "совещание по проводам" - очередную "телефонную накачку", как говорили в селах, и Елкин встревожился: отвечать придется одному.
Пришел председатель сельсовета. Приехали полевые бригадиры. Радист поставил к телефону усилитель. Комната наполнилась мелким раздражающим треском: провода доносили унылый свист осеннего ветра в березовых перелесках и надоедливый шум дождя. Сквозь этот хаос звуков проломился простуженный голос Неустроева:
- Скатился до обмана… Сорвал вывозку хлеба… Под видом семян укрыл…
Федор Романович побелел; по-военному поднялся на ноги, готовый дать объяснение. Но провод был занят.
- Ничего мы не утаили. Ни одного зерна. - Обвел всех недоуменным взглядом. - Правда, оставляли двойные семена. Это записано: "для наивысшего урожая". Но мы сами сократили запас до полуторного. Оставили бы и одинарный - да ведь все равно не хватит для выполнения этого нового плана.
Он умолк, прислушиваясь. Репродуктор хрипел:
- За утайку хлеба… исключен….
- Из партии?! - вскочил Кондрашов. - Павел Прохорович исключен?! Да, что же это такое? Как же так?.. Да мы вывезем последнее. Оставим семян в обрез… Сейчас же поеду на ток, приготовлю…
Когда провод освободился, Елкин снова позвонил в райком. К телефону подошел тот же инструктор.
- О-о, так вы сговорились! - прервал Федора Романовича. - Одним голосом поете, одни и те же слова повторяете. Учти - Шаров за это уже поплатился. А завтра к вам приедет прокурор. Разъяснит!..
Елкин положил трубку и прошел в бухгалтерию. Там долго подсчитывали и пересчитывали сначала квитанции на сданное зерно, а потом - семенной запас. Для выполнения повышенного плана недоставало… А вывозить надо…
На конном дворе он попросил конюха запрячь Орлика и выехал в ближнюю бригаду, где досушивалась под крышей семенная пшеница.
Поля терялись в темноте, и Елкин не шевелил вожжой. Конь сам отыскивал дорогу на бригадный стан.
4
На ухабах, залитых дождевой водой, "газик" кидало из стороны в сторону. Забрызганные грязью фары светили тускло. Лучи метались и вязли в толще дождя. Иногда машину развертывало поперек дороги. Но Шаров, не сбавляя скорости, ожесточенно крутил баранку.
Вдруг что-то застучало, мотор чихнул и заглох, погасли фары. Со всех сторон прихлынула тишина, и стало слышно, как мельчайшие бусинки дождя, словно мука из сита, с глухим шелестом сыпались на брезентовый тент.
Из кармана кожаного пальто Шаров достал спички, но коробок оказался влажным, и огня не удалось добыть.
…Из райкома Шаров вышел в сумерки; мотор включил рывками, будто торопил застоявшегося коня. На перекрестках свистели милиционеры: недозволенная скорость! Водитель не слышал.
Куда он спешит? Домой?.. Там никто его не ждет. Пусто. Холодно. На столе все еще лежит, покрытая пылью, бумажка: "Пеняй на себя, - во всем виноват только ты…"
Может, зря не послушался Татьяны и не пошел в институт? Может, сейчас еще не поздно?..
В Луговатке ему будет трудно. Неустроев обвинил в укрывательстве хлеба - горькая несправедливость! На бюро он, Шаров, сразу сказал, что вывезет семена, оставленные про запас. Но этого хлеба не хватит. Если бы колхоз расстался со всем семенным фондом, и то было бы мало для выполнения нового плана. Заявил твердо! из основного запаса семян не тронет ни одного зерна. Нет такого закона, чтобы вывозить семена, тем более сортовые. А в ответ услышал: "Поскребешь на токах - найдешь. Выполнишь план - решение пересмотрим". Решение было принято при одном голосе против. Шаров, конечно, обжалует в крайком. Там выяснят все…
"Нет, Татьяна Алексеевна, ни в какой институт Шаров не пойдет. Уж теперь-то, когда ты убежала тайком из дома, я не расстанусь с Луговаткой, как бы ни было трудно. В крайкоме меня поймут, поддержат…"
На душе у него, правду сказать, горько. Одиноко… Но в Луговатке - его дом. И люди ждут председателя колхоза, волнуются…
За городом Павел Прохорович прибавил скорости. Ветер, завывая, трепал брезентовые стенки кузова. Пахло сырой и усталой землей. Она ждет отдыха под пушистым снежным одеялом. Весеннее солнышко вовремя пробудит ее. Зазвенят светлые ручьи. Вздохнут поля, и закипит жизнь…
"Нет, Танюша, ты еще мало знаешь меня… - мысленно говорил Шаров жене. - Я не умею пятиться. Не люблю останавливаться на полпути… А тебя я не могу забыть. По ночам разговариваю с тобой, но ты… не желаешь выслушать до конца. А ведь мне тоже хочется услышать теплое слово, хочется рассказать о своих думах и волнениях. Да, я поторопился с полуторным запасом семян. Год не тот. С хлебом в стране тяжело. Но через несколько лет я докажу свою правоту. Жизнь подтвердит. Все совхозы и колхозы нашей округи будут оставлять двойной запас семян. Это - в угоду переменчивым веснам, зато - страховка от неурожая…"
…А в райкоме только что закончилось заседание бюро. Все уходили. Неустроев попросил Векшину остаться.
- Это что же у нас получается? - заговорил жестко, постукивая по столу коробкой спичек. - Систематическое заступничество!
- Нет, - решительно возразила Векшина. - Это называется особым мнением. И я готова отстаивать его до конца. Шарова знаю не первый год. Его правдивость у меня не вызывает сомнений. Он объяснил, для чего были оставлены семена сверх плана, и сразу согласился вывезти лишние…
- Еще бы стал возражать! Отдали бы под суд.
- От этого в Луговатке не прибавится хлеба.
- Сейчас он найдет на весь план. Вот увидишь.
Векшина возмущенно тряхнула головой.
- Я уверена в одном - нельзя было так: вот мы тебя исключаем; выполнишь - восстановим. Нельзя. Списали человека в запас. Бойца! Он крепкий - был в строю и останется в строю. А ведь иной человек может пошатнуться. Удар на всю жизнь. Допустим, что Шаров ошибся. Наше дело - воспитывать, поправлять. Терпеливо, умело. Осторожно, но твердо. Ленин так говорил.
- Ну, знаешь ли… - Неустроев встал, шумно отодвигая кресло. - Кроме тебя, тоже есть грамотные… И опыт партийной работы - не меньше твоего.
Дрожащими руками схватил папиросу, сжал в зубах. Спичка разгоралась медленно, еще больше раздражая курильщика; наконец хилый язычок пламени дрогнул и погас, не успев подпалить табака. Неустроев чиркнул сразу двумя спичками. После жадной и глубокой затяжки сказал вполголоса:
- Мы оба отвечаем за район… Обязаны решать согласованно.