- Я. Никита Родионович, обязательно попрошу слова. Но с уговором: если что-нибудь лишнее сорвётся с языка - не пеняйте…
2
На партсобрании Забалуев ни слова не сказал о земле, отведённой городским огородникам в нескольких местах обширной Чистой гривы. По его словам, всё в колхозе шло хорошо: план сева выполнен, пшеницы посеяно больше, чем в прошлом году. В полях люди работали по-ударному. Но едва он успел произнести последнее слово, как Вера проронила:
- Обтекаемый доклад!..
- Что ты сказала? - переспросил Никита Огнев, председатель собрания. - Я не расслышал.
- Говорю, доклад обтекаемый, вроде машины "Победа"!
- Мы с победой, как говорится, всегда дружны, - попробовал отшутиться Забалуев.
- С кем вы дружны - это мы видели. Знаем, - сердито сказала осмелевшая звеньевая. - Больно часто ездят дружки за колхозным добром…
- Уже начались прения! - Сергей Макарович хлопнул руками по коленям и обратился к Огневу. - Может, кто-нибудь желает задать вопросы по существу? Ты спроси собрание.
- А у меня всё сразу - и вопросы и выступление, - отвела упрёк Вера. - Много появилось охотников получить из колхоза добро, можно сказать, так, за "здорово живёшь". Иной день прислушаешься: у одного председательского дружка поросёнок в мешке визжит, у другого - гусь гогочет. Со всех сторон, дружки подступают ко двору, как волки. И норовят в такую пору, чтобы поменьше попадаться на глаза колхозникам. С пасеки увозят бидоны с мёдом, с фермы - кувшины со сливками. Осенью отгружают морковь и капусту…
- За деньги берут, - крикнул Забалуев. - Проверьте по книгам.
- А вы меня не сбивайте. Я могу мысль потерять. - Укоризненно посмотрев на Сергея Макаровича, Вера продолжала - Даже коня в город увели…
- Взамен другого.
Огнев постучал карандашом по столу:
- Сергей Макарович, имей терпение.
- Несправедливость не люблю. Не выношу, - заявил Забалуев, ёрзая по стулу.
Голос Веры звучал всё резче и резче:
- Председатель сказал - "за деньги берут". Знаем мы, какие это деньги! Для видимости дружки платят в кассу гроши!..
Если бы всё это говорил Никита Огнев или другой член партии, солидный пожилой человек, то Забалуев, возможно. стерпел бы и выслушал бы до конца. Но звонкий и острый голосок злил его. Особенно обидно было слышать всё это от Веры, будущей снохи. Ежели не унять при народе, то и дома с ней наплачешься.
Забалуев вскочил, громоздкий, багровый, и, уставившись на Веру, загремел:
- За дружков критику наводишь. У меня нет дружков лично для себя - всё для колхоза. Те люди, как говорится. помогают нам. Один даёт кошму на хомуты, другой…
Раскрасневшаяся Вера выдержала его принизывающий взгляд и упрямо предупредила:
- Не кричите. Не старайтесь зря. Теперь вам всё равно меня не сбить. Что задумала - выскажу до конца.
Огнев поднял на Сергея Макаровича строгие глаза:
- Садись и записывай. Ответишь в заключительной речи.
- Я не привык записывать, - отмахнулся Забалуев. - Сразу объясню. Один отпускает кошму на хомуты. Другой даёт головы от рыбы-горбуши. Мы из тех голов всю весну в бригадах варили уху…
- Ты мешаешь вести собрание, - резко одёрнул его Огнев, - Я не давал тебе слова.
Сергей Макарович осекся и сел. Вера снова заговорила:
- Очень много раздали земли разным городским огородникам. Во всех уголках - картошка. И посредине Чистой гривы - тоже картошка. Вроде оспы на полях. Отхватили и от массива моего звена…
- Ну, тут, милая, нельзя было не отдать, - опять поднялся Забалуев. - Сами с меня электричество требуете. А тот человек обещает эти, - как они называются? - ну, фарфоровые чашечки для столбов. И проволоку тоже.
- Можно достать и без блата.
- Ишь, какая бойкая! Пойди попытайся! Без дружков, как говорится, не проживёшь. Уж я-то знаю. А ты ещё молода, чтобы учить меня хозяевать! А ежели бы ты сама…
Терпение собрания кончилось. На Забалуева со всех сторон закричали так, что даже его испытанный раскатистый бас не мог заглушить возмущённых голосов:
- Порядок надо соблюдать!..
- Затеял спор, как на базаре!..
Эти упрёки прозвучали для Сергея Макаровича, словно гром среди ясного неба, и он сразу сник.
- Не хотите слушать, тогда я… Тогда я… - Он сел. - Слова не пророню…
Вера говорила долго. И о том, что Забалуев не понимает значения лесных посадок, и о том, что севооборота нет, и о том, что хозяйство ведётся без плана, а председатель зачастую всё решает один, не советуется с колхозниками.
Забалуев уже не мог смотреть на неё. Ну и размахнулась деваха! Кто бы мог подумать, что она такая! Удержу не знает. Уродилась в отца! Не остановится, пока не выпалит всего!
Но вот она замолчала. После грозы, обычно, наступает затишье. Сергей Макарович надеялся передохнуть в тишине и обдумать заключительную речь, а тут сразу взметнулись три руки и, сливаясь, прозвучали нетерпеливые слова: "Дайте мне!". За тремя ораторами поднялись другие. И говорили так, что слова каждого из них казались Забалуеву горьким перцем. Он дышал тяжело, шумно; всё ниже и ниже опускал голову…
3
После собрания Сергей Макарович, при свете луны, запрягал Мальчика в ходок, а сам посматривал на дверь бригадной столовой, откуда с секунды на секунду должен был появиться Огнев.
Никита Родионович вышел не один, а с Верой. Остановившись на крылечке, они о чём-то долго разговаривали. Сергей Макарович, поморщившись, неприязненно подумал:
"Слушает, что ещё нашепчет ему критик в юбке!.. Да и сам подбивает её на что-то. Дескать, хорошо, хорошо!
Всегда критикой пали, как из пушки…"
Взявшись за вожжи, Забалуев хотел запрыгнуть в тележку, но Огнев, окликнув его, направился к нему, по-военному подтянутый и строгий. Добра ждать было нечего, и Сергей Макарович заговорил первым:
- Ну, ну, развёртываешься! Людей против меня настраиваешь. Подковыриваешь. А мы тебя выбирали не для этого.
- Для чего меня выбирали - я знаю, - спокойно заметил Огнев. - А тебе советую всё повторить в райкоме партии. И чистосердечно рассказать, как недостойно ты вёл себя на открытом партийном собрании.
- Райкомом не пугай. Больше твоего в райкоме бывал. И в крайкоме - тоже. Меня в ЦК знают!..
- А зачем ты кричишь? Чтобы все слышали, где тебя знают?
- У меня голос такой. Я говорил и буду говорить: можно бы ко мне прислушаться. Ты по партийному стажу в сыновья мне годишься.
- В партии человека ценят не по годам, а по делам.
- Ты мои заслуги хочешь зачеркнуть? Не выйдет.
- Заслуги твои останутся при тебе. Кричишь зря: глухих здесь нет.
Не таким был Огнев до войны. Не таким. Будто подменили его на фронте. Как топору, добавили закалки: бей по камню - не погнётся остриё. Весь переменился. Даже лицо другое. Что же в нём новое? Глаз не видно, - от козырька фуражки падает тень. Слегка поблёскивает кончик носа. Темнеют усы. Вот они-то и изменили облик. Гвардейские! А чего в них хорошего? Пошевеливаются, словно у таракана!.. Тыловой жизни Микита не знал, в коренниках не ходил… В этом - всё…
Минутное раздумье остудило Сергея Макаровича, и он стал втолковывать Огневу:
- Нам с тобой нельзя портить отношений, - мы в одну упряжку впряжены. Надо идти ровно, ухо в ухо, как пара коней в плугу. А ежели вразнобой - толку не будет. Я дёрну, а ты попятишься - тебя костылём ударит по запяткам; ты дернешь, я останусь на месте - меня хряснет. Обоим - больно. А вдруг ногу перебьёт? Хромать кому охота? Лучше заботиться друг о друге, беречь, помогать…
- Вот для этого и существует критика.
- Я о ней слышал раньше тебя. И скажу, что пускать её надо с умом. Бывает, вожжи ослабишь - кони помчатся, тогда их не остановишь.
- А зачем останавливать?
- Не останавливать, а в руках держать, особливо на поворотах.
- Ты, что же, боишься из тележки вылететь? - спросил Огнев, и под его усами блеснули зубы в короткой усмешке.
- Я не боязливый! - снова закричал Забалуев, грозя пальцем. - И нечего намёками говорить да по-цыгански гадать. Я - человек прямой, и дисциплину знаю. Будет решение - печать отдам. А так. без директивы, ты под меня не подкапывайся, не затевай…
- Сергей Макарович!..
- Я давно Сергей. Пятьдесят два года Сергеем зовут…
- С тобой невозможно разговаривать. Поедем в райком. И там тебе придётся рассказать обо всех этих, которые говорят: "Ты - мне, я - тебе". Придётся вывести на свежую воду.
- Ну, что ж, поедем. Только дай маленько отдышаться.
Забалуев запрыгнул в ходок. Мальчик дёрнул так резво, что из-под колёс полетели комки земли.
4
На исходе ночи Забалуев побывал во всех полевых бригадах и на фермах, поговорил со сторожами, выкурил с ними по папироске. Но ничто не помогало ему: как только оставался один - тяжёлые думы о недавнем собрании снова наваливались на него. Домой приехал утром, всё ещё хмурый, по двору прошагал столь стремительно, что куры, боясь пинков, разлетелись по сторонам. А когда поднимался в сени - под лестницей испуганно взвизгнул кудлатый Бобка.
Жена вошла, осторожно ступая на старую домотканную дорожку; тихо поставив ведро с молоком, украдкой глянула на мужа. Он. в картузе и кожаной куртке, сидел у стола, уткнув кулаки в бёдра и тяжело уставив глаза в пол.
Матрёна Анисимовна подвинула к нему кринку молока:
- Испей парного.
Сама отошла к печи и, сложив руки на животе, стала ждать, когда у Макарыча "отмякнет характер".
Забалуев взял кринку и, отпыхиваясь, долго пил тёплое молоко; для последнего глотка так запрокинул голову, что картуз свалился на лавку, а с лавки - на пол.
Жена подняла картуз, повесила на крюк и опять выжидательно застыла у печи.
Во сне такое не снилось… - проговорил Забалуев и встрепенулся, словно его обдало морозцем.
- А что стряслось-то, Макарыч? - Жена сделала два шага к нему и снова остановилась. - Кто тебя изобидел?
- Меня обидеть нельзя. Я не телёнок! В руки не даюсь! - загрохотал Забалуев, приходя в ярость.
Анисимовна знала, что туча пройдёт мимо, что "все громы и молнии" будут направлены на отсутствующего обидчика, и заговорила смело:
- Завсегда у вас на собраниях какие-то неприятности.
- Таких ещё не бывало… Понимаешь, цыплята курицу принялись учить!
- Небось, комсомольцы?!.
- Ежли бы чужие - я бы ни о чём не думал, а то, как говорится, отбрила будущая сношка!
- Да что ты?!. - всплеснула руками Матрёна Анисимовна и приложила ладони к щекам, словно у неё вдруг заболели зубы. - Ой, ой, ой!..
- На открытом партийном!.. Разошлась, уму непостижимо!.. Будто тупой бритвой по сухой голове скребла!.. У меня аж в висках застучало, как после угара!..
- Батюшки мои! Да она что, с ума спятила?!
- В отца: везде свой нос суёт. А характером вроде кремня, чуть-чуть словом тронешь - искры летят.
- Не дай бог, ежели в замужестве такой себя покажет.
- А какой же ещё? Кремень не пшеница - муки из него не намелешь.
- Не пугай ты меня, Макарыч…
- Правду надо знать вперёд.
- Может, в семье-то будет стыдиться.
- Ну-у. При людях и то не постыдилась! Она тебе критику задаст!..
- Бедный Сенечка! Замается с её норовом! - Анисимовна подступила к мужу, - Скажи ты мне, чего он погнался за ней? Может, как сын отцу, рассказывал?
- Ни звука не обронил.
- Ведь ничего в ней завлекательного нет. Девка тощая - кости да кожа, будто мясом её бог обделил.
- Какой тебе бог! - рассердился Забалуев. - Глупость парню в башку ударила!
- А ты отец - отговори.
- Отговоришь Семёнку, попробуй! Я по себе сужу: задумал тебя замуж взять - ничто мне было нипочём.
- Да ведь я никакой такой критики на свёкра батюшку не наводила. Покорная была. А у них что же такое получится? Коса наскочит на камень - дзик да дзик. Неужели сына не жалко?
- А что я с ним поделаю? Из всей деревни выбрал кралю!..
- О себе подумай. Где в старости будешь дни коротать? Сыновья на войне полегли. Один остался… Как тебя приголубит такая сноха?
- Обойдусь без неё. На ветру жизнь доживу, как упряжной конь в оглоблях…
- А ежели хворь свалит?
- Не свалит! - Сергей Макарович стукнул кулаком по столу. - Не поддамся! И ты не тяни нуду…
Поджав иссечённые морщинами губы, Анисимовна замерла посреди комнаты. Стало слышно, как в пазах и щелях шуршали тараканы.
Пожалев примолкшую жену, Забалуев смягчил голос:
- В колхозе все зовут её сенькиной невестой. И нам с тобой остаётся - честь семьи соблюдать… Девка, правда, норовистая, вроде молодой кобылки, а парень приедет, уздечку накинет, может, и сумеет угомонить.
- Есть же в деревне другие девки. И дороднее Верки, и лицом не щербаты, и умом богаты.
- Никто не спорит - имеются такие. Но жениться-то, как говорится, не нам с тобой…
Сергей Макарович, не вставая с лавки, скинул кожаную куртку, снимая сапоги с длинных и крепких ног, пробороздил подковами каблуков по щербатому полу.
- Я залягу, - объявил жене, - Всем говори - захворал.
"Не всё рассказал, - подумала Матрёна Анисимовна. - Ещё кто-то подбавил мужику горести. Даже синим стал, будто от лихорадки полынного настою выпил…".
Спрашивать не решилась. Придёт добрая минута - сам расскажет.
Сергей Макарович поболтал ногами, сбрасывая портянки, и босиком прошёл в горницу…
К вечеру стало известно - председатель заболел.
Огнев решил навестить его. Анисимовна пожаловалась:
- Свалился старик-то у меня. Ни ногой, ни рукой не может шевельнуть.
Она провела гостя в горницу. Забалуев лежал в кровати, под пёстрым одеялом, сшитым из ситцевых лоскутков; на голове белело мокрое полотенце; на щеках, верхней губе и подбородке проступила седая щетинка.
- Спасибо, что наведался, - промолвил он глухо. - Понимаешь, уложил ты меня.
Никита Родионович взял стул и, подсев к больному, спросил - был ли у него врач.
- Порошки велел глотать, - ответил Забалуев и правую руку положил на грудь. - Мотор подносился.
- Может, тебя на курорт отправить? Я позвоню в город, попрошу путёвку.
- Ишь, ты какой!.. Лето не для того, чтобы по курортам разъезжать.
- Ты не беспокойся, мы с хлебом управимся.
- Я вижу, тебе охота без меня со всем управиться…
- Не говори пустяков. Сейчас важно тебя поднять.
- Я живучий.
Матрёна Анисимовна вмешалась:
- Помолчали бы лучше. Опосля успеете наспориться.
- Это правда. - Забалуев шутливо погрозил пальцем. - Я подымусь скоро. А пока ты, Микита, слетай на пасеку, пиво сам попробуй. Ежели крепости мало - добавьте мёду. И пусть пчеловод не скупится. Праздник надо завернуть повеселее. Я люблю, чтобы всё кипело. И на работе, и на гулянке.
- Праздники я тоже люблю, но гулянок не выношу, - шевельнул Огнев острыми шильями усов.
- Вчера ругали меня, как с песком протирали, - продолжал Забалуев, - а ведь я всё делаю для колхозников. Не для себя.
- Знаю. Беда в том, что подходишь к вопросу не с той стороны.
- А ты умей подправить. На то ты и секретарь. Но спора не разжигай…
- С тобой на собраниях говорить трудно - ты шумишь, кричишь.
- У меня голос такой. Сердце нетерпеливое.
Анисимовна подошла к кровати:
- Ты бы уснул. Доктор велел в покое себя держать.
Огнев стал прощаться:
- Поправляйся. И о делах пока не думай…
- Пиво для гулянки - на твоей заботе, - напомнил Забалуев. - По нашему обычаю, на три дня наварено!
- Придётся ломать худой обычай.
- Шею себе сломаешь! Ой, сломаешь!
- Не беспокойся о моей шее. А вот за разбазаривание колхозного добра…
- Не мелочничай, Микита…
- Это не мелочь! На гулянках поставим точку, - сказал Огнев твёрдо, словно всё уже было решено. - Проведём собрание, премируем передовиков. Ну, посидим вечерок за столами, поздравим, кого следует, песни споём… И всё. Понял?
- А чего ты чужие слова повторяешь? - прикрикнул Забалуев, отрывая голову от подушки. - Своих не хватает?
Огнев не ответил, пожелав ему скорейшего выздоровления, вышел из горницы.
Глава двенадцатая
1
Третью неделю не унимался дождь. Под бесконечными ударами капель тихо, надоедливо звенели окна в новом четырёхэтажном доме краевого комитета партии. По стеклу текли частые, как пряжа в ткацком станке, струйки холодной воды, и воздух во всём доме был пропитан сыростью.
Желнин подошёл к окну и, слегка откинув половинку малиновой портьеры, взглянул на улицу. На обширной площади, закованной в асфальт, всюду виднелись тусклые лужи. На них беспрестанно вздувались мелкие, как напёрстки, пузыри и тотчас исчезали, чтобы уступить место другим. Старые ели у входа на бульвар опустили мокрые ветки к самой земле. Тяжёлый от сырости флаг на крыше крайисполкома чуть заметно пошевеливался под ленивым ветром, который тоже казался уставшим от лохматых туч, готовых уцепиться не только за высокие дома и деревья, а даже за исхлёстанную и набухшую водой землю.
Когда он кончится? Синоптики из Гидрометбюро заладили одно: "Сплошная облачность. Дождь. В ближайшие два дня особых изменений в погоде не ожидается…"
"Ещё два дня… А ведь дорог каждый час".
Желнин задумался. Перед ним возник эпизод недавнего прошлого. На рассвете июльского дня самолёт оторвался от крымской земли и взял курс на север. Позади остались бирюзовое, по-летнему ласковое море, стройный кипарис Пушкина, белый домик Чехова, обвитый плющом дворец, где заседала Ялтинская конференция… Всё он успел повидать за две недели отдыха. Ему оставалось ещё полмесяца, но пришла телеграмма из Москвы…
Под крылом самолёта пронеслись последние зелёныеотроги горного хребта, промелькнул Сиваш, а потом начала развёртываться необъятная, как море, украинская степь, кое-где перемежённая большими городами да белыми россыпями деревень. Он никогда не летал над южными просторами, не знал, как выглядит Украина с воздуха, но то, что увидел сейчас, испугало его: внизу лежала мрачная, как ржавая жесть, опалённая солнцем земля.
"Вот причина телеграммы", - подумал Желнин.