– В данный момент я работаю в одной фирме ритуальных услуг. Нет, не гробокопателем и не обмывающим трупы. Руковожу там дизайном. Как бы тебе вкратце объяснить? Люди помирают, и их надо хоронить, так? Но их ведь просто в гроб не положишь – перед этим их надо умыть, одеть в приличную одежду, еще разослать приглашения на похороны, отпечатать программу церемонии прощания, раздать родным и близким поминальные открытки. Вот наша фирма и обеспечивает всю оформительскую часть.
– И как оно – работать в таком заведении? На психику не давит? – спросила Неля. Почему-то ей захотелось отодвинуться от Глена подальше, хотя итак сидела на достаточном от него расстоянии.
– Честно признаться, поначалу сильно смущало. Там у нас в фирме, знаешь, есть шоу-рум – зал, где экспонируется все это барахло: костюмы, платья, носки, четки, таблички для гробов, урны для пепла, короче, весь джентльменский набор покойника. Мне, чтобы из своего офиса попасть в офис менеджера, приходится каждый раз проходить через тот зал. Это – единственное, к чему трудно было привыкнуть. Хоть оно и странно: с натуральными покойниками я имел дело еще, когда учился в институте; нас водили в анатомку и – ничего, смотрел спокойно. А вот этот зал почему-то не переношу...
Изменившись в лице, посерьезнев и погрустнев, Неля спустила ноги с кресла. Рассказ Глена отозвался в ней смутной печалью, тревогой и... жалостью к нему. Угадала глубокую, скрытую беду этого на вид оптимистичного, но в душе очень несчастного человека.
– Но вы же – художник. Как же так?.. Мама говорила, что ваши картины выставлялись в галереях Москвы и Парижа, что когда вы писали портреты на Арбате, собиралась огромная толпа, люди даже залезали на фонари, желая поглазеть на вашу работу. И тут – какая-то похоронная контора, буклеты, урны с пеплом...
Глен пожал плечами:
– Что сказать? Было дело. Рисовал. Насчет Парижа мама немножко преувеличила. И про фонари на Арбате тоже не припоминаю. Но в галереях Москвы выставлялся... В общем, так: дело это давно минувших дней, и все неправда, – его явно стал тяготить этот разговор.
Вдруг почувствовал, что эта девочка заглянула в его душу и поняла то, что он тщательно скрывает все эти годы от многих и от себя самого.
Внимательно посмотрел на нее. В приглушенном свете лампы лицо Нели приобрело особую мягкость: запавшие у переносицы тени, выбившийся завиток волос у чистого лба, взгляд сострадательных глаз – все вмиг заключилось в единое и произвело на Глеба такое сильное впечатление, будто кто-то в утихшем храме опустил пальцы на клавиши органа...
Странное для обоих молчание длилось неизвестно как долго.
– А я вот тоже: учусь в пединституте, но не для себя – больше для мамы с бабушкой. А чего хочу в жизни, сама толком не знаю, – призналась она.
– Ничего, еще разберешься, пробовать у тебя еще время есть... Похоже, мы немножко засиделись. А тебе завтра рано утром в дорогу.
– Да, первый автобус в Нью-Джерси – в пять утра. Разбудите меня в половине четвертого, ладно? Только разбудите обязательно. Я, может, буду брыкаться и прятаться под одеяло, но вы не обращайте на то внимания.
ххх
Испуганная птица вспорхнула с подоконника, когда Глен щелкнул выключателем и яркий поток света ударил по всей комнате. Он полагал, этого вполне достаточно, чтобы проснуться любому. Сам Глен давно страдал бессонницей. Однако Неля лежала, не шелохнувшись, и усом, имей она таковой, не повела.
Плед наполовину сполз на пол, открывая ее ногу до самого бедра и кусочек розовых шелковых трусиков с черной кружевной бахромой. Нелин рот был приоткрыт, ее длинные волосы, днем обычно собранные сзади в узел, сейчас были распущены и беспорядочно спутаны.
Постояв пару минут, Глен кашлянул, снова щелкнул выключателем. Трудно было поверить, что можно спать, невзирая на все эти громкие щелканья и покашливания. Но не дрогнула ни одна Нелина ресничка, ее лицо выражало такую открытость миру, невинность и беспечалие проснувшейся, но так крепко спящей молодости, что Глен усомнился, спит ли она в самом деле, или притворяется. Наклонился к ее ушку и вдруг... услышал запах ее тела. Повеяло ландышами в весеннем лесу, сосновой корой, ручьями талого снега...
– Нелюша, вста-а-авай.
Она пробормотала что-то невнятное: "И если уйду... Чур меня..." И крепко сжала подушку.
Голова Глена сильно закружилась, какие-то предрассветные тени поползли в окна... С остервенением он защелкал выключателем и вдруг заорал:
– Мадам Трубецкая! Подъем!
ххх
Нелина трудовая карьера длилась ровно десять дней. Вечером накануне она позвонила Чернову, предупредив, что возвращается завтра утром в Нью-Йорк тем же, первым автобусом. Просила положить ключ под коврик у двери.
Подробности ее работы и причины увольнения она потом излагала Глену сумбурно, с возмущением и ругательствами в адрес хозяйки, которая "эксплуатировала ее нещадно, пила кровь хуже пиявки" и, в конце концов, рассчитала, не доплатив, кстати, пятьдесят долларов, за которые Неля собиралась еще "повоевать".
По его совету, она тогда начала искать работу через газеты. Возвращаясь с работы, Глен заставал ее расхристанной, иногда в пижаме, сидящей на полу, где на раскрытых газетных полосах стояла чашка кофе, валялись ручки, мобильный телефон, пилочка, щипчики для ногтей и пузырьки лаков.
– Как успехи, мадам? – спрашивал Глен из ванной, сдерживая гнев в голосе: в тазике валялась кипа нестиранных полотенец, все шкафчики были распахнуты, его крем для бритья почему-то лежал на другой полочке, обмылок расплывался в мутной лужице в раковине, а на сушильных трубках висели ее разноцветные трусики и лифчики.
– В двух местах обещали перезвонить, в третьем сперва позвали на интервью – кассиршей в винно-водочный магазин, но потом перезвонили, сказали, что уже не надо. В общем, облом, – отвечала Неля из комнаты. – Сегодня разговаривала с мамой, она передает вам привет.
Из ванной, где Глен принимал душ, уже доносился только шум льющейся воды. Затем там грюкали дверцы шкафчиков, и мычание Глена звучало, как львиный рык.
...– Я через час ухожу. Еду на интервью в агентство, – однажды вечером сообщила Неля, когда Глен со взъерошенными, еще мокрыми волосами, в одних шортах, вышел из ванной. На его мускулистых плечах блестели невытертые капли.
Неля ненароком остановила взгляд на его красиво сложенной фигуре: мышцы груди с аккуратными круглыми сосками подтянуты, от пупа вниз бежала тонкая полоска волос, где ее обрывал пояс шортов. Вид полуголого Глена не раз вызывал у Нели внутренний холодок, пробегавший по всему ее телу и сладко застывая где-то в глубине живота...
– Что за агентство? – его лицо уже приняло обычное отстраненное выражение.
– Одна русская фирма. Им нужна девушка – в ночную смену в стриптиз-баре разносить дринки.
– Что? В борделе по ночам разносить напитки?
– Да. Они меня сами туда отвезут, а утром привезут обратно. Двести баксов за ночь! Представляете? Для этой работы не требуется никакой опыт. Единственное, они просят показать им паспорт, что мне уже есть 18 лет, – Неля победно подняла подбородок.
– Послушай, дорогая. Мы ведь с тобой договорились с самого начала, если помнишь, что ни в какие стриптиз-клубы ты не идешь. Мне плевать, что они тебе обещали! Хочешь трахаться за бабки – пожалуйста, воля твоя. Но тогда я – пас, отдавай ключи и живи, где хочешь. Окей? – Красные пятна пошли по его лицу. – И еще – что за бардак ты устроила в квартире?! Все валяется, раскидано, телевизор не выключается, компьютер забит всяким мусором, жрать нечего. Хоть домработницу вызывай! – он толкнул дверь и вышел из комнаты.
Пытался чем-то себя занять – сел у компьютера. Старался не слышать и не думать, что происходит в соседней комнате, где звонил телефон и Неля с кем-то разговаривала, смеялась. Потом она прошла за его спиной. Не поворачивая головы, он все же повел глазами в сторону прихожей, где Неля надевала босоножки.
– Не обижайся, – сказала она тихо. – И не устраивай скандалы.
Глен молчал, поразившись, во-первых, такому ее нахальству, а во-вторых, внезапному переходу на ты.
Снова зазвонил телефон. Неля только поднесла его к уху, как Глен, подскочив, вырвал у нее телефон и заорал в него по-русски:
– Ты, раздолбай! Забудь этот номер! Еще раз позвонишь, заявлю на тебя в полицию. Понял?
– Что вы так нервничаете? Вы что, ее папа? – услышал он в ответ вежливый мужской голос.
– Да, папа! Я ее отец! А ты сядешь в тюрягу, понял?
– Fuck you, – была последняя фраза в этом разговоре.
Грудь Глена тяжело вздымалась, лицо дышало яростью. Всё накопившееся раздражение, злость, томительная страсть – хлынули разом, опрокинув его шаткое спокойствие.
– Убирайся! Завтра же! Складывай свои манатки и – аут! Поменяй дату вылета, я оплачу все издержки и сам отвезу тебя в аэропорт!
Он смотрел на нее, в короткой юбочке, с пошлым макияжем на лице.
– Поняла? Завтра же! – хотел добавить что-то обидное, типа "шлюха" или даже совершенно убийственное "блядь", но удержался.
– Поняла, – промолвила она и, обиженно оттопырив нижнюю лиловую губку, сняла с плеча сумочку и пошла назад в комнату.
"Даже лифчик не надела!" – гневно отметил Чернов, выходя на улицу, чтобы успокоиться, а заодно и убедиться, что у подъезда нет черного лимузина или какой-нибудь подозрительной машины с затемненными стеклами, в которых обычно возят проституток.
ххх
Ночью он лежал, ворочаясь с боку на бок. Вставал, пил минералку. Смотрел на свой портрет на стене. Решил завтра же снять этот проклятый портрет и спрятать в кладовку. Нет, просто выкинет его к чертовой бабушке. Мочи нет смотреть на этого эстета-извращенца!
В комнате у Нели горел свет. Она кому-то звонила, шепотом о чем-то договаривалась, плакала, открывала ящики.
– Ключ вам сейчас отдать? – спросила, входя в его комнату. – Извините, что доставила вам столько хлопот, нарушила ваш покой.
– Ничего, я не обижаюсь... Иди сюда, ко мне, – произнес он неожиданно.
Огнем ударило в голову. Словно тысячи ветров, сорвавшись с гор, с океана, с островов, где еще дымят вулканы и дышит земля, ворвались в его душу... Он гладил ее молодое тело, жаркие бедра, мягкую грудь, проваливался в глубокие ущелья и пропасти...
ххх
В комнате так темно, что глазам больно. Глен – нагой, слегка прикрытый простыней. Неля – рядом, едва слышно ее тихое дыхание. Спит.
Глубокая ночь. Совершенная тишина, несмотря на урчание кондиционера. Глену становится страшно. Он проводит ладонью по своей руке, затем тихонько – по ее плечу. Его пальцы продвигаются по ее грудям, животу.
– Эй, проснись, – шепчет он в ужасе.
Но лежащая рядом не шевелится.
В его ноздри вдруг проникают забытые, волнующие запахи подмосковного леса, старой одежды на подмосковной даче. Запах Кириного тела, волос, губ...
Он ощупывает свое лицо. Ему так страшно, будто он сейчас умрет...
Глава 6
Приблизительно неделю спустя, в час ночи черный "Ягуар" Глена остановился у одного особняка в Манхэттене. Глен потянулся к своему мобильному телефону, чтобы позвонить, но наружная дверь дома вдруг отворилась, и коренастый мужчина в футболке с пестрыми попугаями и в соломенной шляпе появился на крыльце.
– Привет. Долго ждешь? – спросил Хулио, открывая дверцу.
– Нет. Садись и поехали.
Путь лежал неблизкий, в самый конец Лонг-Айленда. Там, на причале, подвешенное к столбу, раскачиваемое океанским ветром, болтается на тросу большое каучуковое чучело акулы, что провожает и встречает корабли. И висит это великолепное чучело там уже лет десять, сколько помнит Глен, когда они впервые с Хулио открыли для себя новое место для рыбалки.
– Какие новости? – спросил Хулио, удобнее располагаясь на сиденье.
– Никаких.
Хулио помолчал. За столько лет знакомства они так хорошо изучили друг друга, что могли угадывать малейшие изменения настроения даже по интонации голоса.
– Что, покойники одолели? – спросил Хулио, наконец.
– Да.
– Ноу пролем. Потерпи еще несколько месяцев, когда станет ясно, что бизнес налажен и будут проданы первые акции. Ты, дубина, сам не понимаешь, какое сделал дело. Типография фирмы теперь работает без выходных – столько заказов! Три самых престижных похоронных дома подписали с нами контракты.
Глен притормозил. Почудилось, кто-то черный, быть может, земляная свинья, впереди перебежала дорогу. Машина мчалась уже по Лонг-Айленду, по обе стороны шоссе потянулись перелески. Мелькали дорожные знаки, бензозаправки.
– К осени наклевывается интересный контракт с итальянцами – они хотят запустить здесь журнально-кулинарный бизнес. Самоуверенные идиоты, они считают, что в Нью-Йорке не хватает лазаньи и спагетти. Впрочем, какое мне дело? Они платят, мы делаем. Поможешь адаптировать их дизайн к американскому рынку. Тебе заправить машину не нужно? – Хулио хотелось курить, но Глен на дух не переносил запах сигаретного дыма.
– Доедем до Минеолы, там заправка и туалет. Заодно и покуришь.
– Кто это поселился в твоей квартире, а? Судя по голосу, девочке лет двадцать. Говорит так забавно: "sorry" вместо "please". Она из России?
– Да, – Глен нажал педаль газа так, что стрелка на спидометре резко качнулась вправо, и Хулио даже слегка отбросило назад.
– Ого! – засмеялся он громко. – Смотри, старик, не перегрей мотор. "Виагра" не нужна? Могу поделиться.
Глен не ответил. Он долго молча смотрел на ровную черную полосу асфальта. Очень редко по встречной полосе ехала какая-нибудь машина, и тогда Глен легким нажатием рычажка менял дальний свет на ближний.
– Деньги, счета, акции... Каждый день смотрю на похоронные надписи, открытки с сусальными ангелочками и Мадоннами, на черные траурные костюмы, галстуки, шляпки, носки – всё это покойницкое шоу мод... Урны для пепла, четки, что оплетут чьи-то опухшие пальцы, таблички, на которых будет выгравировано пожелание лежать с миром... Короче, я выхожу из этого морга.
Случалось, что и раньше Глена охватывала пронизывающая все его естество жалость к самому себе. Порой он останавливался в этой беготне, вечной спешке. И в круговерти комфорта, состоящего из квартиры в престижном районе, дорогой машины, поездок на острова, женщин; с неразлучными спутниками этого комфорта – постоянными счетами и бесконечными деловыми встречами, вдруг цепенел в ужасе, видя, как катится его жизнь. Нет, вовсе не так, как этот черный "Ягуар" – стрелой по гладкому прямому шоссе, а разбитой телегой по ухабистой дороге. Да, как старая телега с пьяным извозчиком, которая попала в глубокую рытвину и не может оттуда выбраться…
– Я все понимаю, но так из бизнеса не уходят. Поговорим об этом позже, – ответил Хулио. Тень пробежала по его улыбчивому лицу. Он знал Глена в хандре. Однако угадал, что сейчас с приятелем происходит нечто иное.
Машина сделала последний поворот, и в редеющих сумерках впереди показались мачты белых кораблей.
Вытащив из багажника два вместительных пластмассовых ящика и спиннинги, приятели направились к домику, у которого за билетами уже выстроилась очередь мужчин.
Веял океанский бриз, запах соли смешивался с сигаретным дымом стоящих в очереди рыбаков. С дублеными лицами, в резиновых комбинезонах и высоких сапогах, вполголоса они разговаривали о последней рыбалке, о разрешенных в этом сезоне размерах и количестве рыбы для отлова.
– Два билета, синьора, – Хулио протянул в окошко свою кредитную карточку.
И вот, отшвартовавшись, корабль пошел в открытый океан.
На палубе никого не было, кроме двух матросов: один – пожилой, в оранжевом дырявом кожаном фартуке, с пегой неухоженной бородой, обветренным сухим лицом и впалыми морщинистыми щеками, и другой – лет двадцати пяти, коротко стриженный, узкоплечий и с татуировкой на худой шее, тоже в кожаном переднике и сапогах. Оба матроса ходили по палубе, поправляя многочисленные спиннинги в лунках железных трубок. Затем старый распахнул дверцу подсобки на корме, вытащил оттуда ведра, из которых торчали рукояти ножей. Швырнул на стол упаковки мороженых устриц и принялся колоть их ножом.
Все рыбаки пока находились в трюме. Некоторые играли в электронные игры на своих IPhone, но большинство спали в креслах. Трое французов в ладно подогнанных комбинезонах о чем-то увлеченно разговаривали и громко смеялись.
Хулио рассказывал Глену о недавно купленной системе "Modern Art", где холст электронный, кисточка тоже электронная, и рисовать можно даже не прикасаясь к холсту.
Глен едва ли слушал приятеля. После долгой поездки по ночному шоссе можно было и подремать – плыть предстояло часа два.
...Он видел Воронеж, где пролетело его детство и юность: дощатые заборы, мостовые, крыши домов с торчащими антеннами, Чанга – их фокстерьера, рыжеватого, с темными пятнами. Вот Чанг, еще щенок, выбегает из дома и с лаем устремляется к глубокой луже, не высыхавшей даже летом. Неподалеку от лужи выбрасывали мусор из хлебного магазина, и там всегда копошились птицы. В один миг всю тучу голубей и ворон подбрасывало в небо, и было забавно наблюдать, как маленький Чанг такое устроил...
– Очнись, пора, – Хулио трясет Глена за плечо и, потянувшись крепко, до хруста в суставах, сам уходит на палубу.
Глен закрывает глаза в надежде досмотреть сцену, когда птицы спускаются с неба и, осмелев, начинают теснить отважного Чанга. Но тот не уступает ни пяди, лает, огрызается... Лай, однако, скоро заглушает мощный рев двигателя корабля и топот ног многочисленных рыбаков по ступенькам лестницы, ведущей на палубу.
Солнце еще только выползло на несколько вершков над волнующейся темной водой. Беспокойно и радостно пищат чайки над кораблем: корабль – значит, будет им пожива. Далеко вдали – берег в пустынных, крутых обрывах.
– Yes, I got it! (есть! зацепил!) – раздается первый счастливый крик.
Все прутья спиннингов вдоль палубы быстро приходят в движение.
– Got it! Got it! – кричат со всех концов корабля, и в большие пластмассовые ящики шлепаются первые пойманные рыбы.
Глен и Хулио стоят рядом, сжатые с обеих сторон рыбаками. На железной перекладинке отмерзают устрицы для наживки.
– Que sopresa! Fabulosо! (замечательно! фантастика!) – кричит Хулио на испанском. Покрепче обхватив ручку спиннинга под мышкой, крутит катушку. Леска натянута, леску водит над водой таинственными кругами.
В темно-зеленой волнующейся бездне блестят серебристые зеркала – рыбы, изо всех сил стремящиеся уйти назад, в глубину, где мрак, холод, камни, крабы. Но какая-то чертова сила, вцепившись в верхнюю губу, тянет их наверх, в ужас света и жара. Повсюду слышатся возгласы, ругань, чье-то пение, кто-то зовет моряка на помощь – затянуло леску под днище корабля.
– Сорвалась. F-fuck!.. – Хулио поправляет соломенную шляпу и мрачно смотрит туда, где миг назад из воды вылетела большая белая рыба с острым, как пика, носом. Резанула зубами ненавистную леску, тянувшую ее в смерть, и плюхнулась обратно в волны.