5
Домой Шаров возвращался вечером. Небосклон был затянут облачной пеленой, и снежные поля утопали в сумраке. Но под ногами коня теперь звенела хорошо накатанная дорога, и Павел Прохорович спокойно лежал в санях. Он вспоминал предвоенные годы…
Его, главного агронома краевого управления сельского хозяйства, тяготила служба в канцелярии. Он порывался уехать в колхоз. Там его место. На земле. В полях. Среди людей, выращивающих хлеб. Но его не отпускали с работы, пытались играть на самолюбии: "А кто может заменить тебя?.." Пришлось обратиться в Центральный Комитет партии. Там поняли его душу, его стремления. А близкие друзья и товарищи по работе продолжали отговаривать:
- Зачем закапываешься в деревню? Оторвёшься от среды научных работников, отстанешь… А здесь ты через два-три года напишешь диссертацию.
- В колхозе скорее напишу, - отвечал Шаров.
- Ну, что же… - пожимали плечами друзья. - Как говорится, ни пуха, ни пера…
Жена ходила по квартире, опустив голову, и время от времени спрашивала:
- Кино есть в этой твоей деревне?
- Будет, Танюша, будет. А пока что колхоз обслуживается кинопередвижкой.
- Радио тоже нет?
- Будет.
- Зимние ночи придётся коротать с керосиновой лампой. Ты подумал об этом?
- Построим гидростанцию.
- Лет через десять?
- Нет, через годок.
- А судьба дочери тебя не волнует? - дрожащим голосом, едва сдерживая слёзы, спросила Татьяна Алексеевна. - Останется Зоечка без образования… О музыке и думать нечего…
- Ну, ну… Я тебя не узнаю, Танюша. - Павел Прохорович подошёл к жене и взял её за руки. - Не надо так… Ты знаешь, я родился и вырос в деревне…
- А я чем там займусь? Цыплят буду разводить?..
- Начнёшь работать по специальности. Небольшая библиотечка уже есть…
И вот они в жаркий июльский день 1940 года едут по этой дороге, сидят на вещах, которыми заполнен кузов новенькой колхозной полуторки. По обочинам дороги цветёт душистый белый донник. На обширной равнине Чистой гривы колышется под ветром высокая рожь. Сизая пшеница вымётывает колос.
Шаров не сводит глаз с полей; тронув жену за локоть, говорит:
- Взгляни, Танюша, какие тут массивы хлебов! Море!.. А чернозём - в аршин! Но поля пока что запущены, не устроены. Степной ветер засыпает их песком… А если здесь вырастить защитные лесные полосы - лучше этого края в Сибири не сыскать! Тут, я тебе скажу, мы легко будем собирать по тридцать центнеров!..
- С твоим полётом фантазии только бы стихи писать!..
Зоя сидела у ног матери, похожая на неё и волнистыми рыжеватыми волосами, и круглым лицом, и крупными веснушками, и даже родинкой на верхней губе.
Дорога привела на мягкий увал, и впереди открылась долина, по которой, поблёскивая, текла Жерновка. Она то разливалась по зелёному лугу, то пряталась в глинистых берегах и издалека походила на разорванную нитку перламутровых бус.
Шаров приподнялся и сказал жене:
- Танюша, взгляни. Вон наша Луговатка!..
По берегу реки, словно коробки спичек, раскинулись деревянные, серые от времени, дома.
Татьяна Алексеевна недовольно повела плечом.
- Скучнее ты ничего отыскать не мог? Ни одного деревца!..
- Нет, одна берёза есть. Вон-вон. Возле правления колхоза, - указал Шаров на центр села и обнял жену за плечи. - Лес, Танюша, в наших руках. Я тебе скажу - годочка через три село будет утопать в зелени. А вон там, - он указал на окраину, - раскинется наше "море". Да, да, гектаров на сто, если не больше…
По ту сторону долины начинался постепенный подъём к горам. За первыми увалами виднелись мохнатые сопки, окутанные лёгкой голубой дымкой. А на горизонте врезались в небо острее ледяные шпили. Они сияли под ярким солнцем.
- Вот там чудесно! оживилась Татьяна Алексеевна.
Конец лета и осень промелькнули незаметно. В ночь под новый год у них увеличилась семья. Сына они, по желанию Татьяны Алексеевны, назвали Павликом…
Весной всем колхозом выходили на строительство плотины. Возили землю, вбивали сваи. Но не успели насыпать и половины дамбы, как началась война. Шаров поехал в райком партии с просьбой разрешить пойти добровольцем на фронт. Софья Борисовна сразу подписала ему открепительный талон.
- Я тоже ухожу, - говорила она. - Ну, сам посуди: муж - на фронт, сын - на фронт. Разве я могу оставаться в тылу?..
Татьяна Алексеевна, проводив мужа, оставила библиотеку и все годы была бригадиром огородной бригады. "Сдаём урожай на завод сухих овощей", - писала ему на фронт, и он показывал письма друзьям-однополчанам: радовался, что его Таня нашла своё место в колхозе.
Демобилизовался он поздней осенью. Над Сибирью гуляли сырые ветры, роняя на землю крупные снежинки. Они исчезали в высокой стерне, успевшей поблёкнуть от непогоды. Но даже в эту унылую пору года неповторимые просторы родного края были приятны. Вон чёрная громада трактора тянет плуги, перевёртывает широкую ленту жирной земли. Вон движется на зимний отдых самоходный комбайн. Вон летит стайка тетеревов на гороховое поле. Вон мышкует лисица; сейчас увидит машину и молнией метнётся в сторону бурьяна…
На увале шофёр остановился:
- Полюбуйтесь нашим "морем"!
Павел Прохорович глянул на окраину села и ахнул. Огромный пруд, окаймлённый кустами тальника, ещё не успевшего уронить золотистой листвы, лежал серебряным слитком.
Не сводя глаз с Луговатки, Шаров ждал встречи с семьёй. Первой к нему вихрем примчится Зоя, подпрыгнет и повиснет на шее… Наверно, большая выросла, пожалуй, и узнать нелегко… Много раз просил у Танюши фотокарточку, но она почему-то не прислала…
Выбежав навстречу, жена на крыльце обняла его и, уронив голову на плечо, разрыдалась. Говорят, бывают слёзы радости, но рыдания при встрече не могут не заронить тревоги в сердце. Павел Прохорович медленно приподнял её голову и поцеловал в мокрую щёку, усыпанную всё такими же, как прежде, милыми для него веснушками, похожими на отруби.
- Танюша, что с тобой! Танюша! - Хотел посмотреть в глаза, но она опять уронила голову.
- Ни о чём не спрашивай… Всё пройдет…
В сенях послышался топот босых детских ног и вдруг затих. Павел Прохорович взглянул туда. У порога стоял мальчик в матроске.
- Это Павлуша?! Какой большой! - Протянул руки к сыну. - Беги сюда… Ну, беги скорее…
Мальчик стоял неподвижно.
В доме было тихо. Павел Прохорович хотел позвать Зою, но сдержался: в сердце разрасталась щемящая тревога…
Татьяна Алексеевна не могла рассказать подробностей трагической гибели дочери - захлёбывалась слезами. Рассказали соседи.
…Жарким летним днём Зоя с соседскими ребятами ушла из детского сада. Никто не заметил их исчезновения. Они играли в колхозном сарае, где лежала пакля. Видимо, у них были спички, и они вздумали развести костёр. Пакля вспыхнула. Огонь отрезал выход. Дети постарше прорвались сквозь пламя, а Зоя, самая младшая, не смогла выбежать. Когда с полей примчались люди тушить пожар, то на месте сарая уже дотлевали угли…
Выслушав этот страшный рассказ, Шаров приложил дрожащую руку к холодному лбу и опустил повлажневшие глаза…
Дома Татьяна Алексеевна с одного взгляда поняла, что он узнал всё и шагнула к нему навстречу:
- Уедем отсюда…
Пока шла война, она всё выносила: чувствовала - помогает ему и всем фронтовикам. Вставала с первыми петухами, возвращалась в потёмках. Бывало, сыпался снег, а она работала на огороде или в поле. У неё болели суставы, руки стали чёрными, шершавыми, на пальцах трещины - цыпки. Но она не вздыхала, не жаловалась на судьбу: знала - ему на фронте труднее. А как тяжело ей было одной переживать потерю дочери! Десятки раз начинала писать ему и рвала недописанные письма… Работала, пока не сваливалась с ног. Никто не видел у неё ни слезинки. Теперь неуёмные слёзы текли по лицу…
_ - Ты пойми, - говорила она, прижимая к груди скрещённые руки, - мне снятся угли, обгоревшие косточки… Ведь это же… - Она захлебнулась слезами.
Он бережно подхватил жену, усадил себе на колени и обнял.
- Я понимаю, Танюша. Понимаю. Мне ведь тоже горько: удар ещё совсем свежий. Подумать страшно!.. Но ты же знаешь… Я не могу…
Они разговаривали долго и в этот раз и в следующие дни.
Месяца через полтора из села уехала ленинградка, заведывавшая библиотекой, и председатель сельсовета стал просить Татьяну Алексеевну вернуться на прежнюю работу. Уговаривали её вдвоём, и она, вздохнув, ответила:
- Попробую… Только я не уверена, что теперь у меня что-нибудь получится…
Орлик бежал не спеша. Сани слегка покачивались на выбоинах. В полях, отдыхающих под снегом, стояла чуткая ночная тишина. В такую пору ничто не мешало думам.
Шаров не трогал вожжей, не торопил коня. Но Орлик неожиданно заржал и рванулся вперёд полной рысью. Далеко в низине виднелись яркие цепочки электрических огней.
6
Вот и квартира - старый приземистый дом, полузасыпанный снегом. Между частых переплётов оконных рам стекла походили на льдинки, едва заметные в полумраке. Освещены только кухонные окна. Ясно, жена - в библиотеке. У неё, наверно, громкая читка для пожилых. А может идёт читательская конференция? В доме Ёлкина нет огня. Секретарь парторганизации - тоже там. Первый книголюб в селе. Собирался говорить об образах Андрея Валько и Матвея Шульги из "Молодой гвардии"…
Под ногами глухо поскрипывали деревянные ступеньки. В темноте сеней Шаров нащупал скобу и, распахнув дверь, вошёл в дом. Едва он успел перешагнуть порог, как где-то в глубине кухни зазвенел детский голосок:
- Папища приехал! Папища! Папища!
К Павлу Прохоровичу подбежал сын и нырнул под шубу.
- Подожди, Павлуша! - попросил отец. - Я холодный.
Мальчик высунул голову и, глянув отцу в лицо, спросил:
- А мне что?
- Тебе, известно, техника! - ответил Шаров и, поставив чемодан, стал раздеваться.
- Знаю - пожарная машина! Обязательно - машина!
- Не угадал!
- Заводная легковушка?
- Тоже не угадал.
- Трактор!
- Нет. Ещё интереснее! - Отец достал из чемодана большую коробку и направился в кабинет. - Такая штука, что лучше её и придумать нельзя!..
Павлик бежал за ним, называя одну машину за другой, но всё невпопад. Следом степенно шла соседская девочка, первоклассница Маня, с белыми косичками; в кофточке и юбочке, сшитых так же как шили для себя в деревне пожилые сибирячки. От этого девочка казалась старше своих лет. Всегда тихая и молчаливая, она сейчас выглядела особенно серьёзной, - ей доверили подомовничать с её юным другом!
Включив лампу под розовым, похожим на огромный опрокинутый тюльпан, абажуром, Павел Прохорович расположился на полу и приоткрыл коробку.
Увидев голубое крыло с красной звездой, Павлик вскрикнул:
- Самолёт! Самолёт!..
Это была только одна составная часть сложной игрушки. Когда отец достал вторую, мальчик ударил в ладоши:
- Пароход!
Маня спокойно возразила:
- Такие пароходы не бывают.
- Дирижабль! - сказал Павел Прохорович.
Он взял перекладинку, похожую на коромысло, укрепил поверх башни и несколько раз повернул ключ, Маленький пропеллер, рассекая воздух, как бы превратился в диск, и самолёт, оторвавшись от пола, полетел по кругу. Под другим концом перекладинки покорно плыл дирижабль.
Все трое следили за полётом. Когда пропеллер остановился и самолёт замер на полу, Шаров прищёлкнул языком:
- Вот это игрушка! - И снова склонился, чтобы завести пружину. Павлик опередил его:
- Дай заведу!
- Действуй! Только осторожнее, а то пружина лопнет…
Шаров подошёл к столу. Возле массивного письменного прибора с понурой металлической лошадью, впряжённой в соху, и бородатым пахарем за деревянным рогалем лежала записка:
"Если приедешь без меня- позвони. На всякий случай - ужин в печке".
Павел Прохорович подержал записку в руках и, перевернув, медленно опустил на стол. Потом он прошёл на кухню и заглянул в печь. Там стояла сковорода с жареной печёнкой: жена приготовила любимое!
Поужинав, Шаров стал собираться в контору.
- Павлуша! Я пошёл на работу. Скоро вернусь. Ладно?
- Ладно иди уж… - ответил мальчуган, не отрываясь от игрушки, и похвалился: - мы летать будем! Высоко- превысоко!.. Правда, Маня?
- Правда, - подтвердила девочка и, помолчав, спросила: - А ты дашь мне завести? Хоть один разок!
- Дам. Два раза…
Павлик опустил рычаг, и голубой самолёт снова взмыл в воздух.
7
Шаров шёл мимо нового дома, над которым высокие шесты поддерживали антенну, и ему хотелось завернуть в радиостудию и сказать в микрофон несколько слов. Вот он вернулся из города, привёз много новостей: есть о чём поговорить!.. Через каких-нибудь полчаса соберётся весь актив. Он. Павел Шаров, расскажет и о беседе с Дорогиным и о стычках с Забалуевым и о многочисленных хлопотах в городских организациях. Это были не напрасные хлопоты: в Сельэлектро ему удалось достать два мотора для клейтонов, в лесничестве он приобрёл семян лиственницы и жёлтой акации… А самое главное - он заполучил типовые проекты скотных дворов, свинарников, телятников. птичников… Всё это пригодится, при составлении пятилетнего плана…
"Но тут может возникнуть спор с Ёлкиным, - подумал Шаров и прошёл мимо радиостудии. - Лучше сначала поговорить с ним обо всём с глазу на глаз…"
С Фёдором Романовичем Ёлкиным он встретился на улице. Секретарь партийной организации, стуча каблуками ботинок, надетых на протезы, медленно шёл по накатанной санями дороге, блестевшей под лунным светом, как слоновая кость, и старался придерживаться той средней ленты, которая была исщерблена копытами лошадей. Павлу Прохоровичу, теперь шагавшему рядом с ним, всё время казалось, что спутник вот-вот поскользнётся, но он не делал попыток поддержать его под руку, зная, что Ёлкин не любит этого.
Они вошли в контору. Шаров открыл дверь в свой кабинет, напоминавший уголок сельскохозяйственной выставки: там стояли маленькие снопики пшеницы и овса, ржи и ячменя, проса и гречихи, в застеклённых шкафах лежали корнеплоды.
Ёлкин снял полушубок и поправил гимнастёрку под широким ремнём. Лицо у него было измождённое, большой лоб обтянут бледной и суховатой кожей стареющего человека, но глаза, открытые, бирюзовые сохранили кипучий задор юноши.
- Значит, наша мысль о колхозной пятилетке одобрена? Я и не сомневался! - говорил он, прикладывая озябшие руки к горячему кожуху круглой печи - Отлично! Замечательно! Теперь обсудим с народом. Всё запишем…
- Ты посмотри, что я раздобыл! Посмотри! - подзывал его Шаров, расставляя возле спинок стульев чертежи скотных дворов и свинарников.
Елкин подошёл, глянул, и губы его искривились:
- Только-то?! Я так и знал!
Это немало. Пятилетка чертежами обеспечена.
- А где забота о людях? Будем ждать, пока старые избы не завалятся? Да? Крыши у многих прогнили…
- Знаю. Но…
- Никаких "но". Нет, нет. Не согласен. И народ поддержит меня, а не тебя.
Ему, как многим другим, хотелось скорее видеть в деревне каменные дома, мощёные улицы с тротуарами. Шаров тоже часто думал о перестройке всей деревни, но в первый пятилетний план был склонен включить строительство одних только производственных зданий. Чем больше он настаивал на этом, тем горячее спорил Елкин:
- Ты представь себе: мы с тобой отгрохали целую улицу из каменных домов! В каждом - электричество, радио, телефон, водопровод. Всё как в большом городе. Ведь в этом уже - черты коммунизма!
- Черты коммунизма надо искать в душе человека.
- И я говорю о человеке. Его надо воспитывать и учить, учить и воспитывать. А для этого что требуется? Клуб! Каменный, просторный, чтобы там был зал для собраний, для спектаклей, для танцев молодёжи, комнаты для кружковой работы…
- А на что строить?
- Как на что?! На доходы от сада. На ссуду. Уверяю - дадут.
Дверь распахнулась и на пороге показалась Татьяна Алексеевна.
- Не успел домой приехать и уже сбежал, - шутливо укорила мужа. - Обложились бумагами, спор завели. Наверно, на всю ночь?
- На всю - это завтра, - улыбнулся Павел Прохорович. - Сегодня - на часок, на два.
- Да ведь скоро свет погаснет.
- А мы над светом - хозяева: позвоним на гидростанцию, чтобы подольше посветили.
- Спросим у Татьяны Алексеевны, - предложил Елкин. - Спросим: что строить в колхозе в первую очередь?
- Конечно, библиотеку, - ответила та, не задумываясь.
- Вот! - подхватил Елкин. - Запишем - клуб! Во вторую очередь - дома. Двести домов!
- Успехов ещё нет, а у тебя уже голова закружилась.
- Ну полтораста.
- И это не реально.
- Когда начнём заботиться о людях - всё будет реально!
Татьяна Алексеевна потянула мужа за рукав:
- Пойдём. Отдыхать пора. Завтра успеете наспориться…
На следующий день собрались члены правления с активом. Проекты зданий Павел Прохорович пока что отложил в сторону: открыв совещание. сказал:
- Начнём с полеводства. В нём - основа всего. Задача - поднять урожайность пшеницы до двадцати центнеров со всей площади посева…