Повсюду красные резиновые деревья. Их крупные, перистые, медово-сладкие цветы распускаются клубками, твердые, грубо очерченные, бронзово-красные стволы возвышаются подобно колоннам или, срубленные, грустно лежат и испускают дух.
Весна: короткая, быстрая, бурная, цветущая западно-австралийская весна в августе месяце.
Вечером небольшой, ароматный огонек потрескивает среди поваленных деревьев. Том стоит, подбоченясь, отдавая распоряжения, в то время, как черный чугунок, подвешенный на ветке покачивается над огнем. Вода кипит, в нее бросают щепотку чаю. "Снимай с огня!" - кричит Том. Джек отпускает ветку и котелок соскальзывает на землю. Тогда он хватает его за ручку и поднимает. Чай готов.
У корчевателей была хижина, разделенная надвое. С одной стороны помещались лошади. С другой - жили люди. Внутри - нары. На стенах висела одежда. А в нескольких ящиках лежали запрятанные на случай воровства все их драгоценности: часы, ножи, бритвы, зеркала и т. п. Но часто, поддразнивая друг друга, рабочие перепрятывали то бритву, то любимые часы.
Перед самым лагерем была сложена печь, в которой пекся хлеб и жарилось мясо. С одной стороны, был колодец - насущная необходимость, - снабженный навесом, воротом, веревкой и ведром.
Рабочие строго-настрого наказали Джеку ни на минуту не удаляться из поля их зрения. Таинственная бесконечность дебрей произвела на него глубокое впечатление.
"Что бы сказал на все это отец?" - подумал он, причем и сам отец, и его мир, и его боги как-то съеживались и превращались в пыль при мысли о величии первобытного леса. Он чувствовал, что здесь человеческая жизнь должна начинаться заново. Жилище, которое они с Томом себе соорудили, состояло, главным образом, из переплетенных веток. С помощью топора и большого ножа, они построили себе дом, достойный чернокожего короля. Снаружи устроили кухню, в дерево вбили колья и на них развесили сковороды и кастрюли; большущий пень стал столом, а маленькие - табуретками.
К северу от места корчевки был расположен центр поселения, с харчевней, мельницей, лавкой и двумя-тремя жилыми домами; еще дальше находилось несколько ферм.
Джек научился вырубать колья для заборов и распиливать стволы на доски. В свободное время они охотились на маленьких кенгуру и грызунов.
Оказавшись в настоящей глуши, Джек решил, что ему непременно следует написать домой. Письма из дому почти не интересовали его, бесконечные разглагольствования были ему, пожалуй, даже противны. Он часами не распечатывал их и прятал в сарае; иногда мыши сгрызали их и таким образом читали за него. Это равнодушие нисколько не смущало его. Остальные мужчины поступали так же. Кроме того, письма были невыгодны. Почтовая марка стоила полшиллинга, а письмо шло два месяца. В ожидании ответа проходило четыре месяца. И когда он писал матери что-нибудь важное, например о деньгах, и в течение нескольких месяцев с нетерпением ждал ответа, то в ее письмах об этом уже обычно не упоминалось: зато, из-за какого-нибудь пустяшного насморка, о котором он давно позабыл, поднималась целая буря эмоций. Какой был смысл, когда из дому писали: "у нас настоящая ноябрьская погода, холодно, туман и дождь", а он сам в это время жарился на солнце? Он обещал матери писать ей каждую неделю. Ну а мать - это мать, и он решил сдержать слово. В течение месяца исполнял его, но в лесу потерял счет не только месяцам, но и дням. Он достал из кармана письмо матери: "В твоем письме из Коломбо ты пишешь, что простудился. Берегись в Австралии дождливой погоды. Я отлично помню тамошний климат. Мы очень тоскуем по солнцу с тех пор, когда вернулись в Англию. Я от души надеюсь, что ты находишься на хорошей ферме, где добрая хозяйка, которая наблюдает за тем, чтобы ты не выходил в дождь и не промокал насквозь…"
Джек вздохнул, подумав, как сейчас далека мать от своей юности. Как мог он написать ей о какой-то простуде? Никогда больше! Он не напишет ей даже о лесной жизни.
"Милая мама! Я здоров, и на ферме мне живется очень хорошо. Старая миссис Эллис знала твоего отца; он отнял ей ногу. Надеюсь, что папина печень снова в порядке. Ты говоришь, что он пьет Виши. Мистер Эллис уверяет, что пилюли доктора Корпрада и десятимильная прогулка все вылечивают. Кобылу можно было бы этим вылечить. Но когда старый Тим попробовал однажды проглотить пилюлю, то она снова выскочила через дыру между зубами. Тогда миссис Эллис дала ему принять ложку серы. Он боялся, что взорвется, но ничуть не бывало. Скорее я мог взлететь на воздух, когда она влила мне огромную ложку парафина, который они здесь называют керосином. Она отлично понимает в медицине, гораздо больше, чем доктор Ракетт, который здесь живет.
Надеюсь, что ты здорова. Поклонись теткам, сестре и отцу. Надеюсь, что и они здоровы…"
Джек застенчиво сунул письмо в конверт и истратил на него полшиллинга, хотя ясно сознавал всю глупость этого поступка.
* * *
Джек писал в Англию своему старому ветеринару со "слабостью":
"Мы здесь на краю света, в месте, называемом "Долиной резиновых деревьев". В свободную минуту берусь за перо, чтобы написать Вам. Том Эллис наблюдает здесь за корчеванием пней, и у него масса теток. Одна живет здесь поблизости, и по воскресеньям мы ходим к ней обедать и помогаем кое в чем. На прошлой неделе мы помогали сгонять отары овец для стрижки. Овцы удрали от главного стада - всего их двадцать - и паслись маленькими группами, разбросанными на расстоянии не менее мили друг от друга. Великолепное зрелище, когда они бегут перед вами, и шерстяные спины их колышатся, как бурая вода. Могу сказать, что теперь я понимаю историю о заблудшей овце и ту искренность, с которой проклинаешь ее, когда она наконец находится.
Я обещал сообщить Вам, когда узнаю что-нибудь о нахождении золота: мы мало об этом слышим. Но какой-то человек приехал в воскресенье к Гринлоу - это тетка Тома - и спрашивает: - Это Стирлинговы горы? - Том отвечает: - Нет, это Дарлингов хребет! - Гость переспросил: - Вы уверены? - и очень волновался. Он достал компас и продолжал настаивать на своем. Нас позвали к чаю и этот человек пошел с нами. Манеры его ужасны. Он сидел, нахлобучив шапку набекрень, плевал в огонь, пил чай из блюдечка. Потом отодвинул кусок предложенного ему пирога, положил голову на руки и застонал, приговаривая: - А вы уверены, что это не Стирлинговы горы?
Когда он уехал, темнокожие сказали: - Господин ищет комок желтой дряни. - Том тоже уверен, что он когда-нибудь зарыл кусок золота, а теперь не может его найти.
Это единственное золото, о котором я здесь слышал.
Теперь хочу вам кое-что рассказать. Однажды мы ехали вокруг того надела земли, который мистер Эллис хочет получить для Гога и Магога. Я расспросил Тома, каким образом можно получить надел. Я бы хотел попробовать. Быть может, вы приедете тогда ко мне. Лошади понравились бы вам. Они еще совершенно дикие. Мы загоняем их и выбираем себе наилучших. Многие разводят себе таких лошадей. Простите, что так скоро кончаю, но уже пришел почтальон. Он появляется каждые две недели. Мы счастливы и довольны.
Джек"
Своему другу боксеру он писал следующее:
"Дорогой Бокс! Ты спрашиваешь меня, прислать ли сюда Неда? Но я не вижу здесь никакой будущности для гимнаста. Работа - это другое дело - ее здесь сколько угодно. Я нахожусь на корневых работах, в месте, называемом "Долиной резиновых деревьев", но последние дни мы провели у тетки Тома, где помогали стричь овец. Впрочем, не я. Я смазывал дегтем. Намазывают деготь, как краску, в то время, как рабочие стригут несчастных животных и чертыхаются. Боже милостивый, как они чертыхаются, когда хозяина нет поблизости! У него борода с проседью и вся заплеванная, мухи слетаются в нее и жужжат точно в паутине. Он, как черт, стоит с утра до вечера за твоей спиной и погоняет. Я удрал бы, если бы пришлось оставаться дольше. Будь уверен, здесь люди из тебя выколотят все, что ты за день сожрешь. Сегодня шабаш и мы свободны. Ну, мы и хотели постирать свои тряпки. Как бы не так. Старик притащил свои фуфайки и кальсоны, свои просаленные штаны и фартуки, носки, грязные простыни и рубахи. Какой ужас! Он муж тетки Тома, у него нет сыновей, зато куча дочерей. Вот мы и должны были стирать. Мы и давай тереть на камне лошадиными щетками и я протер ему несколько дырок.
Но все это не беда и я нисколько не жалуюсь. Я, как говорится, люблю новые переживания. Я хочу взять себе земли и заиметь собственность, тогда бы ты и Нед могли ко мне приехать и мы забавлялись бы боксом. Лен уверяет, что когда я становлюсь в стойку и боксирую с воображаемым противником, то похож на кенгуру. Поэтому я привесил к дереву коровий пузырь и колочу по нему.
Привет твоей старухе и Неду. Один Бог знает, как мне тебя недостает и как я мечтаю тебя увидеть. Пока до свидания!
Счастливых праздников и Нового года. К этому времени ты как раз получишь мое письмо.
Вообрази меня на самом припеке во время палящей жары, среди овец, мух, возле несносного хозяина, и твое представление будет правильным.
Твой всегда верный друг Джек".
Чем больше приближался момент отъезда из леса, тем больше занимал Джека вопрос о его будущем: следует ли ему обзаводиться землей. Он так часто мечтал о том, чтобы вся жизнь его заключалась в корчевании, охоте на кенгуру, стрижке овец, вообще работе то здесь, то там. Но в глубине души он понимал, что это не совсем то, по крайней мере, для него. Много людей жило таким образом, перекочевывая из лагеря в лагерь, с фермы на ферму. Но лично он должен был рано или поздно осесть на месте. Когда-нибудь он должен совершить прыжок в ответственную жизнь, - должен непременно. Он заговорил об этом с Томом.
- Ты должен знать, за что именно хочешь взяться: за скот, овец, лошадей, пшеницу или вести смешанное хозяйство, как мы. Тогда выбирай себе землю. Пока же это не имеет смысла. - Джек поражался как мало сведений могли ему дать те люди, с которыми он сталкивался.
Наконец он нашел мелкого владельца, который, обработав собственную землю, ходил на поденную работу. Очевидно, таким образом, придется начинать и Джеку. Человек этот принес какие-то засаленные бумаги.
Разобраться в них оказалось задачей нелегкой. Но Джек хорошо попыхтел и наконец уразумел:
Во-первых: каждый беспорочный поселенец старше двадцати одного года имел право приобрести, по своему выбору, пятьсот саженей казенной земли. В возрасте от четырнадцати до двадцати одного года полагалось двести пятьдесят саженей. Во-вторых, эта земля доставалась на основании оккупационного свидетельства, которое только в случае смерти владельца могло переходить к другому. В-третьих, по истечении пятилетнего срока и даже раньше оккупационное свидетельство приобретало право недвижимой собственности, при условии хорошей обработки земли и застройки четверти всей площади. Если через пять лет эти условия, или даже одно из них, не были выполнены, земля возвращалась в казну.
Джек, постигнув все вышесказанное, сразу же почувствовал отвращение. Ему была противна даже мысль об "оккупационном свидетельстве". Противно быть ответственным казне за кусок земли. Перспектива оказаться привязанным к земле отталкивала его. Он совсем не жаждал владеть вещами, в особенности землей, которая, становясь собственностью человека, становится и его обузой. Ничего он не хотел иметь. Он не мог позволить себе даже подумать о возможности быть связанным чем-нибудь. Он ненавидел даже свой собственный багаж.
Но теперь он уже спутался с этим земельным вопросом; надо было попытаться каким-нибудь удобным способом избавиться от него.
"Дорогой отец, я мог бы теперь самостоятельно обрабатывать землю, если бы ты послал мне с этой целью несколько сот фунтов стерлингов через мистера Джорджа. Он уплатил бы мне вперед и помог бы в этом деле. Я имею в виду одну-две в скором времени освобождающиеся фермы, которые находятся в "Долине резиновых деревьев".
Как только они освободятся, их можно будет получить за бесценок. Надеюсь, что ты поживаешь так же хорошо, как я.
Любящий тебя сын Джек".
Джек разорился ради этого важного документа на полшиллинга и забыл о нем; в конце лета, в самый нужный момент он получил ответ:
"Милый Джек, спасибо тебе за подробное письмо от 3/XI-81 г. Мне совершенно немыслимо выбрасывать несколько или даже одну сотню фунтов на такое неосновательное предприятие. Я не хочу быть по отношению к тебе бессердечным, но нам желательно видеть тебя как можно скорее на своих ногах. У нас много расходов и я не имею намерения тратить деньги на девственные австралийские земли, тем более, что ту же сумму я могу поместить более удачно и получить проценты, которые достанутся тебе же после моей смерти. Ты должен почувствовать твердую почву под ногами прежде, чем начинать делать прыжки. Оставайся там, где ты есть, учись как можно больше, а затем мы постараемся найти тебе место, которое даст тебе заработок, вместо необходимости мне тратить на тебя эти деньги.
Все шлют тебе наилучшие пожелания.
Любящий тебя отец Ж. Б. Грант".
ГЛАВА VIII
Рождество дома
Рождество в этом году выдалось исключительно жаркое. Жара, жара, жара в течение всего дня. Вплоть до желанного вечера! Сумерки приносили спасение. После шести часов чувствовалось, наконец, дуновение морского ветра. Сперва робкое, еле уловимое. Потом ветер вдруг задувал изо всей силы и чудесно, благотворно спасал всем жизнь.
В глуши жилось, конечно, чудесно, но очутиться дома, во-время питаться, спать на чистых простынях оказалось тоже делом приятным. Приятно, что кто-то за вас готовил и стирал, что обедать садились за большой стол, покрытый белоснежной, рисунчатой скатертью. В особенности поражала своим великолепием скатерть. Мистер Эллис увез на некоторое время бабушку и в доме царило больше шума и непринужденности. Не надо было так стесняться. Наступило праздничное время, как говорят туземцы, жаркое, душное Рождество середины лета. Каждый заработал право побездельничать. Джек и Том загорели, как индейцы, огрубели и возмужали. Джек умел теперь по всем правилам сидеть в седле, обращаться с топором и пилой, метко стрелять. Умел различать эвкалипт, сандаловое и резиновое деревья, мимозу, мяту, сосны, перец. Он научился дубить кожу кенгуру, растянув ее на дереве; он побывал в самой глуши, на самом краю света и был охвачен желанием исследовать его. Он искал золото, охотился и привез домой мяса.
С таким героем девочки обязаны были считаться.
Его на самом деле считали героем, и Ленни бегал за ним по пятам, а девочки были в явном восторге от его возвращения домой. Они болтали и пересмеивались за его спиной, появлялись всюду, где он находился и, разумеется, их волнение передавалось Джеку; он чувствовал себя общим любимцем и это льстило его самолюбию.
Но, разумеется, никаких любовных интриг между ними не было. Они смеялись и дурачились во время дойки и кормления скота, в маслобойне и за изготовлением сыра.
Дни проходили весело и беспечно.
Для сбора меда они дождались возвращения Тома. Том ненавидел пчел, а они ненавидели его, но он был храбрым парнем. Появились специальные вуали, шапки, перчатки, гамаши и, потешаясь над собственным видом, молодежь, вооружившись гонгом, с громким смехом отправилась на работу. Том должен был командовать издали; он обкуривал пчел. Грейс и Моника весело вынимали из улья соты и клали их на блюда, которые мальчики затем уносили в дом.
- Ай, - завопил вдруг Том, - ай!
Туча рассвирепевших пчел окружила его голову. Он с криком стал размахивать руками, уронив при этом котелок с дымящими углями, тряпку и раздувальный мех. Но чем больше он метался, тем гуще становился рой. Умирая от страха, он на полусогнутых пустился удирать. Девочки и дети умирали со смеху. С криком и хохотом они помчались за Томом. Головы его не было видно от пчел, руки мелькали как крылья ветряной мельницы. Он бросился в спальню - пчелы за ним. На миг его растерянное лицо показалось в окне, затем он снова выскочил, все еще преследуемый пчелами. Джек молча переглянулся с девочками. На Монике были надеты мужские брюки и какой-то старый, по горло застегнутый, мундир; поверх башмаков были натянуты носки, а на голове красовалась китайская шляпа с вуалью, завязанной подобно колпаку от мух. Джек улыбнулся ее забавному виду. Но внезапно что-то в ней увиделось ему волшебным и непохожим на других девушек. Ему неожиданно раскрылась неведомая глубина - загадочная, чарующая глубина женской натуры. Он не отдавал себе в этом ясного отчета. Но при виде Моники в таком костюме, в этих фланелевых штанах и колпаке - в нем проснулось сознание приближающегося чуда. Еще так недавно, стоя на вершине горы, он вглядывался в голубую, таинственную даль австралийской равнины. Теперь он стоял перед другой тайной - тайной женщины, молодой, прекрасной женщины.
- Ай, ай, ай, Ma, Ma! - Том бросился из кухни в сад, к колодцу. Он освободил ворот, ведро скользнуло в глубину, а он схватился за веревку, обвил ее ногами и медленно заскользил в прохладную темную глубину.
Дети вопили от восторга, Джек и девочки тряслись от безудержного смеха. Пчелы были озадачены. Они покружились над колодцем, исследовали отверстие и в недоумении снова поднялись выше. Затем они стали понемногу разлетаться и наконец исчезли в жарком воздухе. Тогда девочки с помощью Джека начали вытаскивать из колодца разъяренного, промокшего Тома; тянули неуверенно, раскачивая эту почти непосильную для подъемника тяжесть.
Ma и Элли завладели бедолагой и угостили его чаем и хлебом с вареньем.
Напоследок разыгралась другая пчелиная трагедия. Элли, не имевшая к пчелам никакого отношения, влетела в комнату с испуганным возгласом: "у меня в волосах пчела!" Моника схватила ребенка и Джек вынул пчелу из шелковистых, золотых волосенок. Подняв глаза он встретился с желтыми глазами Моники. И тот, и другой обменялись мимолетным взглядом, полным взаимного понимания, близости и скрытого смущения, после которого оба стали невольно избегать друг друга.