8
Перед рассветом, когда во всех дворах горласто запели петухи, Вася Бабкин запряг старого Лысана и выехал за село. Стоя в санях, он обозревал снежную ширь полей. Когда полозья раскатывались в ухаб, пружинисто сгибал ноги в коленках, а чтобы конь бежал веселее - время от времени помахивал вожжами.
Уступая утру, звёзды гасли одна за другой, а снег постепенно терял ночную синеву, и поля становились похожими на огромную раскрытую книгу, в которой запечатлено всё, что случилось за ночь. Вот прошёл горностай, оставляя на снегу косые следы. На бугре ему повстречалась едва заметная изящная, двойная строчка, проложенная лёгкими коготками мышки-полёвки. Горностай остановился, принюхался и пошёл выслеживать близкую добычу. Вот испуганный заяц, широко кидая мохнатые лапы, пересек дорогу. Он спешил к омётам соломы, но увидел лисицу, притаившуюся за кустом полыни, и метнулся в сторону. Вот пробежала стайка серых куропаток, направлявшихся к бурьяну, в котором можно укрыться от когтей совы. Не успев добежать, они дружно взлетели, но не все, - одна птичка, настигнутая ночным хищником, припала к земле и после удара распластала крылья…
Эти маленькие трагедии разыгрались минувшей ночью. Сейчас, когда из-за высокого гребня гор показался оранжевый горбик солнца, поля были пусты. Звери попрятались в норы, птицы улетели в чащу.
Впереди виднелась тёмная полоса хвойного леса. Туда вела едва заметная дорожка, хорошо знакомая коню, и он круто свернул с просёлка. Вася громко свистнул и шевельнул вожжи…
Приехав в сад, он ослабил чересседельник, разнуздал Лысана и положил перед ним охапку сена, а сам вошёл в избушку. Здесь каждая вещь была знакома с детства, но сейчас, после тех вьюжных дней, всё казалось иным, как бы новым и особенно приятным. Котлы были начищены до блеска, словно их никогда не касался дым, чашки вымыты и сложены горкой, на шестке не осталось ни пылинки. Пучок лесной душицы, хранящейся за матицей под потолком, источал на редкость густой аромат, будто его только что внесли сюда с поляны, залитой летним солнышком.
Перед печью стояла скамья точь-в-точь так же, как в тот вечер. Вася присел на неё и глянул в печь. Там виднелись сухие дрова, положенные Верой, а под ними - тонкая береста, тоже приготовленная ею. Достаточно поднести горящую спичку, как заиграют бойкие струйки огня и домик быстро наполнится теплом. Всё будет так же, как тогда, но тот миг не повторится…
Та памятная вьюга бесилась три дня, на четвёртое утро небо посветлело, и ветви на деревьях лишь слегка колыхались, но ещё не было уверенности, что не вернутся снежные вихри. Позавтракав, Вася первым встал из-за стола.
- Пойду берёзу сеять.
Гутя замахала руками:
- Чур, чур!.. Домовой с ума спятил!..
- Он, девчонки, брякнул; чтобы нас распотешить.
- Нет, я говорю правду. Весной снег начнёт таять, семена набухнут и лягут на мокрую землю. А сверху будет покрышка из сена. Тоже влажная.
- Я пойду с тобой, - громко объявила Вера.
- Вдвоём веселее! - отозвался Вася. - И, говорят, работа спорится.
- А меня возьмёте для веселья? - игриво спросила Катя. - Песни петь!
- Двоим любо, третий не суйся! - рассмеялась Гутя.
- По дороге домой успеем намёрзнуться, - сказала Тася.
- А я всё-таки пойду, - повторила Вера. - Мне хочется посмотреть.
- Тебе, конечно, надо везде со своим носом соваться! - съязвила Лиза, её зеленоватые глаза потемнели от досады. - Тебе, поди, обморозиться интересно, а нам ни к чему…
- Интересно опыт перенять.
Они вдвоём вышли на аллею. Девушка ни за что не хотела идти позади и, пытаясь вырваться вперёд, громко смеялась:
- Я не люблю, чтобы для меня другие дорогу торили…
Вася схватил её за руку и удержал. У неё - горячая ладонь, длинные тонкие, но сильные пальцы. Такие умеют делать всё! Быстро и ловко…
Не пытаясь высвободить руку, Вера шла рядом с ним. У него на душе было так хорошо, так тепло, что он забыл про её жениха. И она, казалось, тоже забыла.
Вася подал ей широкую деревянную лопату. Она быстро прокладывала в снегу бороздки. Парень шёл по её следу и, нагнувшись над бороздкой, осторожно рассыпал лёгкие, как пушинки, крылатые семечки и разравнивал снег маленькой лопаткой. Он спешил, но догнать девушку не мог. Она вернулась к нему.
- Дай - помогу.
Он осторожно разделил остатки семян, и Вера, отрезая ему путь, тут же начала рассевать их вдоль бороздки.
- Ну вот! А я что буду делать?
- Песни пой! - рассмеялась Вера. - Говорят, у весёлых лёгкая рука: всё всходит и растёт, как на дрожжах подымается!
- Берёзка поднимется хорошая!
- Смотри не подкачай. Не вырастет - девчонки просмеют на весь район!..
Потом они носили сено из копны и растрясали поверх снега. По пути к копне он сначала взял Веру под руку, потом хотел обнять. Она вздрогнула и отстранилась:
- Ой!.. Нет, нет…
Он смутился, помолчал и заговорил опять о деле:
- Теперь одна забота - не сдул бы ветер сено…
- А ты поглядывай. Помни: половина саженцев - мои! Мы приедем за ними.
- Приезжай… одна.
- А если… если с подружками?
- Что ж… Отпустим, в порядке помощи.
- Я пошутила… Помощи не просим… Мне - одну берёзку. Чтобы в нашем колхозе показать…
Ещё ни с кем в жизни не было так приятно разговаривать, как с этой девушкой. Вася не заметил, что прошёл день, не слышал, что от избушки кричали Верины подруги- звали обедать. Не дождавшись - пошли по следам.
- Нас ищут, - сказала Вера. - Пойдём…
Их встретили усмешками:
- Сеяли в две руки - вырастут чубуки!
- Нет, сеяли смешки - вырастут хохотки!
Вера ответила с достоинством:
- Лето придёт - своё покажет!
- А ты, небось, проверять приедешь? - спросила Лиза жалящим голоском.
- Тебя свидетельницей позову.
- Ты для этого своего Сеньку вытребуй.
Опять - Сенька. У Васи озябло сердце. За обедом он вяло поддерживал разговор, а когда пошёл провожать девушек до дороги в посёлок - совсем замолчал…
Сейчас Вася дошёл до последней защитной лесной полосы; раздвинув ветки, пробрался на тихий квартал. Там ровным слоем лежало сено, слегка припорошенное снегом… Вася вспомнил, как здесь он взял Веру под руку… Девушки пели частушку: "Проводил меня до дому, не сумел поцеловать". Это про него. Даже обнять не сумел… Хоть бы раз в жизни… Её… Только её…
Глава четвёртая
1
В школе готовились к встрече Нового года. Под ёлкой разместили корзины, укрытые зелёным мхом, сквозь который прорывался крепкий аромат зимних яблок. Ждали гостей из города. А в коридоре уже шумели нетерпеливые малыши.
Мария Степановна Букасова накинула шаль на седую голову и вышла на улицу. Дул лёгкий ветерок, под ногами струилась мягкая позёмка.
Старая учительница вошла в калитку и стала подниматься на крыльцо. На улице пели полозья, скользя по укатанному снегу. Всё ближе и ближе. Мария Степановна оглянулась. К калитке подлетела и замерла пара лошадей, впряжённых в кошеву. Они были белыми от инея.
Из кошевы первой поднялась женщина в серой пуховой шали, надетой поверх чёрной каракулевой шапочки, и окликнула её:
- Мамочка!
Мария Степановна, не чуя ног под собой, бросилась к гостям:
- Здравствуйте, родные! Здравствуйте! - Она хлопотала у кошевы, откидывая медвежью полость и помогая высвободить из огромного тулупа девочку. - Щёчки Светланка не познобила? - Взяла внучку на руки. - Какая ты румяная да крепкая! Как наливное яблочко!..
Валентина Георгиевна, высокая и белолицая, поцеловала мать. Андрей Гаврилович Желнин пожал тёще руку.
Гости принесли в дом шумную радость. Светлана прыгала вокруг ёлки, бегала из комнаты в комнату, заглядывая в каждый угол, - ведь неизвестно, куда этот хитрющий Дед Мороз запрятал кулёк с подарками.
Желнин помог жене раздеться и, скинув пальто, обеими руками потёр озябшие рябоватые щёки.
- Сейчас погреетесь!.. - улыбнулась Мария Степановна и бойко, как молодая, выбежала в сени. Вернулась с графинчиком в руках и торжественно поставила его на стол, где, в окружении рюмок, уже возвышалась бутылка виноградного вина. - Тебе, надеюсь, попрежнему нравится, чтобы графинчик запотел?.. Покойник Георгий тоже любил холодную водку.
Она присмотрелась к зятю. Полнеет он, - костюм стал тесноват. И стареет. Лёгкая седина тронула виски, приглушила черноту волос.
- Давненько не навещали меня, - мягко упрекнула Мария Степановна. - Забываете старуху…
- Он шесть лет не был в отпуске, не отдыхал, - пожаловалась матери Валентина Георгиевна. - То посевная, то уборочная… Даже выходными днями почти не пользуется.
- Не ворчи, Валюша. - Андрей Гаврилович пожал руку жены возле локтя. - Придёт июнь я обязательно вырвусь на рыбалку. Всю ночь буду плавать с сетью по реке… Ты представь себе: на банках огни горят, плывут и покачиваются. В воде - отблески. А на островах соловьи поют. На болотистом берегу коростели кричат. Журавли играют зорю. Хорошо!.. Вот это будет отдых!
- Знаю я твою рыбалку! Умаешься, вымокнешь до нитки. На вёслах наломаешь руки…
- Зато на душе легко.
В передней появился Шаров, Марии Степановне объяснил, что пришёл узнать - не согласится ли Андрей Гаврилович сказать по радио несколько слов, поздравить колхозников с Новым годом.
- Сами знаете, его здесь считают земляком…
- А ты раздевайся да проходи в комнату. Там и договоришься.
- Неловко как-то. Человек в гости приехал, ещё не успел обогреться, а я…
- Вот не думал, - послышался голос Желнина, - что среди фронтовиков есть такие робкие!
Здороваясь, Павел Прохорович, по военной привычке, щёлкнул каблуками.
После возвращения из армии Шаров впервые встретился с секретарём крайкома, окинул его пристальным взглядом. В светлой рубашке с галстуком, в чёрном пиджаке, Андрей Гаврилович напоминал учителя.
Не выпуская руки Шарова, Желнин, в свою очередь, всматривался в его лицо.
- Вы за войну переменились мало… А почему не заходите в крайком?
- На военной службе привык являться по вызову или с докладом. Здесь пока что докладывать не о чем. Просьбы о помощи, конечно, будут. Так я их - гуртом, чтобы меньше времени у вас отнимать.
- Время всегда найдётся.
Улыбнувшись, Андрей Гаврилович напомнил, что хозяйка приглашала раздеваться, и Шаров, почувствовав себя непринуждённо, снял пальто, прошёл в комнату и поздоровался с Валентиной Георгиевной, с которой он перед войной однажды встречался в этом же доме.
Желнин шутливо сообщил жене, что Павел Прохорович уже придумал для него работу. Она, обычно, старавшаяся оберегать его отдых, поддержала просьбу Шарова, сказав, что Андрею самому должно быть приятно выступить.
- Ты, Валюша, права. Здесь мне всё кажется близким и дорогим с тех лет… - подтвердил Желнин. - Пожалуй, даже с семнадцатого года…
Подошла хозяйка дома и пригласила к столу.
- Быстренько заморим червячка - да и в школу, - сказала она. - Ребята ждут, волнуются.
Гости разместились вокруг стола. Мария Степановна попросила Шарова быть за хозяина.
Из приглушённого репродуктора мягко лилась песня:
Хороша страна Болгария,
А Россия лучше всех!
Едва Шаров успел наполнить рюмки, как песня оборвалась на полуслове и колхозный диктор сообщил, что на праздник приехала делегация из "Колоса Октября", и попросил слушателей передать об этом председателю колхоза.
- Гости на гости - хозяевам радости! - сказала Букасова.
Павел Прохорович чокнулся со всеми, выпил рюмку и, быстро одевшись, пошёл в контору.
…Гости, поджидая председателя, сидели на мягком диване, на стульях в его кабинете. Тут были супруги Огневы и Трофим Дорогин.
- Вот хорошо. Сдержали слово! - говорил Шаров, здороваясь по порядку со всеми. Он пригласил гостей к себе.
Трофим Тимофеевич сказал, что ему хотелось бы повидать молодого садовода.
- Разве Василий не повстречался вам?! - удивился Павел Прохорович. - Он поехал с делегацией в ваш колхоз.
- Вон что!.. Однако, мы разминулись в Будённовском выселке: заезжали погреться… Жаль, что не повидаемся. Я привёз ему новогодний подарок. - Трофим Тимофеевич подал свёрток. - Черенки ранетки.
- Дорогинской?!
- Можете так называть, если вам нравится. А что запишет помологическая комиссия - не знаю.
- От колхоза подарок?
- От себя лично. Осенью в своём приусадебном саду нарезал.
- А я думал - Сергей Макарович раздобрился.
- Если сорт понравится - подарим и от колхоза, - пообещал Огнев.
Шаров напомнил о приглашении, и все пошли к нему.
2
Вася Бабкин купил яркий малиновый галстук с белыми крапинками, похожими на снежинки. Целый день учился завязывать. Узел получался маленький, как на кручёном пояске. Некрасивый. В Глядене увидят - просмеют. И Вася снова принимался за нелёгкое дело. Было это хуже всякой работы! Галстук измялся. Пришлось утюжить.
И чуб беспокоил Васю - уж очень нависал на правую бровь. Парень смочил пышные волосы горячей водой, причесал частым гребнем и туго завязал голову женским платком. Хорошо, что матери не было дома, а то, чего доброго, начала бы строить догадки: не к зазнобушке ли собирается?
Время от времени посматривал в окно. Сквозь затянутые морозными узорами стёкла двойных рам едва виднелось бледное, как мутный лёд, зимнее небо. А Васе хотелось, чтобы погода переломилась и чтобы опять разгулялся такой же буран, от какого он спас девушек… Может, всё повторится, и ветер снова столкнёт их где-нибудь на улице Глядена. Лицом к лицу. С одной Верой. Без болтливых подружек. Без свидетельниц. Пока девушка не опомнится от неожиданной встречи, Вася поцелует её в пушистую и, как яблоко, румяную щёку, а там будь, что будет… Если не рассердится и не оттолкнёт, он бережно подхватит её под руку, и они войдут в клуб: пусть все видят их вместе!.. Трофим Тимофеевич позовёт к себе встречать Новый год. Когда часы пробьют двенадцать, Вася поднимет рюмку, чокнется со стариком, посмотрит в глаза Веры и скажет:
- С Новым годом! С новым…
"Со счастьем… только не с моим… - Вася тяжело провёл ладонью по лицу. - Сёмка Забалуев в женихах состоит…
Может, лучше не ездить в Гляден? Забыть?.. Нет, нет. Это невозможно. Свыше всяких сил. Она появилась перед ним, как солнышко перед ребёнком, - на всю жизнь. Если даже спрячется за тучи - он будет ждать, когда покажется снова… Может, её сердце повернётся к нему, Может, она забудет то, что было у неё раньше… Ехать. Обязательно ехать. В Гляден! К ней в Гляден!
Но всё сложилось не так, как хотелось Васе. За весь день, пока они ехали до Глядена, в холодном небе не появилось ни одного облачка. А вечер окончательно испортила луна: едва успело рыжее зимнее солнце опуститься за снежные холмы, как она, побелевшая от мороза, вышла в свой дозор нарочито для того, чтобы, вместе с деревенскими сплетницами, приглядеться - не повстречался ли где-нибудь парень с девушкой. Ну и пусть глядит!..
Тут случилась новая неприятность - делегацию повёл в дом культуры, как районные работники без скромности называли бедноватый клуб, водворённый в старую церковь, сам Забалуев. По дороге он рассказывал о своей молодости, о партизанском отряде, об открытии клуба. Это было в 1919 году. Крестьяне, измученные колчаковскими карательными отрядами, бесповоротно встали на сторону большевиков. Всюду зарождались партизанские отряды. А в церквах попы продолжали служить молебны о ниспослании победы "верховному правителю" и раздавали листовки, на которых был оттиснут крест с призывом записываться в "дружины Иисуса Христа" и "творить божье дело". Божьим делом в ту пору белогвардейцы называли расстрелы и виселицы да ещё пепел на месте непокорных деревень. Дружинники нашивали себе на грудь белые кресты, на колокольнях ставили пулемёты. Потому-то партизаны и направили свои удары против этих крепостей. Врываясь в сёла, чаще всего в ночную пору, они сжигали церкви. Старый гляденский священник Евстафий Чесноков ослушался архиерея, не прочёл с амвона его изуверского разбойного воззвания и переслал "святые листовки" партизанам. Потому-то и уцелело это здание. Забалуев во время налёта на Гляден ограничился тем, что спилил колокольню. Спустившись на землю, сказал своим бойцам: "Пусть стоит комолая. Может, на что-нибудь сгодится…" Через несколько дней в церкви засел карательный отряд, и партизанам пришлось целую неделю держать осаду… Прихожане отреклись от осквернённой церкви, полуразрушенной во время боя. Тогда с купола и алтаря были сняты кресты, а на месте иконостаса сколочены подмостки для сцены…
- Тесновато в этой хоромине, - говорил Забалуев своим гостям, когда те подымались на крыльцо. - Да и чертовски холодно.
- У нас и такого клуба нет, - сетовали луговатцы. - Собираемся в школе. Полы загрязним, а ребятишки после того на уроках чихают.
- Разбогатеем - новый клуб построим. Вот увидите! - подзадоривал Сергей Макарович. - Большущий отгрохаем! А этот переделаем на пожарный сарай.
Все вошли в притвор - небольшую переднюю, куда раньше изгоняли "оглашенных". Сейчас там горели тусклые лампы с задымленными стёклами, и молодёжь, одетая по-зимнему, танцевала под гармошку.
- Ишь растопотались! - ворчал Забалуев, прокладывая для гостей дорогу ко входу в зал. - Как в табуне кобылицы! Проходу из-за вас нет…
- А вы оставайтесь с нами! Спляшите русскую! - закричали девушки, - Сергей Макарович, ну оставайтесь же!
- Некогда мне… Да и градусов нет. А на сухую плясать не тянет.
Вася шёл позади всех. К нему протиснулась высокая, как верстовой столб, девушка, и над его ухом заскрипел знакомый тягучий голос:
- Вот радость-то пребольшущая! Домовой приехал погостить!
Парень вскинул голову. Перед ним, сутулясь, как бы стесняясь своего большого роста, стояла Лиза. Глаза у неё сияли, словно продолговатые крупные ягоды зелёного крыжовника под лучами солнца.
- Моё сердечушко чуяло, - продолжала девушка, - с тобой танцевать пойду первая!
- Какие танцы! - отмахнулся Вася, а сам, приподнявшись на цыпочки, то из-за одного, то из-за другого Лизиного плеча окидывал танцующих пытливым взглядом. - Нет, нет. Я - в шубе, в валенках…
- Ничего, не вспотеешь, не задохнёшься, - у нас, как на улице.
- Да… Но мне тут… Поговорить надо…
Вот и хорошо! Уж сегодня-то мы с тобой наговоримся! А то, бывает, ни одним словечушком не с кем перемолвиться: парней мало, с девчонками не интересно.
Лиза бесцеремонно протянула руки, и Васе, волей- неволей, пришлось подхватить её.
Гармонист играл "На сопках Маньчжурии". В тесной комнате, то и дело сталкиваясь, кружились пары, чаще всего девушка с девушкой. Вася, забывая обо всём, кидал беспокойный взгляд из стороны в сторону. Где же Вера? Неужели не пришла? Что с ней? Может, заболела…
А вдруг она уже… не дома?
- Что ты вертишь головой-то, как сыч в лесу?! И молчишь. Оглох, что ли? - Лиза встряхнула Васю, чтобы он пришёл в себя. - Что, говорю, глазами-то стреляешь туда-сюда? Шея заболит. Перервётся!
- Не беспокойтесь. Она у меня, хоть и тонкая, но жилистая.
- А я… я хотела сказать… - Лиза горячо дышала в Васино ухо. - Во сне тебя видела. Правда. Вот честное слово. Даже много раз, и всё…
- Что-то не верится.