- А на твоем месте другой счёл бы за честь. Такой сад, доверяем! Подумай, Василий Филимонович. А то ведь…
- На комсомольском собрании поставите? Дело ваше.
- Я в отцы тебе гожусь, - сказал напоследок Шаров. - И добра желаю.
Не ответив ему, Вася ушёл с опущенной головой.
3
Бабкины жили в старом пятистенном доме с белёными углами и голубыми ставнями. Сосновые брёвна давно успели почернеть, но углы и окна молодили домик, и он попрежнему выглядел светлым и весёлым, будто горе не коснулось его жильцов.
Как всегда, снег от простых жердяных ворот до тесового крыльца не только откидан лопатой - отметён метлой. Вон чернеет она в уголке возле ступенек, словно поставил её туда, на привычное место, сам Филимон Иванович…
Векшина приостановилась, чтобы перевести дыхание. Не легко приходить, хотя и не первым, печальным вестником. Люди, потерявшие на войне своих близких обычно не верили бумажкам о похоронах. Может быть, ошибся писарь? Может, придёт другое, радостное уведомление? Завтра или послезавтра почтальон принесёт письмо… Ждали неделями, месяцами, годами. И вот наступала минута, когда очевидец смерти обрывал последнюю ниточку надежды. Софья Борисовна знала, что это тяжелее первого печального известия, и, вместо утешения вдов и сирот, подробно рассказывала о боевых подвигах их родных, её однополчан. Сейчас, направляясь в дом Катерины Бабкиной, она старалась припомнить всё то, чему была свидетельницей, и то, что довелось ей слышать о Филимоне Бабкине от его друзей.
В сенях был знакомый запах сухой рогозы, и мягкий коврик, связанный из той же озёрной травы, привёл к двери, утеплённой тоже рогозой.
Через секунду Софья Борисовна, перешагнув порог, увидит кедровые лавки и лиственничные плахи пола, протёртые с песком; в переднем углу - портрет Будённого и отрывной календарь… Круглолицая хозяйка, одетая в широкую юбку с оборкой, в светлую кофту, прилегающую к крепкому стану, и повязанная белым платком поверх ушей так аккуратно, что углы на затылке напоминают большую бабочку, встретит сначала лёгким поклоном, а потом пожмёт руку до хруста в суставах.
Да, в доме всё оказалось прежним, но сама хозяйка выглядела иначе: на ней была строгая юбка, простенький мужской пиджачок, голова повязана чёрным платком и узел не на затылке, а под обмякшим подбородком. По-иному надетый платок отбрасывал тень на глубоко запавшие глаза, и лицо, покрытое ранней сеткой мелких морщинок, до неузнаваемости потемнело. Приветливого поклона Софья Борисовна тоже не увидела, рука хозяйки не протянулась навстречу. Взглянув на гостью, Катерина Савельевна вздрогнула так же, как в райвоенкомате, в тяжкий для неё день. Там какой-то военный, кажется офицер, подал ей узенькую бумажку. Его слова, которых она не запомнила, так сразили её, что она, дрожащая и бледная, едва смогла выйти в коридор. Офицер, поддерживая под руку, не утешал. Он сухо добавил:
- Теперь у многих горе…
Она мысленно повторила эти страшные слова и не расплакалась, - лишь заскрипели до боли сжатые зубы…
Сейчас слёзы полились так безудержно, что Катерина Савельевна закрыла лицо руками.
Векшина, побледнев, шагнула к ней, тихо, бережно отняла покорные руки от заплаканного лица и чуть слышно заговорила сдавленным голосом:
- Не надо, Катерина… Не надо…
Ей хотелось сказать: "Я тоже потеряла…" Но она больше не могла вымолвить ни слова; чувствовала - вот сейчас обнимет Катерину и сама расплачется горше её.
- Нет, нет, только не это, - мысленно говорила себе. - Крепись, Софья…
Она стиснула руки Катерины, и этим было передано всё - и глубочайшее сердечное сочувствие, и своё горе, полностью ещё не высказанное никому, и то душевное ободрение, которое могло высушить слёзы.
Они ещё долго не находили, - да и не искали, - слов для разговора; с полузакрытыми глазами сидели на лавке и крепко держали одна другую за руки.
Потом Векшина спросила тихо и мягко:
- Сын-то где у тебя, Савельевна?
- Дома он, дома, - отозвалась Катерина, подымая глаза. Последние крупные слезины растеклись широко по щекам, заполняя морщинки. - Васю в армию не взяли из-за его оплошности: пороху в ружьё переложил, - на правой руке два пальца, как ножницами, отстригло. И щёку обрызнуло… Васятка - моё утешенье. Если бы не он… Не знаю, как бы я пережила…
У Софьи Борисовны задрожали смеженные веки. Катерина Савельевна заметила это и сжала её руки сильнее прежнего.
- И ещё то помогло, что я всё время была на народе, - продолжала она. - Нельзя было горе на показ выставлять, - у людей своего хватало. Вот и держалась. А тебя увидела - не смогла совладать.
- Теперь ты на ферме командуешь?
- Там.
Дверь скрипнула. Вошёл Вася и остановился у порога.
Женщины взглянули на свои руки и расцепили их.
Вася поздоровался и стал тихо раздеваться.
Распахнув пальто, Софья Борисовна вынула из внутреннего кармана маленький свёрток. Он был перевязан простой льняной ниткой, оторванной, вероятно, от того клубка, который Катерина Савельевна положила мужу в котомку.
Векшина передала свёрток Васе.
- Наследство… - промолвила она и опять села возле Бабкиной.
Перекусив нитку, Василий стал осторожно развёртывать на столе старую газету, словно боялся порвать на полуистёртых сгибах.
Векшина рассказала о ночной переправе через реку, о последних часах жизни Филимона Бабкина, и руки Василия замерли на свёртке: он слушал, едва переводя дыхание.
- К рассвету наш огневой вал передвинулся от берега в степь. По всему фронту наступление началось. Но Филимона Ивановича уже не было в живых… Похоронили мы его на высоком берегу, под старым приметным дубом. Могучие сучья пообломаны снарядами, ствол исщепан… А дуб всё-таки не сдался: стоит с поднятой головой.
И река видна оттуда, и поля - далеко-далеко… - Она вздохнула. - В вещевом мешке я нашла вот это…
Вася зашелестел ветхой бумагой. Когда он, отложив газету в сторону, развязал один из двух узелков с вялеными ягодами, Векшина спросила:
- Крыжовник?
- Да.
- Под Ленинградом собран. Там было опытное поле, росли гибриды. Наши учёные не успели вывезти их в тыл, но бирки уничтожили. Где и что растёт- враг не мог понять. А Филимон Иванович от кого-то слышал, что на то опытное поле ещё в начале тридцатых годов из Алтайских гор привезли дикий крыжовник. Там скрещивали с культурными сортами… Земля была изрыта воронками, перепахана снарядами. Один куст каким-то чудом уцелел. Филимон Иванович собрал крыжовник в пилотку…
Катерина Савельевна встала и долго смотрела на сухие сморщившиеся ягоды, потом опустила руку на голову сына и медленно пригладила волосы.
Вася пощупал второй узелок.
- Кажется, косточки вишни…
В узелке лежала записка: "Северная черешня. Какой сорт - не знаю. Может удастся осибирячить. Ежели испугается мороза - будем прятать под снег".
Отец писал для себя, а сейчас его слова превратились в завещание.
Свёртывая записку, Вася глубоко вздохнул.
Нет, он не уйдёт из сада. Там всё связано с именем отца. Это о нём поют птицы на утренней заре. Это его труд, заботы и любовь к растениям вознаграждают яблони обильным, год от году возрастающим урожаем. Вася будет продолжать его дело.
4
В конторе колхоза "Новая семья" людно бывало только в часы заседаний правления. В другое время там не толпился народ, никто не спрашивал себе работы, - все заранее знали, куда идти и что делать.
Векшина пришла ранним утром. Кроме счётных работников, она увидела там только Шарова да Ёлкина. Сидя за большим столом, на углах которого стопками лежали справочники по сельскому хозяйству, каждый из них перелистывал свой экземпляр рукописи. Это был один из разделов пятилетнего плана колхоза, только что перепечатанный на машинке.
Софья Борисовна подсела к столу и тоже стала просматривать план. Она заметила, что посевы картофеля значительно меньше, - чем в районном плане, и потребовала внести поправку. Шаров возразил. В прошлом году много картошки замёрзло в поле, - не сумели вывезти. Вот если бы у них был не один полуразбитый грузовик, а десятка два, тогда иное дело. Раньше здесь сеяли лён и коноплю. Почему район сейчас включает в план только зерновые да овощи? И почему "спускают" план сверху. Колхозники сами знают что им сеять.
- Свои порядки думаешь заводить? Напрасно. Сверху виднее. Планы - закон. А дисциплину ты, надеюсь, не забыл?
- Нам нужны высокодоходные культуры.
- Против конопли не возражаю. Можете попробовать. Но по картофелю не снижайте. Строго спросим. Вот так.
Шаров покосился на китель Векшиной: ещё не успела привыкнуть к тому, что погонов-то уже нет на плечах.
Ёлкин давно порывался рассказать о чём-то значительном, и Софья Борисовна повернулась к нему:
- Ну Фёдор Романович, выкладывай, что у тебя накопилось.
- Разногласие у нас. Большое разногласие, - запальчиво начал Елкин. - Вот уже перепечатываем проект плана, а всё спорим. Я - за строительство домов, а Павел Прохорович - против. Категорически возражает.
- Откуда ты взял, что я против? - пожал плечами Шаров. - Спор идёт о первоочередности. Всему своё время. В следующую пятилетку, вероятно, можно будет включить.
- Ну, а что говорит народ?
- Конечно, за строительство! У многих углы промерзают, крыши протекают. Завалится избушка у какой-нибудь вдовы да придавит детишек - кто будет отвечать? Шаров! В первую голову - он.
- Подремонтируем.
- Я предлагаю: записать в пятилетку полтораста каменных домов! Полтораста! Не меньше!
- Размахнулся! Да ведь и в городах-то ещё многие живут в деревянных домиках. В старых и ветхих. Очень многие! А ты…
В ту пору нередко желаемое принималось за действительное. Векшина поддалась этому настроению. Ей хотелось, чтобы Луговатка в короткий срок превратилась в показательный посёлок, и она сказала:
- Перестройку деревни нужно включить в план. Понятно, не полтораста домов, но для начала… И клуб необходим.
- Вот видишь! - подхватил Елкин, чуть не подпрыгнув со стула. - Забота о людях - первая задача! Самая первая!
- А я считаю, - убеждённо продолжал Шаров, - что ссуду мы можем просить только на производственные затраты. И только при этом колхоз встанет на ноги. Иначе мы его разорим…
Спор продолжался и после отъезда Векшиной. У Елкина оказались сторонники. Они обвинили Шарова в ограниченности, и тот уступил, но сделал оговорку:
- А начнём, я вам скажу, всё-таки с производственных построек.
Недели три спустя колхозная пятилетка обсуждалась в крайкоме. Члены бюро одобрительно говорили об основных отраслях хозяйства. На последний год пятилетки запланирован средний урожай пшеницы двадцать центнеров с гектара!
- Тут верный прицел! - подчеркнул Желнин. - Есть за что бороться. В этом ценность плана. Не только для Луговатки, но и для других колхозов. Есть чему подражать!
Пятилетка была одобрена, а Шарову рекомендовано написать о ней брошюру.
Глава седьмая
1
Мартовское солнце сняло морозные узоры с окон. Дорогин положил карандаш на раскрытую тетрадь с записями и, подняв голову, взглянул на свой старый сад. В просветах между деревьями снег стал ноздреватым, как пчелиные соты.
Возле самого окна на длинной ветке яблони покачивался красногрудый снегирь и весело посвистывал:
- Фить, фить…
Дорогин смотрел на него, как на старого друга. Издавна снегири со всей округи слетались к нему в сад. Началось это ещё в ту пору, когда под окном на месте яблони стояли черёмуховые кусты. Недели через две после приезда в село Вера Фёдоровна попросила:
- Помогите мне устроить столовую для птичек…
Из обрубка старой берёзы Трофим вытесал корытце, и они вместе подвесили его между чернокорых стволов черёмухи… Теперь оно, старое, обвязанное проволокой, висело под яблоней. В нём лежали остатки золотистого проса.
Три снегиря выпорхнули из корытца и расселись по веткам; подняли серенькие клювы, похожие на семечки подсолнечника, и засвистели веселее и задорнее прежнего. Трофим Тимофеевич провёл рукой по бороде, как бы расправляя волнистые пряди.
- Весну почуяли! Собираются в отлёт на север…
На следующее утро снегирей уже не было, и Дорогин убрал корытце до будущей зимы.
С крыши падала звонкая капель. Соседи сбрасывали с домов спрессованный морозами снег.
Дочь, одетая в ватную стёганку, повязанная по-весеннему лёгким платком, поставила лестницу и с лопатой в руках подымалась на крышу.
- Поосторожнее, Верунька, - предупредил отец. - Не провались.
Крыша была старая, гнилая, с многочисленными проломами и трухлявыми латками. В летнее время, подобно болотной кочке, покрывалась бархатистым зелёным мхом. Трофим Тимофеевич опасался - вот-вот рухнет она, и ливневые осенние воды просочатся через потолок. Надо новую, шиферную - Веруньке в наследство, чтобы ей потом не было лишних хлопот да забот.
Калитка открылась, и во двор вбежали два подростка - веснущатый Юрка Огнев и длиннолицый Егорка Скрипунов.
- Вера, слазь! - потребовали они. - Мы сами сбросаем… - И, один за другим, взобрались на дом.
- Полегче, ребятки, долбите. Полегче! - напоминал Трофим Тимофеевич, глядя на беспокойных юных помощников. - Не проткните крыши лопатами.
"Заботливые!.. - Старик задумчиво сдвинул и без того сросшиеся над переносьем брови, вспомнил внука. - "Приедет ли нынче Витюшка? Неугомонный хлопотун: "Я сам сделаю, сам…" И Аврик был такой же…"
…В марте 1942 года в село привезли детей из осаждённого Ленинграда. В пути они пережили бомбёжки на льду Ладожского озера. В одну из бомбёжек Аверьян Северов, сухонький паренёк с заострившимся носом на узком лице, потерял дедушку и бабушку, с которыми ехал в эвакуацию.
Подводы с детьми остановились возле правления колхоза. Их окружили женщины и старики.
Над селом пролетала с громким перекликом стая галок. Аверьян встрепенулся:
- Грачи! Скоро весна!
- Обознался малость, - поправил его Дорогин. - Здесь первыми прилетают галки.
- А грачи когда? Я очень люблю птиц.
- Их нельзя не любить. Знаешь почему? - Трофим Тимофеевич положил руку на угловатое плечо мальчугана. - Если бы не они…
- Тогда гусеницы сожрали бы всю зелень.
- Верно! - Старик взял мальчика за бледную тонкую руку. - Пойдём, Аврик, жить ко мне.
Дома ещё с порога объявил Кузьмовне и дочери:
- Сына привёл!..
Мельком взглянув на отведённый ему угол, где стояла старая детская кровать с голубой спинкой и блестящими шарами, Аврик бросился к окну, за которым на гибких ветках покачивались птички.
- Ой, снегири! Красные, как яблоки!.. Я сделаю для них новую кормушку.
- Однако, эта хороша покамест…
Мальчик понял, что Трофим Тимофеевич дорожит своей давней поделкой, и обвязал корытце проволокой.
В мае Дорогин взял приёмыша в сад. Там мальчика увлекало всё. Он научился наносить пыльцу на цветы яблонь, выбранных для искусственного опыления; осенью высевал гибридные семена на грядке. В книге для записей Трофим Тимофеевич завёл особый раздел: "Гибриды Аврика".
На следующее лето разразилось несчастье: в одном из боёв на Курской дуге погиб Анатолий. И старик ещё больше привязался к своему юному приёмному сыну.
- Аврик - моя смена, - говорил он сотруднику газеты, приехавшему в сад. - Мне хочется, чтобы парень носил мою фамилию, но не знаю, как подступиться к этому делу.
А через три месяца Аврик получил письмо от дедушки. Старик писал, что после бомбежки он в бессознательном состоянии был доставлен в санитарный поезд и полгода пролежал на больничной койке. Теперь живёт в соседнем городе. Внука считал погибшим. И вдруг добрые люди сказали: "Прочитайте в газете"… Скоро приедет за ним…
Аврик бросился собирать свои вещи, но, взглянув на Трофима Тимофеевича, растерянно остановился: ему не хотелось огорчать доброго старика. А что же делать?..
- Поезжай… - чуть слышно промолвил Трофим Тимофеевич. Только и нас помни…
Теперь у Дорогина два юных друга. Полюбят ли они сад так, как любил Аврик Северов?..
Когда крыша была очищена от снега и Вера с мальчиками спустилась на землю, старик сказал:
- Завтра поеду в сад.
- И мы с вами! - объявил Юрка и взглянул на друга. - Правда, поедем?!
- Конечно. У нас каникулы.
И ребята затормошили садовода:
- Дядя Трофим, возьмёте нас? Возьмёте?
- Рано собираешься, папа, - попробовала отговорить Вера.
- Надо авриковы скворешни поправить, новые сделать. Однако, скоро гости пожалуют…
Вера знала, что отец любит наблюдать в саду пробуждение весны, и сказала, что сейчас пойдёт туда и приберёт в том доме.
"Это у неё от матери", - отметил Трофим Тимофеевич. Забота дочери стала вдвойне приятной, и он молча кивнул головой.