- О чем это я говорила с тобой? - продолжала бабушка. - Да, о твоем незаконном двоюродном брате. О нем я тоже наводила справки. Он далеко уехал, за Асертон, и обзавелся землей. Теперь у него чудесный хутор; он холостой. С Людьми он жить не умеет, но отличный хозяин. Надеюсь, что Мери что-нибудь от него унаследует, у бедной девочки ведь ничего нет. Она хорошее, доброе дитя. Ее мать была моей племянницей. - Казалось, что она засыпает, но через несколько минут старуха встрепенулась.
- Ты бы женился на Мери. Решись-ка на это!
Но он тотчас же запротестовал:
- Никогда!
Она крепко заснула. Джек прокрался за ширму, чтобы избавиться от бабки; свечу он оставил зажженной.
* * *
Он с удовольствием уселся на твердый стул рядом с Гербертом, довольный тем, что удрал…
Неожиданно он вскинулся, проснувшись, не в состоянии повернуть шеей. Это Том заглянул и разбудил его. Значит, они вернулись. Стул скрипнул, когда Джек привстал, но Том только махнул ему рукой и исчез. Подло!
Близнецы вернулись.
Ближайшее, что он снова расслышал, был мягкий, торопливый голос:
- Алло, Бо!
Они стояли перед ним, веселые и мокрые от дождя и ветра. Грейс стояла непосредственно за Моникой, волосы Моники были от сырости все в кудельках, светлые на висках, темные у пробора, все ее свежее личико смеялось, а желтые глаза уставились пристально и многозначительно в его заспанное лицо. Он почувствовал, как что-то шевельнулось в нем.
- Алло, Бо! - Снова промолвила она и пальчиком дотронулась до его рукава. - Вот и мы! - Все еще заспанный он продолжал молча смотреть на нее.
- Ты еще не проснулся? - шептала она и, приложив свою холодную руку к его щеке, рассмеялась, заметив как он вздрогнул. Новое выражение промелькнуло в его взгляде. Когда он испуганно посмотрел на нее, она отвернулась, опустив глаза.
- Кто тут? - раздался голос бабушки из-за ширм. - Это девочки? Мери приехала с вами?
Мери, как будто только и дожидалась этого вопроса, появилась в дверях в белом переднике.
Она стрельнула своими черными глазами на Джека, потом на бабушку.
- Здравствуй, бабушка, - сказала Мери, направляясь за ширму, чтобы поприветствовать старуху. Близнецы послушно последовали ее примеру. Мери вернулась из-за ширмы и поздоровалась с Джеком; при этом так прямо и откровенно взглянула ему в глаза, что он смутился. Она смущала его больше, чем Моника. Моника тоже вышла из-за ширмы и стояла рядом, отставив ножку и наблюдая.
В следующее мгновение все они исчезли.
- Потуши свечку! - приказала бабушка. Он пошел и погасил огонь; потом уселся в кресло. Больной зашевелился. Джек подошел успокоить его. С минуту больной постонал, затем снова воцарилась тишина. Мальчик заснул на твердом стуле.
Он проснулся. Была полночь. Герберт ворочался.
- Ты хоть минуту спал, Герберт? - прошептал он.
- Моя голова, голова! Она так трещит!
- Ничего, старина, пройдет! Не обращай внимания!
* * *
Было уже половина второго, когда неожиданно появилась Мери с подносом в руках и принесла для Джека какао, а для Герберта аррорут. Она кормила Герберта с ложки, он глотал, по-видимому не сознавая ничего.
- Как случилось несчастье? - прошептал Джек.
- Лошадь швырнула его об дерево.
- Хоть бы Ракетт вернулся.
Мери покачала головой, и оба умолкли.
- Сколько тебе лет, Мери? - спросил Джек.
- Девятнадцать.
- А мне в конце месяца будет восемнадцать.
- Знаю, но я гораздо старше тебя.
Джек взглянул на ее удивительное смуглое лицо. В ней чувствовалось какое-то своеобразное, только ей присущее, смиренное самодовольство.
- Она, - Джек кивнул головой по направлению к бабушке, - уверяет, что старит унижение.
Мери рассмеялась.
- В таком случае мне тысяча лет.
- Зачем же ты унижаешься?
Она медленно подняла на него глаза и снова в нем шевельнулось что-то горячее, при виде ее необыкновенного, смуглого, смиренного, и все же такого уверенного лица.
- Какая есть! - ответила она с загадочной усмешкой.
- Смешно быть такой, - ответил он и смутился. Он подумал о вызывающей дерзости Моники.
- Какая есть, такая и есть, - все с той же удивительной, терпкой, но доверчивой улыбкой, ответила Мери, уходя с подносом и свечкой.
Джек был рад ее уходу.
* * *
Наиболее тяжкая часть ночи. Ничего не произошло - и это-то, может быть, и было самое плохое.
Мысль о Монике повергла душу Джека в субъективный трепет, мысль о Мери - в объективный, то есть Моника была до известной степени в нем, его частицей, его кровью, - как сестра; а Мери - вне его, как, например, юный темнокожий, - но обе владели его душой. И все же он был одинок, один на всем белом свете.
Медленно проходила ночь. И жуткие мысли роились в голове мальчика, мысли, отделаться от которых он был уже не в силах. Ему казалось, что этой ночью он попал в какую-то непролазную чащу. И что выхода из нее нет. Он понимал, что никогда больше из нее не вылезет.
От страха он проснулся. Что это - уже первые лучи зари? Больной зашевелился. Джек быстро подошел к нему.
Герберт открыл глаза и молча посмотрел на Джека. Сознательный, но мгновенно снова потухший взгляд. Больной застонал, видимо опять страдая. Что с ним случилось? Он вертелся, бредил, боролся. Затем впал в холодное, безжизненное молчание, как будто бы умирал. Словно он сам или что-то в нем решило умереть. Джек безумно испугался. Со страху он размешал немного водки с молоком и попробовал влить эту смесь с ложки раненому в рот. Живо принес с огня горячий камень, завернул в одеяло и положил в постель.
Затем сел, взял осторожно руку больного и проникновенно нашептывал ему: - Вернись, Герберт, вернись, вернись! - Он всей силой своей воли повелевал неподвижно лежащему "рыжему". Сидел и бодрствовал с нечеловечески сконцентрированной, в одну точку направленной волей. В глазах Герберта снова мелькнула жизнь. "О боже, - подумал Джек. - Я тоже умру. Я сам когда-нибудь умру. Какова будет моя жизнь до тех пор, пока я не умру? Какая жизнь находится между мной и моей смертью?" Он не знал этого. Знал Только, что что-то должно быть. Что он находился в дебрях чужой страны и что он один. И знал, что должен выйти на дорогу, что дорога должна быть найдена.
ГЛАВА VI
Во дворе
Как хорошо очутиться снова на воздухе! Невыразимо хорошо! Комнаты были как гробы.
Мери пришла с рассветом и застала Герберта спящим, а Джека, погруженным в созерцание больного.
- Иди спать, Бо, - тихо сказала она, положив ему руку на плечо.
Джек испуганно посмотрел на нее, как будто она представляла собой частицу этой жуткой темноты. Он хотел бодрствовать, а не спать.
Он стоял во дворе и осоловелыми глазами любовался чудным ранним утром. Затем, раздевшись до пояса, направился к колодцу.
- Полей-ка мне, Ленни! - крикнул он, подставляя голову под насос. Как чудесно было крикнуть кому-нибудь! Ему необходимо было кричать. И Ленни кинулся качать изо всех сил, как маленький бесенок.
Когда Джек из-за полотенца снова выглянул на свет, он увидел небо, озаренное желтым светом, и чуть красноватый горизонт. Все было свежо, полно жизни.
- Будем сегодня утром играть в обезьян, - крикнул Ленни.
Джек покачал головой и растер полотенцем свои белые плечи. Ленни, стоявший рядом в коротенькой фуфайке и штанишках, с интересом наблюдал за ним.
- Можешь отгадать загадку, Ленни? - спросил Джек.
- Постараюсь, - охотно ответил Ленни, а Гог и Магог даже подскочили от удовольствия.
- Что такое Бог? - спросил Джек.
- Ну знаешь, если отец тебя услышит!.. - ответил Лен, неодобрительно покачав головой.
- Да я серьезно! Представь себе, что Герберт умер бы? Я хочу знать, что такое Бог!
- Могу сказать, - заявил Лен. - Бог - это высший закон.
Джек призадумался. Закон выше законов государства! Такой ответ его не удовлетворил.
- А что такое я сам?
- Еще чего! Если ты не поспишь вторую ночь, совсем рехнешься!
- Загадай мне! Загадай мне! - приставал Гог.
- Хорошо. Что такое успех, Гог? - улыбнулся Джек.
- Успех - успех, н-да, успех…
- Успех - это когда ты отрастишь себе большое пузо и на нем будет болтаться цепочка от часов, как у купцов, и еще когда ты сможешь болтать столько вздору, сколько захочешь, - с восторгом вмешался Лен.
- Это была моя загадка! - накинулся на него Гог.
- Спроси меня, спроси меня, Джек! - вопил Магог.
- Что такое неудача?
- Когда у тебя стопчутся подошвы, нечем подвязать штаны, а ты потащишься в кабак и будешь дуть там подонки пива, - хрипел Лен, отстраняя Гога.
- А сам-то ты можешь ответить? - крикнул Лен.
- Нет!
Наглость такого заявления изумила близнецов и они быстро исчезли. Ленни уселся на трехногий стул доить коров и заявил, что успех приходит к тому, кто работает и не пьет.
* * *
- Взгляни-ка на Бо, он похож на сову, - сказала за завтраком Грейс.
- Почему вы зовете его Бо? - спросил Лен.
- Нет, на девочку. У него от бессонницы глаза стали вдвое больше, - сказала Моника.
- Ты бы пошел поспать, Джек, - предложила миссис Эллис.
- Поспи немного, - посоветовал мистер Эллис, - тебе сегодня утром и делать ничего не надо.
С наступлением жары Джек опять осовел. Он только наполовину слышал то, что говорилось. Девочки были очень внимательны к нему. Мери отсутствовала; она дежурила при Герберте. Но Моника и Грейс прислуживали ему, как своему господину. Это было ново для него: Моника - вскакивающая, чтобы взять его пустую чашку и снова принести ее полной; Грейс, настоявшая на том, чтобы для него открыли какую-то особенную банку варенья.
При его сонном состоянии их внимание лишь волновало ему кровь. Все это было так ново для него. Из столовой появилась Мери; они все еще сидели в кухне.
- Герберт проснулся и просит, чтобы его развязали. Как ты думаешь, Бо, можно?
Джек молча встал и пошел в комнату бабушки. Герберт лежал совсем спокойно, в полном сознании. Только разбитый и безмолвный. Он взглянул на Джека и пробормотал:
- Не можешь ли ты меня развязать?
Джек немедленно развязал бинты. Моника и Грейс следили за ним из дверей, Мери помогала ему.
- Скажи, чтобы они не входили, - сказал Герберт, обращаясь к Джеку.
Джек кивнул и подошел к двери.
- Он хочет, чтобы его оставили одного.
- Хорошо. - Моника поглядела на него тяжелым, покорным взглядом, как будто приносила ему жертву. Его авторитету они подчинялись безропотно. Грейс шла вслед за ней. Джек медленно покраснел. Он снова подошел к кровати Герберта.
- Мне нужно кое-что, - устало произнес он. - Отошли и эту.
- Уйди, Мери, он хочет, чтобы за ним ухаживал мужчина.
Мери устремила на него долгий взгляд, но тоже подчинилась.
Джеку в голову пришла нелепая мысль, что он должен был бы за это подчинение ее поцеловать. Но ему стало тошно лишь только он представил себе, как он это будет делать.
Герберт был девятнадцатилетним парнем, неотесанным и застенчивым, как дикарь. Юный лекарь должен был оказать ему все услуги, после чего больной немедленно заснул, а Джек вернулся в кухню. Со двора доносились голоса.
Ma и Грейс умывались. Па сидел под шелковицей, держа Элли на коленях, и на ладони резал табак. Том прислонился к дереву, дети уселись рядом. Ленни вскочил и уступил место на пне.
- Садись, Бо, - сказал он, употребляя новое уменьшительное имя.
Моника вынырнула из тени и поглаживала руку Джека. Мери уносила посуду.
- Я говорил Тому, - объяснил мистер Эллис, - что ему надо поехать с работниками на корчевание и заодно заехать к его тетке Гринлоу на стрижку овец; затем, вернувшись от нее, до Рождества снова взяться за раскорчевку кустарников. Ты бы мог поехать с ним, Джек. Теперь девочки дома, и мы вполне можем управиться без тебя. Разумеется только до Рождества; к жатве вы оба нам нужны.
Мертвое молчание. Джеку не хотелось ехать.
- Вернетесь от нее на корчевку и опять приметесь за дело… Необходимо, чтобы земля числилась за мною. Мальчуганы растут и захотят когда-нибудь иметь свои фермы. А кроме того, - он повернулся в сторону Ma, - дом слишком переполнен; нам нужно место для Герберта, когда он начнет поправляться. - И Па снова принялся резать табак.
- Джек не может сейчас оставить Герберта, - сказала Мери спокойно, - он никого другого не подпускает к себе.
- Как так? - спросил мистер Эллис, поднимая глаза.
- Герберт не дает мне ухаживать за собой, все зовет Бо.
Мистер Эллис молча опустил голову.
- В таком случае, - медленно промолвил он, - в таком случае мы должны немного обождать. Где же, наконец, этот проклятый Ракетт? Ведь это, наконец, его дело!
Снова продолжительное молчание.
Моника пододвинулась к Джеку, казалось, пламенно защищая его от изгнания. А в некотором отдалении стояла Мери, подобно сестре Моисея, ожидающая развития хода событий. Джека удивляло и одновременно возвышало в собственных глазах это сосредоточенное на нем внимание девочек и ему казалось, что в груди его рождается новая сила, превращающая его в мужчину.
Послышался лошадиный топот. Кто-то приехал верхом. Это был рыжий Казу. Он спрыгнул с лошади и медленно приближался.
- Герберт не помер? - спросил он, смеясь.
- Поправляется, - коротко ответил Па.
- Пойду, взгляну на него, - сказал Казу, садясь на крыльце и снимая сапоги.
- Не буди его, если он спит и не испугай, ради бога, - попросил Джек, волнуясь за своего пациента.
Казу бросил на Джека неприязненный, вызывающий взгляд.
- Испугать его? Чем?
- Джек всю ночь просидел у него, - сердито вмешалась в разговор Моника.
- Он был ночью при смерти, - добавил Джек.
Мертвое молчание.
Казу глядел в упор, насторожившись, как зловещая птица. Затем в одних носках вошел в дом.
- Он действительно был при смерти, Джек? - спросил Том.
Джек кивнул головой; он почувствовал, как душа его холодеет.
- Если доктор Ракетт скоро не вернется, разыщи его, Том. А ты, сынок, пойди-ка отдохнуть, - сказал мистер Эллис.
- Идем, Бо, - уговаривала Моника, взяв его под руку. - Мери разбудит тебя, когда Герберт проснется.
И она увела его. Казу стоял на веранде, наблюдая за ними.
Вернувшись, Моника вызывающе взглянула на Казу:
- Он спас жизнь Герберту!
- Кто его просил об этом? - возразил Казу.
* * *
Том и Джек должны были ехать на следующий день. Девочки натащили из шкафов всякого добра: одеяла, фонарь, сковороды, горшки, и все уложили в приготовленные для этого мешки.
- Берите все, что каждому из вас нужно, - посоветовал Па. - Возьмите каждый по топору и по ружью. Джек Грант, нет ли у тебя где-нибудь в ящике седла? Если я отдам тебе свое, то у меня здесь не хватит.
- Где-то должно быть.
- Тогда достань его. Ты можешь оседлать Люси. Отсюда до леса, до настоящего первобытного леса - сорок миль. Если ты когда-нибудь заблудишься в нем, отпусти поводья, и Люси тебя приведет обратно домой.
Седло было вынуто из пыльного ящика. Все столпились вокруг него. Джек приготовился к общему восхищению. Но его сразу осадил насмешливый смех Моники. Как жестоко она умела издеваться!
- Хорошее седло! - сказал Джек.
- Не сказал бы, - заметил Ленни.
- Что в нем плохого, Том?
- Скользкое, плохой формы, без карманов; страшно неудобное.
Ленни внимательно осмотрел марку лондонской фирмы. Распаковка продолжалась под наблюдением Тома. Хлыст, желтая попона, поводья, ремни, уздечка с двойными кольцами и трензелем, никелевые шпоры и блестящие стремена. Кожаные брюки, шелковая куртка, батистовые галстуки, кожаные гетры и перчатки довершили общее потрясающее впечатление. Все это было роскошным подарком теток, на которых он до сих пор был зол.
Том, посреди действа раскладки, не выдержав, застонал и ушел, но вскоре вернулся обратно. Гог и Магог завладели седлом, надели его на бревно и с восторгом взгромоздились на него. Моника так неприятно и грубо - точно чужая - подсмеивалась над ним, будто ненавидела его, почти так же как Казу. А Ленни хихикал из озорства.
- Замолчи! - одернул его Том и, схватив мальчика за хлястик, вышвырнул его из сарая.
- Ну, а теперь возьми-ка синюю, - сказал он, подразумевая на самом деле желтую попону, - прицепи стремена, вынь уздечку. Все же остальное спрячь обратно. Ну и ерунда! Я рад, что не мне придется ехать на такой коже, да делать нечего, мальчик, все равно другого нет. А ты, Моника, прекрати свой глупый смех, он никому не нужен.
- Да оградит тебя и впредь братская любовь, - уходя, ядовито усмехнулась Моника.
Оставшись один, Джек внезапно почувствовал себя усталым.
ГЛАВА VII
На краю света и несколько писем
Джек чувствовал себя вполне удовлетворенным в лесном житье-бытье с Томом. Возможно, что это было наиболее счастливое время всей его жизни Он избавился от непонятных, новых осложнений, которые плела вокруг него судьба. И вместе с тем он оставался в столь любимой им семье. Он ведь был с Томом, который в сущности был в ней главным лицом. Сердцевиной дерева. Действительность бывает одновременно и болезненной и засасывающей. Счастье приходит тогда, когда что-то пережив, мы получаем минуту передышки, во время которой имеем право забыться. Попросту говоря, счастье - это лишь праздничное переживание. Счастье же всего существования заключается в том, чтобы оказаться истрепанным жизнью, раненным ею, погоняемым и введенным ею в соблазн, заполненным и опьяненным ею, во имя борьбы за нее ради нее. В этом и есть истинное счастье.
В Западной Австралии наступила весна, чудо нежной лазури, хрупкой, неземной красоты. Земля была полна необычайных цветов, звездочек, перышек, голубых, белых, пунцовых, целый мир неведомый оттенков. Мнилось, - находишься в новом раю, из которого человек не был изгнан.
Деревья в утренней мгле призрачно-неподвижны; аромат цветущих эвкалиптов, запах горящих в костре веток и листьев; склоненные грозди цветов, отяжелевшие от росы; кустарник после дождя; горьковато-сладкий запах свежесрубленного дерева.
А звуки! Крик сорок, болтовня попугаев, щебетанье неведомых птиц в чаще! Перекличка кенгуру в райской дали! А треск кузнечиков в полуденную жару! Удары топоров, голоса лесорубов, шум свалившегося дерева. Таинственная ночь, нависшая над лагерным костром.