"Сын земли чужой" был опубликован в Англии и США в виде двух отдельных романов - "Плененный чужой страной" ( A Captive in the Land - 1962) и "Большая игра" ( The Statesman's Game - 1966).
В журнале "Иностранная литература" и издании "Прогресс" 1969 года эти два романа объединены.
Журнальный (сокращенный) вариант.
Содержание:
Джеймс Олдридж - Сын земли чужой 1
От автора 1
КНИГА I - Пленённый чужой страной [=Пленник чужой страны] 1
Часть первая 2
Часть вторая 16
Часть третья 31
КНИГА II - Большая игра [=Опасная игра] 59
Часть первая 59
Часть вторая 78
Часть третья 91
█ 102
Джеймс Олдридж
Сын земли чужой
Роман
Перевод с английского Е. ГОЛЫШЕВОИ и Б. ИЗАКОВА
От автора
Из Англии в Советский Союз я обычно еду поездом. И, когда после долгого путешествия по Европе поезд пересекает советскую границу под Брестом, у меня всякий раз такое чувство, точно я приехал домой: ведь Советский Союз во многом стал моим вторым домом. Я, конечно, прежде всего англичанин и глубоко люблю свою страну, но вот уже долгое время живу вашими радостями и горестями. Я делил с вами тяготы войны, видел, как трудно вам пришлось в послевоенный период, и принимал это к сердцу так, словно мой народ и моя семья платили такой дорогой ценой за ту свободу, которая есть сегодня в мире.
Но на Западе большинство людей еще не разделяет моего отношения к Советскому Союзу - у них не было возможности наблюдать и узнать вас так близко. Когда я решил написать книгу, которая могла бы объяснить англичанам истинные цели Советского Союза, я долго размышлял о моих читателях, так как я хотел рассказать им то, чего они обычно не знают и не понимают. Решать свою задачу я должен был честно и основательно. Я не собирался уверять читателей, будто Советский Союз обладает чисто внешним превосходством над другими странами, накопив больший запас тоге, что называют "вещами". Но я хотел показать, что за внешним покровом есть идеал, идея, которую не может не признать всякий честный человек, в каком бы обществе он ни жил.
Эта моя книга была рассчитана на английского, а не на советского читателя. И даже в Англии я обращался не к тем, кто в силу своей идейной принадлежности считает, что Советский Союз прав, а капитализм неправ. Я писал, чтобы убедить тех обыкновенных, рядовых людей, которые находятся в растерянности, но стоят еще на другой стороне. Я безо всякого стеснения пытался убедить инакомыслящих, завоевать хотя бы одного нового сторонника, перетянув его с той стороны на нашу.
Поэтому я избрал в качестве "героя" сложную фигуру полудруга-полуврага, англичанина из высших слоев общества, чья лояльность по отношению к своему строю не подлежит сомнению, хотя, как и у многих англичан из привилегированных классов, у него имеются свои причуды, свои взгляды на деньги, на права личности. Впрочем, взгляды Руперта Ройса, англичанина из высших слоев, разделили бы многие представители так называемого среднего сословия и даже многие рабочие, которые, очутившись в советской стране, смотрят на нее глазами английского обывателя и видят только то, что на поверхности, только то, что в Советском Союзе недостает некоторых материальных преимуществ, которыми мы еще обладаем на Западе.
"Сын земли чужой" был опубликован в Англии и США в виде двух отдельных романов - "Плененный чужой страной" и "Большая игра"; они вышли с промежутком в несколько лет. В журнале "Иностранная литература" эти два романа объединены. Следует помнить, что первый роман написан в конце пятидесятых, а не шестидесятых годов и что за это десятилетие материальные условия изменились в Советском Союзе самым разительным образом. Некоторый разрыв с Западом до сих пор еще существует, хотя он неуклонно сокращается. Но десять лет назад различия во внешних условиях жизни были еще очень видны, и каждый, кто приезжал из Англии в Советский Союз, вне зависимости от его политических убеждений, не мог не заметить некоторых жизненных неудобств наследия жестокой войны, которая принесла столько разрушений вашей стране и унесла двадцать миллионов жизней.
Но только политически подготовленный человек может связать причины и следствия. Многие же просто смотрят, сравнивают и делают поверхностные выводы. Писатель Джон Брейн, например, недавно объявил, что предпочитает капитализм, что, по его мнению, Соединенные Штаты Америки кругом правы и что для него, Брейна, лучше смерть, чем революция.
Я же хотел показать человека, который достаточно честен, чтобы видеть за временными неполадками советского быта пятидесятых годов тот идеал, которого нам недостает на Западе, видеть, что в Советском Союзе есть люди, чья преданность высокой идее не лишает их ни человечности, ни непосредственности, хотя и не делает ангелами. В Советском Союзе есть много таких людей самого разного толка, что и составляет, в сущности, моральную основу вашего общества. Все советские люди, главные действующие лица моего повествования, по-своему отвечают этой характеристике. Но человек, который окончательно переубеждает моего англичанина, - это советская женщина Нина Водопьянова.
Не каждый советский читатель будет с ней во всем согласен. Кое-кто найдет ее старомодной, чересчур восторженной, прямолинейной. Может, для советских читателей это и так, но, как показывают английские и американские рецензии на книгу, у нас этот образ воспринимается иначе. Нина - это такой женский характер, который вызывает на Западе восхищение, и поэтому я ее так написал. Вы не можете себе представить, какой притягательной силой обладают для нас на Западе высокие идеалы и люди, у которых хватает мужества постоять за свои убеждения. Мы, на Западе, сыты по горло вульгарной, пошлой погоней за материальными ценностями. Нас хотят ослепить "вещами", которые можно купить за деньги, как будто человек только этим и живет. Но мне кажется, что нам уже становится тошно от переизбытка "вещей", и никто этого не чувствует острее, чем наша молодежь, которая жадно заглядывает за дымовую завесу материальных подачек, чтобы найти нечто простое, правдивое, высоконравственное, чему стоит посвятить свою жизнь.
Вот это Руперт Ройс и находит в Нине Водопьяновой. У Руперта Ройса есть все, что может дать ему общество; богатство, положение, семья, карьера. Но, как и многие другие, он увидел, насколько все это мелко, ничтожно, и понял, что его благополучная жизнь лишена цели и, по существу, ничего не стоит. Нина показала ему то, что коммунизм, какие бы слабости ему ни приписывали, всегда дает людям, достаточно честным, чтобы смотреть правде в лицо, нравственные устои и убеждения более благородные, чем любые другие.
Я хотел бы, чтобы мои советские читатели во избежание недоразумений кое-что учли. Прежде всего, надо помнить, что Руперт Ройс смотрит на все не вашими глазами, а глазами англичанина. Я ни в коей мере не отождествляю себя с Ройсом, но я ему позволил смотреть на улицы и магазины, на людей и на политику так, как на них смотрело бы большинство англичан в пятидесятые годы. Если бы я ему этого не разрешил, книга моя потеряла бы всякий смысл. Добавлю, что к ней не следует относиться как к "роману о шпионах"; даже поверхностное ознакомление с ней подскажет, что это не так, хотя один советский критик и определил ее жанр таким образом. Руперту Ройсу дают "разведывательное задание", как верному сыну своего класса, и он берется за него, не усматривая в своих действиях ничего предосудительного. Для него это долг, который он почти не ставит под сомнение. Но я пользуюсь этим, чтобы ввергнуть Ройса в глубочайший внутренний конфликт и заставить его решать, по отношению к кому и к чему он обязан быть лояльным. Это психологическая дилемма, характерная не только для Ройса, но, пожалуй, для всех англичан. Я просто заострил вопрос до крайности, чтобы облегчить своему герою прозрение.
Я мог бы продолжить свои разъяснения, но думаю, что советский читатель и так поймет меня правильно. Каждый разумный советский человек понимает, что со скрытыми и открытыми нападками на Советский Союз надо спорить по-новому. Я пытался это сделать в своей книге. По существу, я попытался разобрать и разбить аргументы, которые обычно выдвигают на Западе "специалисты по советским делам", противопоставив таким аргументам великую правду вашего строя. А она куда значительнее, чем. длина ваших юбок или очереди в ваших универмагах.
Но прежде всего мне надо было верить, что вы поймете мою цель и мой подход к теме. И я был уверен в этом с самого начала, иначе я не начал бы писать эту книгу, пытаясь убедить других в моральном превосходстве вашего общества.
Джеймс Олдридж
КНИГА I
Пленённый чужой страной [=Пленник чужой страны]
Часть первая
Глава первая
Транспортный самолет "дакота" британских военно-воздушных сил летел над полярными льдами у 87-го меридиана, к северу от Земли Гранта, когда его экипаж заметил на залитом солнцем льду необычное синевато-радужное пятнышко. Самолет ушел слишком далеко к северу, и это пятно не могло быть макушкой скалистого острова. Они были почти у полюса; внизу простирались торосистые льды, белые, как яичная скорлупа, лишь изредка сплошную их белизну прорезали серые и черные разводья.
Летчик со своим напарником обсуждали по внутреннему телефону, не спуститься ли ниже, чтобы получше разглядеть это непонятное пятно. Высота была небольшая - 2700 метров. Самолет шел, не меняя курса вдоль параллели, потому что в фюзеляже сидел геофизик и занимался сложными магнитными измерениями. Задание было важное. Летчик не хотел мешать его работе, а она требовала, чтобы самолет точно выдерживал курс, высоту и график полета.
Сначала летчик решил, что синее пятно на льду - лежбище тюленей. Второй пилот в этом сомневался. Тогда они вызвали своего пассажира, метеоролога Руперта Ройса, считая, что он лучше знает Арктику. Он провел лето на метеостанции острова Мелвилл и возвращался домой. Может быть, он догадается, что это такое. Но они отлетели уже слишком далеко, и пятно почти скрылось из виду, потонув в слепящем голубоватом блеске полярного льда.
- Нужны сотни тюленей, чтобы получилось такое пятно, - прокричал Ройс в телефон летчику, - и то, если они собьются как сельди в бочке.
Столько тюленей? Это казалось маловероятным - но тогда откуда же могло взяться странное пятно среди бескрайней ледяной пустыни? Самолет шел прежним курсом: полярное небо на высоте в две тысячи семьсот метров - не совсем подходящее место для того, чтобы предаваться праздному любопытству. И все же там внизу синела не тень. И не вода, не лежбище тюленей.
- Надо посмотреть поближе, - настаивал метеоролог.
Но пилоту приходилось считаться с геофизиком и его приборами. А главное, неизвестно было, какая ждет их на западе погода. Сильная магнитная буря в атмосфере нарушила связь, и их коротковолновая рация не работала. У семьдесят второго градуса западной долготы самолет должен был повернуть на юг, к американской базе Туле, и летчик не хотел валять дурака и опаздывать.
- Сделай хоть круг, Джек, - упрашивал второй пилот. - Спустись пониже…
Пожав плечами, командир согласился, сказал в микрофон штурману и геофизику, что меняет курс, и, не слушая их протестов и ругательств, отключил автопилот, медленно, чтобы не заглох мотор, сбавил газ и начал поворачивать назад.
Косые лучи солнца ударили а поцарапанное стекло кабины. Они преломились в стекле, на миг в кабине словно повисла ослепительная радуга, и люди увидели внизу неестественно-белое покрывало снега. Синее пятно скрылось из глаз, но летчик повернул самолет еще немного. Пятно появилось снова, на этот раз с правой стороны. И снова ослепительный сноп солнечного света ударил в стекло кабины, но пятно было отчетливо видно.
- Не тюлени, - крикнул метеоролог Ройс.
- Похоже на лужу масла, - сказал кто-то.
- Это самолет, - взволнованно закричал второй летчик. - Смотрите! Кругом обломки.
- Тихо, - хмуро оборвал их летчик. - Давайте без крика.
Но они не могли с собой совладать. Самолет пошел на снижение. Пятно, которое они заметили сверху, оказалось тонким слоем масла, разлитым по льду: вероятно, взорвался масляный бак. А посреди лежали останки самолета - серебристая с желтым и красным полоса; обломки торчали из рыхлого снега, как стволы мертвых деревьев.
Но и это было не все.
Они снова развернулись, снизились и теперь ясно увидели человеческие тела - два черных мешка, нелепо воткнутых в снег.
- Они здесь недавно, - снова закричал Ройс. - Их даже не замело.
Летчик, ни на кого не обращая внимания, снова сделал вираж и повел самолет над самыми зубцами торосов. Он знал, как коварно ведет себя арктический воздух в цилиндрах моторов, и поэтому, не сбавляя газа, шел на крейсерской скорости. На этот раз они увидели человека, который все еще был пристегнут к креслу. Его выбросило из самолета; он лежал с открытыми глазами, привалившись к приборной доске, глядя вверх, и поворачивал голову им вслед, словно боясь потерять их из виду.
Выбора у них не было: человек, правда, едва жив, но этого было достаточно. Летчик снова набрал высоту; они кружили в воздухе, пытаясь прийти к какому-то решению. Вокруг, по меньшей мере на сотню километров, простирался паковый лед, изборожденный торосами и разводьями. Вертолет смог бы приземлиться здесь, но ближайшие вертолеты были в Туле, в пятистах километрах, - сюда, так далеко, они не летают. А до ближайшего человеческого жилья было не меньше трехсот километров.
Что же до раненого - кто бы он ни был, он вряд ли сможет один дождаться помощи. Раз так - вопрос решался сам собой. Прыгать, по-видимому, должен был Ройс, - правда, он возвращался домой, но ему удалось убедить своих спутников, что он среди них самый опытный. За штурвал сел второй летчик; они продолжали кружить, второпях решая, что и как сбросить на льдину.
Битый час ушел на то, чтобы собрать парашютные мешки, спасательное снаряжение и аварийный запас продовольствия, затем в несколько приемов все это было выброшено за борт.
- Сбрасывайте все, что есть, - требовал Ройс.
И вниз полетела даже легкая резиновая лодка, хотя, сбрасывая снаряжение, они видели, что половина парашютов не раскрылась. Командир снова занял место у штурвала, а Ройс надел жилет и брюки на гагачьем пуху, потом брезентовую куртку, подбитую толстым искусственным мехом, и поверх - летный стеганый комбинезон. В свой вещевой мешок он уложил мелочи, которые могли ему понадобиться, - аптечку, секстант с уровнем, таблицы, счетную линейку и карту, на которой со слов штурмана он отметил координаты. Парашют Ройса пришлось укладывать заново: он был уложен в сырой Англии, смерзся и мог отказать. Команда проводила Ройса до двери, штурман надел на него парашют.
Летчик выпустил закрылки, медленно подошел к месту катастрофы и отдал в микрофон команду прыгать. Ройс шагнул в пустоту за открытой дверью и закашлялся, вдохнув ледяной воздух.
Летчик сделал еще круг, чтобы убедиться, что Ройс приземлился благополучно, и, когда тот, не успев еще выпутаться из парашютных строп, помахал рукой, летчик убрал закрылки и повернул на юг, к американской базе Туле.
Глава вторая
Внезапное переселение на полярную льдину не вызвало у Руперта Ройса особого подъема - он никогда не был искателем приключений.
Впрочем, нельзя сказать, чтобы его привлекало и скучное однообразие жизни, без тревог и потрясений. Он был единственным сыном очень богатых родителей. Отец его, правда, не имел отношения к Роллс-Ройсам, но происходил из династии крупных кораблестроителей, судовладельцев и фрахтовщиков. Тем не менее Руперт - любитель жизненных экспериментов, склонный к теоретизированию, - после войны отказался от положенной ему доли семейного капитала, решив, что деньги погубили его родителей и вот-вот погубят его самого, так как жить спокойно и счастливо можно лишь тогда, когда работаешь ради хлеба насущного.
Отец его, человек суетный, раздражительный, ленивый, но в общем благожелательный и щедрый, появлялся в Англии редко - в промежутках между долгими и бесплодными поездками на юг, на запад и на восток, которые он совершал под предлогом осмотра своих складов в Шанхае, каучуковых плантаций в Малайе или еще чего-нибудь в Чили, Японии и Австралии. У семьи и правда были там деловые интересы. Но по большей части путешествовал он, когда его одолевало отвращение к Англии или просто смутная тяга к странствиям, и причины эти казались Руперту такими незначительными, что он в них не вдавался. Даже в своих порывах отец был ленив. Умер он от туберкулеза в Пенанге, один, на душной, насыщенной субтропическим зноем веранде, плача (как писали сиделки) оттого, что умирает вдали от семьи. Это было в 1936 году.
Мать пережила его смерть спокойно. Теперь ей шел шестьдесят шестой год, но она тщательно за собой следила, хорошо сохранилась и выглядела самое большее на пятьдесят. С Рупертом она обходилась небрежно-ласково и совсем им не интересовалась.
Ни одного дня в своей жизни родители Руперта не работали, им даже в голову не приходило, что они должны работать. Вся беда была в деньгах. Руперт был уже почти взрослым, когда он понял - без чьей-либо помощи, - что именно в этом несчастье его семьи, вернее, причина того, что семьи у него в общем-то нет. Люди небогатые думают, что деньги приносят покой и счастье; а в его семье богатство лишь помогало убивать время; этим родители занимались постоянно, всю жизнь, и занятие это было неблагодарным, потому что сама жизнь теряла всякий смысл. Руперт рос сам по себе и долго не мог понять, в чем корень зла, сам едва не став жертвой ого бессмысленного существования.
В двенадцать лет его послали в Итон - единственное твердое и согласованное решение родителей за всю его жизнь. Они объясняй об этом так, будто поступить в Итон было столь же естественно, как родиться на свет божий, хотя занятия во французской начальной школе (а это все, что было у Руперта за плечами) едва ли могли ему дать то знание английского языка, какое требовалось, чтобы попасть в привилегированное учебное заведение.