Вот как все было. Там же, не сходя с места, стал Ланселот рыцарем, и хотя сама по себе церемония посвящения - вздор, однако два пустячных с виду, а между тем весьма существенных эпизода требуют упоминания. Общеизвестно, что при посвящении в рыцари используется ритуальный текст: "Свидетельствую, что он вел достойную жизнь, а в суровых сражениях, равно как и в поединках, проявлял себя славно". Промолвить слова, хоть наспех, скороговоркою, - только всего и требовалось от сэра Кэя и от Галахада. Первым заговорил сэр Кэй:
- Свидетельствую перед богом и моим королем, что сей благородный муж всегда вел жизнь достойную, в сражениях был храбр и на поединках… на поединке со мной он меня победил с огромнейшим превосходством… Это был честный бой, и я обязан ему жизнью. Клянусь, Ланселот достоин рыцарского меча.
- Все вы видели, что произошло здесь, как все случилось, - возвысил голос свой Галахад, - Знаю сего юношу с детских лет, он всегда был мне по нраву, но не думаю, чтобы кто-то мог здесь сказать, что Галахад бился с ним худо. Вы видели этот бой. Поскольку я - это я, должен еще добавить, что с радостью осушил бы чашу за то, чтобы он, - Галахад указал на Ланселота, - остался среди нас. Но скажу все как есть, одну только чистую правду: он владеет палашом лучше, чем я, и он сильнее меня. Клянусь, Ланселот достоин рыцарского меча.
О том, что творилось в душе Гиневры, говорить излишне, да это и так станет ясно немного позднее. Но тут под звуки фанфар стоявший во главе своей свиты Артур выступил вперед и сказал:
- Подойди ко мне, Ланселот! Склони колено, гордец, не передо мной - перед Британией и богом, который поставил меня королем. Помни всегда: твой отец родился слугой, но он был храбр и разумен. Перед подданными моими, перед Британией и перед богом повелеваю тебе: будь храбрым, но никогда не употреби во зло силу свою! Повелеваю тебе защищать слабых, для глупости стать бичом, для правого дела - рукою возмездия. Это слышал бог, над нами и в нас сущий, слышали мои рыцари и ты, Ланселот. Подымись же, теперь ты - рыцарь! Теперь будь настороже, господин Ланселот! Огромна сия честь, но и ответственность тяжка. Прими же рыцарский меч!
Жадно схватил Ланселот роскошные ножны, ведь для него это было напутствие, открывало дорогу к Дракону. Низко поклонясь королю, он вырвал из ножен меч. И вот тут-то с трудом удержался от слез: он сжимал в руке собственный меч! Свой зазубренный в схватках, дорогой его сердцу клинок! Тот самый меч, с которым все эти годы был неразлучен, которым бился сейчас с Галахадом. Артур взглянул на него, и понял в тот миг Ланселот, сколь высок душой может быть человек, даже если выпало на его долю много неудач, да и славы немало, даже если досталась ему ветреница жена.
- Я давным-давно знаю, - тихо промолвил Артур, - что рыцарь ты истинный, только так всегда про тебя и думал. Сейчас ты это доказал, Ланселот! Если и тебе не удастся… зачем тогда жил я?!
Этот меч и был подарком Артура своему любимцу. Поднял Ланселот сверкнувший на солнце клинок, показал его всем.
- За Артура! - вскричал он громовым голосом, - За Артура и Британию!
Оглушительным эхом ответили ему дворяне и рыцари. А Гиневра, зрелой красой блиставшая королева, возбужденная и растревоженная, всхлипывая, ожидала, дождаться не могла вечера… Так посвящен был в рыцари Ланселот.
После каждого большого турнира, особенно же в день посвящения в рыцари истинно достойного воина, устраивают по обычаю великое пиршество. Естественный и прекрасный то обычай, ибо великие минуты в жизни человека должны сделаться памятными навсегда, и каждый, будь то женщина или мужчина, жаждет веселья и со всеми разделенной радости. Вот почему, вернувшись на своем коне ко дворцу короля, Ланселот, наперед все предстоящее зная - он уже насмотрелся вдосталь на подобные празднества, - подозвал к себе главного конюха.
- Возьмите коня, почистите и обиходьте, - сказал он, соскочив наземь, - Пусть отдохнет хорошенько. Но седло не снимайте и оставьте на нем плащ мой, перчатки и меч. Да, еще вот что, - бросил он вдогонку конюху, который, поклонясь, уже кинулся исполнять приказание, - отведешь его в стойло, но не привязывай, не то он взъярится.
- Но, господин рыцарь! Ведь конь ваш, коли мы его не привяжем…
- Не бойся, - хлопнул конюха по плечу Ланселот, - он и не шевельнется, пока голоса моего не услышит. Все ж четверть часа пусть постоит без седла, но потом заседлай вновь! Потому что, как только кончится чепуха эта, - знаком указал он в сторону дворца, - я тотчас и отправлюсь в путь. В полночь либо на рассвете. Все понял?
- Будет так, как ты сказал, господин Ланселот!
- Ну то-то, делай свое дело!.. Ступай! - шлепнул он по шее коня, и вороной, весело дохнув на него, потрусил в конюшню. Ланселот секунду смотрел ему вслед, а потом с юношеским упоением представил себе высокую минуту прощания, которая станет вершиной праздничного пира, - минуту, когда отправится он наконец освобождать Мерлина, сразиться с Драконом.
В рыцарском зале, как всегда во время больших торжеств, пылали сотни факелов, на стенах развешаны были знамена и ковры. Каменный пол усыпали душистым сеном и полевыми цветами. На галерее музыканты перебирали струны лютен, пробовали, как звучат барабаны. Вдоль всех четырех стен зала выстроились воины с алебардами и трубачи с фанфарами, они застыли неподвижные, как статуи, глядя прямо перед собой, и лишь вполглаза - но зато с великим усердием - следили за главой музыкантов, дабы, когда вскинет он руку, быть начеку и по знаку его протрубить "внимание!" либо сыграть приветственный туш.
С шумом и громким говором входила в зал высшая знать королевства. Впереди всех шествовал Артур об руку с королевой, за ними, соответственно рангу, прочие важные господа. Под приветственные звуки фанфар Артур и Гиневра прошли к приготовленным для них креслам; Гиневра тотчас села и пленительно завертела прекрасной головкой, осматриваясь. Артур, огорченный тем, что не удалось удержать Ланселота при себе, окинул сумрачным взглядом общество, рассаживавшееся на сей раз не за круглым столом, и тоже опустился в кресло. Тут опять взвились фанфары, знатные вельможи в плащах - здесь все были без мечей - и прекрасные дамы разом вскочили с мест, свет факелов заиграл на поднятых кубках.
- За Артура и за Британию!
Когда замерла могучая, приправленная звонкими женскими голосами здравица, Артур встал. Все смолкли, воцарилась почтительная тишина, и хотя король говорил негромко, каждое слово его разносилось по всему залу:
- Высокородные дамы и вы, славные рыцари Британии! Все вы видели необычайный нынешний поединок. Признаюсь: поскольку я уж немолод, скорбь то и дело ко мне подступала, ибо думал я, что либо Галахаду, либо Ланселоту нынче суждено умереть. Слава небесам, вот они оба сидят среди нас, оба - целы и невредимы. Господин Галахад! Мне не сказать достойнее того, что ты сказал еще там, на ристалище. Тебя победил первейший рыцарь из бриттов, тот, кого ты же и обучил, и тебе не стыдиться сего, но гордиться пристало! Господин Ланселот! И твои слова, сказанные там, после ристанья, не ущемляют славу твою, но только лишь приумножают ее. Да, ты был достойным противником Галахаду, но в седле твоем восседало и счастье. Пусть же восславит сей кубок двух самых могучих воителей бриттов: Галахада и Ланселота! - Он жестом удержал фанфаристов, - Оба они мне равно любезны!
Зазвенели фанфары, и дворяне, и рыцари - те самые, что уже преодолели позор свой, те, что избегли смерти, какую несла им рука Ланселота, - громко славили (хотя и не ведали главного) этих двух мужей, столь разных и все же столь явственно вылепленных из одного теста, провозглашали здравицы за обоих и за каждого по отдельности.
Пир начался. Внесены были два зажаренных целиком теленка, внутри у каждого было по поросенку, в поросятах же кипели в жиру голуби; мясо нарезали огромными кусками, с них капал горячий жир, его подхватывали на огромные куски хлеба, и все - рыцари и их прекрасные дамы, молодые дворяне и юные барышни - с отменным аппетитом приступили к трапезе.
И тогда три певца выступили вперед и запели под звуки лютни о том, как прекрасна жизнь рыцаря и сколь достойно рыцарское предназначение.
Любезен сердцу моему
под пасху свежий дух весны.
Он рушит тварей всех тюрьму -
и снова песни птиц слышны,
в душе рождая сладость.
И нежит сердце мне пейзаж:
равнины зелень, лагерь наш, -
и грудь мне полнит радость,
когда я вижу пред собой
порядок войска боевой.И любо сердцу моему
увидеть бегство поселян,
во вражьем стане кутерьму,
удар шальной, как ураган,
отряда головного,
что расчищает войску путь,
вкруг крепости кольцо сомкнуть;
и рыцари готовы
преодолеть - наперебой -
из свай ограду, ров с водой.И любо сердцу моему,
когда храбрейший из мужей
вперед метнется, все поймут
его тотчас, под звон мечей
все в гущу схватки рвутся.
Хоть каждый знает, что легко
его там может смерть пронзить,
но все ж ряды не гнутся.
Ведь к славе есть один лишь ход:
удар принять и отразить.Сраженье взглядом обниму:
оно все пуще, все сильней,
немало жизней канет в тьму
под ржанье брошенных коней.
Вассалов непокорных
и всю им преданную рать
мы с корнем будем вырывать,
как трав побеги сорных.
Чем сотню пленников угнать,
похвальней жизнь одну отнять.
Любви утехи, пир хмельной -
я все отдам за краткий миг,
когда мой конь летит стрелой
и рвется вверх победный крик.
Отходит враг разбитый.
"Пощады!" - слышно тут и там,
но вот упал и вождь их сам,
вокруг - тела убитых
пригвождены к земле копьем,
врагов безжалостно мы бьем!
В залог отдам хоть всю страну,
но ни на что - и тверд я в том -
не променяю я войну.
Галахад и Ланселот сидели рядом, и хотя не многие наблюдали за ними посреди грандиозного чревоугодия, но все же те, кто наблюдал, видели, что эти двое едят мало, но увлеченно беседуют. При этом говорит почти все время один Галахад, Ланселот же его слушает.
Довольно необычное зрелище представляли собой эти два мужа: ведь всего несколькими часами раньше они обрушивались один на другого неотвратимо, как две валящиеся сосны, и взаправду едва не погубили друг друга, а теперь!.. Теперь они сидели плечом к плечу, оба серьезные, но совсем не гневные, Ланселот иногда что-то спрашивал, Галахад говорил, говорил в ответ, а Гиневра все это видела! Ибо, кроме Артура, по-настоящему только она наблюдала за двумя рыцарями.
Ланселот, уперев подбородок в руку, что-то сказал Галахаду, тот же ответил весьма сердитой и быстрою речью - боже правый, Галахад и быстрые речи! - потом они выпили, но друг с другом не чокнулись.
Галахад объяснял что-то, и на лице его написано было поистине отчаяние, но вдруг у Ланселота покраснел лоб, он закричал на Галахада - слов нельзя было разобрать из-за музыки, - и Галахад умолк, откинулся на спинку стула. Потом взялся за чашу, а левой рукой сделал знак музыкантам. Проиграли "внимание!". Встал рыцарь Галахад Безупречный, бросил взгляд на Ланселота.
- Я сказал сейчас вот этому подле меня сидящему рыцарю, тому, кто победил нас всех… - Галахад обвел взглядом пирующих, - я сказал ему: если он уйдет от нас, путь его будет тяжек. Пью эту чашу за Непобедимого Ланселота!
До небес взвились тут приветственные клики и ликующие звуки фанфар. И лить рассевшись вновь по местам, увидели пирующие, что рыцарь Ланселот с кубком в руке продолжает стоять.
По обычаю вновь посвященный рыцарь провозглашал здравицу в честь рыцаря, его посвятившего, или в честь сеньора, доброго друга, дамы сердца и мало ли в чью еще честь. Но тут случилось не так.
Выждал Ланселот, пока затих и последний шепот, и тогда чуть приподнявши кубок свой, не заносчиво и не радостно, а, скорей, даже скорбно, всех, одного за одним оглядев и, быть может, себя соизмеря, произнес:
- Эту чашу - за Мерлина!
Лицо Артура побагровело, Галахад опустил голову и молчал. Никто не промолвил ни слова. Ланселот осушил свой кубок и взглянул на фанфарщиков. Те покосились на короля - они были стреляные воробьи, - однако на сей раз не получили от Артура никаких указаний.
- Вы что там, оглохли?! - взревел Ланселот и гневно толкнул от себя тяжелый стол. - Я пил за Мерлина!
Только тогда, хоть и не слишком стройно, протрубили, изображая радость, фанфары.
Я прошу лишь малую кроху внимания и тотчас вновь передам слово самим событиям. Приметил я на собственном опыте - хотя оно, конечно, неправильно, да так бывает! - что стоит заговорить о чем-то человеку, который всерьез думает то, что говорит, и сперва воцаряется тишина, потом же разворачивается борьба - все только и метят, как бы его обротать. И вот еще о чем стоит поразмыслить: дурные-то люди - за редким исключением - глупы. Они только и умеют твердить одно и то же, "с толком" выучив все наизусть, перебирают обиды, их воспевают и о них рыдают и ни разу даже не подумают о том, что и они, пожалуй, могли бы стать поборниками справедливости, и на их долю могла бы достаться великая роль - они тоже могли бы помогать людям! Но это и вправду даже не приходит им в голову, ибо они все помешаны на собственных бедах, на том, как бы исхитриться и достичь своих маленьких, меленьких целей, и справедливость столь же им безразлична, сколько мне сейчас, в эту минуту - но только сейчас, только в эту минуту! - Дракон.
Ну, словом, так вот случилось. Ланселот опять "наломал дров", и праздничное пиршество мигом распалось. Скуля, разбежались своры собак, которым пирующие бросали от стола кости, зал быстро пустел, так как рыцари, дворяне и дамы, с поклонами - соответственно рангу - уступая друг другу дорогу, спешили убраться подальше, но еще тянулось к выходу обратившееся в бегство застолье, когда к Ланселоту подошла-подплыла первая придворная дама королевы. Сэр Галахад наблюдал, окаменев.
- Достойнейший рыцарь, - проговорила прекрасная фрейлина, - могу ли я сказать тебе несколько слов наедине?
Ланселот посмотрел на Галахада, но Галахад только проворчал:
- Гиневра отпраздновала и мою победу. Да и победы других тоже! Не теряй головы, Ланселот!
И, поклонясь, ушел. Когда же Безупречный удалился, вот что сказала Ланселоту первая дама:
- Славный рыцарь! Наша королева ждет, чтобы ты явился почтить ее. Ступай прямо в ее покои, и непременно один. Пойдем же!
И Ланселот, в ту пору совсем еще несмышленый Ланселот, пошел.
Они подымались по лестницам, миновали несколько комнат.
- Ваш меч, господин!
Ланселот засмеялся, вспомнив, что его меч сейчас в конюшне, приторочен к седлу коня.
- У меня нет меча.
- Так, может быть, плащ?..
"Проклятье! - усмехнулся про себя Ланселот, - И плащ внизу".
- Нету. Ни плаща, ни перчаток, ни шлема. Где королева?
- Неслыханно!
Но Ланселот так рявкнул на слугу, что тот мигом к нему обернулся, словно ему иголку вонзили в зад.
- Что ты сказал?! Ах ты, мозгляк! Ступай и доложи, что рыцарь Ланселот просит разрешения войти по приказу его королевы! Ты же… Чтобы я тебя больше не видел! Прочь с глаз моих!
Должен сказать, что Гиневра в весьма завлекательном виде приняла юного и непобедимого Ланселота. Знаю точно, что ночное ее одеяние было обворожительно, а груди - ох, эти груди! - колыхались и стремились высвободиться из него. Однако Ланселот посматривал на королеву крайне непочтительно и с насмешкою: столько-то опыта у него уже имелось, чтобы понять - груди лишь тогда высвобождаются из одежд, когда обладательница их сама того желает. И, вот ведь беда, Гиневра почувствовала, сколь усмешливо настроен Ланселот.
Ежели высокопоставленная дама удостаивает своею любовью бесконечно ниже ее по положению в обществе стоящего мужчину, то у него имеются всего две возможности, и, думается мне - в какую бы эпоху ни читали мою хронику, - стоит об этом помнить. Первый вариант: мужчина - настоящий мужчина - думать не думает о высоком ранге своей дамы, берет ее, разгоняет все почтенное семейство и, возможно, обеспечивает сей даме счастливую жизнь. Другой вариант гораздо, гораздо печальнее. Упомянутая высокопоставленная дама до такой степени подчиняет себе глупца, посмевшего протянуть к ней свои грязные морковки-пальцы, что сама же от того свирепеет и жестоко наказывает бесхарактерного трусишку. То есть изменяет ему направо и налево.
А теперь - к Ланселоту! Он тогда уже очутился вне обеих этих возможностей, когда достаточно скромный, а значит, непритязательный, даже не подумал вообразить Гиневру своею возлюбленной; и - совершенно от того независимо - был достаточно сведущ, храбр и мужествен, чтобы получить ее. И он ее получил, бедный юнец!
Ланселот остановился в дверях и поклонился.
- Моя королева! Ты меня звала, я здесь.
Ланселота немало поразило, что Гиневра лежит на постели, вокруг - никого, ее одеяние весьма прозрачно, и смотрит она на него со сладострастной улыбкой. Он еще чувствовал на себе запах лошади, железа и пота, женщина эта его ошеломила, но что было делать? И он только поклонился неуклюже у самой двери.
- Ближе подойди, Ланселот!
- Королева!.. Скажи, чего угодно тебе от меня, недостойного твоего рыцаря, и я тотчас исчезну.
- Мне угодно, чтобы ты подошел!
Я решил, что это будет правдивая хроника, и должен поэтому написать: в этот миг Ланселот и правда струсил.
- Но, королева, помилуй… Гиневра…
- Молчи! Иди сюда!
Он подошел. Вот ведь глупец - он подошел! И Гиневра простерла к нему округлые дивные свои руки и притянула его к себе, а поскольку не был он библейским Иосифом, то среди подушек из лебяжьего пуха разыгралось ужасное сражение, и кто же знает, который из двух одержал в нем победу…
И вот после битвы они отдыхали, лежа друг подле друга и с трудом переводя дух.
- Ланселот… слышишь ли ты меня?
Кровь еще гулко билась в голове у Ланселота, он и того не ведал, где он, однако ж понял, что голос знакомый.
- Сейчас услышу. Ты говори, говори! - пробормотал он невнятно.
- Слушай, Ланселот! - Женская рука ласково провела по его лбу. - Я королева, я Гиневра. Ну, видишь меня?
Ланселот несколько раз встряхнул головой и негромко ответил:
- Вижу, Гиневра.
- Ведь ты любишь меня, Ланселот?
- Само собой, люблю.
- А крепко ли любишь?
- Как это?..
- Я спрашиваю тебя, о Ланселот, крепко ли ты меня любишь? И насколько крепко?.. А если бы я попросила тебя поджечь этот замок?..
- Эту старую развалюху? - расхохотался Ланселот, а Гиневра с неудовольствием на него смотрела, - Да ты только прикажи… Я и подожгу, хоть нынче.
- А если… Ланселот… - (Не хочу чрезмерно возбуждать юных читателей, но полные и белые груди Гиневры выплеснулись из перехваченного поясом одеяния.) - А если бы я попросила: подай мне… ухо Артурово!
- Ну, значит, так: я бы попросил Артура отдать мне ухо. А уж не дал бы - враз отрезал бы и доставил тебе.