Глава седьмая
Ветер утих; долгая, вязкая тишина заполнила их убежище, на потолке собиралась влага, капли негромко барабанили по полу.
- Фонарь снова потух, - сказал Водопьянов, когда Руперт проснулся. Он объяснил, что не мог дотянуться до керосинового бака и налить фонарь.
Мерцал подслеповатый огонек примуса, каким-то чудом разожженного Алексеем. Руперт с трудом, как будто из глубокого темного колодца, выкарабкался из сна. Он проспал двое суток.
- Только бы опять не заснуть, - устало сказал он в холодную темноту. Сначала он подумал, что угорел, но потом сообразил, что для этого в кабине слишком дует - в наветренной стороне много мелких дыр и щелей. Тогда он решил, что, вероятно, схватил воспаление легких, потому что каждое движение требовало от него неимоверных усилий и при каждом вздохе к горлу подкатывала тошнота.
- Не спите, держитесь, - послышался в тишине, среди желтой тьмы голос Водопьянова. - Ведь вам не так плохо, Руперт! Вам лучше? - громко подбадривал он.
Руперта клонило ко сну, ему снова хотелось провалиться в пустоту, в темный, холодный, глухой мир, из которого он только что выбрался. Он видел Водопьянова - смутную, уродливую тень, а под ней - неуклюжие очертания койки. Он представил себе все это со стороны и горько усмехнулся: два человека замурованы в тесной и одновременно огромной вселенной своей конуры, а снаружи, за тонкой металлической стенкой простирается застывший мир, и всего б каких-нибудь ста шагах от них - небытие, предвечное ничто, сто шагов - и они навсегда исчезнут в тихо стонущей беспросветной ночи, в дымно-сером снежном просторе, уходящем к далекому, безжизненному горизонту.
- Вам надо встать, - понукал его Водопьянов.
- Да, я знаю, - пробормотал он беспомощно.
Мысль, что ему придется вылезти из своего грязного, но теплого мешка, привела его в ужас. Чудом будет, если ему вообще удастся встать. Нет, надо все-таки одеться, принести снегу, наполнить керосином фонарь и примус.
Прошла минута, другая.
- Вы должны встать, - не отступался Водопьянов. - Давайте, Руперт. Поднимайтесь, ну! Нехорошо, что вы лежите.
Руперт встал. Его злили настойчивые уговоры русского.
- Ладно, ладно, - сказал он с досадой.
- Вот так-то лучше, - одобрил Водопьянов.
Руперт вылез из мешка, надел полуистлевшее белье, рубашку, куртку, носки; он чувствовал себя совершенно разбитым. Потом он заправил примус и фонарь, зажег фонарь, взял жестянку, в которой растапливал снег, и вышел в заваленный тоннель. Ноги его не держали, и он сел.
- Руперт!
- Да замолчите, черт вас дери! - крикнул он в ответ.
- Встаньте! - свирепо заорал Водопьянов. - Не сидите там. Эй! Ройс, вставайте! Вставайте, слышите вы?!
В его голосе не было страха, он звучал властно, и Ройс знал: русский хочет его спасти. Он прирожденный спаситель, этот русский, - Ройса рассмешила эта идиотская ситуация.
Он попробовал воткнуть лопату в снежную стену тамбура, но снег смерзся. Он ударил в другом месте - стена не поддавалась. Он слишком ослаб. Снова и снова пытался он отковырнуть хоть немного снега для питья, но снег слежался, затвердел; у Ройса пропала охота смеяться. Он всхлипывал от изнеможения, тщетно силясь всадить лопату в стену, и в конце концов наткнулся на мягкий снег - там, где раньше была дыра.
- Слава богу, - сказал он, по щекам его текли слезы. - На этот раз обошлось.
Вход в тамбур был завален снегом, все это Ройса не так уж пугало, хотя для того, чтобы пробить снеговую стену, ему еще придется основательно попотеть. Он наконец наковырял полную банку снега и вместе с фонарем унес ее в фюзеляж.
- Нас засыпало, - сообщил он Водопьянову.
Больше он ничего сказать не успел, у него вдруг закружилась голова. Он опустился на спальный мешок, стараясь преодолеть подступающую дурноту и больше всего боясь лишиться чувств, цепляясь за свое гаснущее сознание с отчаянием человека, которого вот-вот затопчет толпа. И как черная, бесформенная, многоликая толпа, на этот раз навалилось на него, грозя поглотить, обморочное забытье - и все-таки он отбился.
- …фонарь, - услышал он настойчивый голос Водопьянова. - Вы угорели…
- Что? - произнес он.
- Вы, наверно, угорели, - повторил Водопьянов. - Вас шатает, как при угаре. Вам плохо? Тошнит вас?
- Ослаб… - с трудом выговорил Ройс. - Я здорово ослаб.
- Это окись углерода, - твердил Водопьянов, убеждая его встать.
- Да отвяжитесь, - огрызнулся Ройс скорее устало, чем сердито. - Откуда тут взяться окиси углерода.
- Не отвяжусь. Встаньте…
Но Ройс подняться не мог. Спорить с Водопьяновым он тоже был не в силах. Все это слишком сложно. А может, это и правда угар? Чушь. Из щелей в наветренной стене тянет, как из трубы. Почему не угорел Водопьянов?
- Я ближе к тамбуру, - объяснил Алексей. - Я лучше… - Он не мог подобрать английского слова и начал сначала. - У меня больше сопротивляемость. Понимаете? - продолжал он с докучной обстоятельностью.
- Здесь у нас свежего воздуха хоть отбавляй, - сонно возразил Руперт.
- А я вам говорю, что его здесь не хватает, - упорствовал Водопьянов. - Нужна вентиляция. И вы немедленно займитесь ее устройством.
Но как проветрить кабину и не выстудить ее?
Температура внутри была ниже нуля. Если пробить дыру, станет еще холоднее. Но Ройса стошнило, и эта тошнота - сухая, мучительная - была верным признаком отравления угарным газом, тем самым, от которого (как хорошо это помнил Руперт) в Арктике погибло больше людей, чем от холода.
- Наверно, вы правы, - произнес он заплетающимся языком.
- Что вы сказали? Встаньте! Ради бога, встаньте, Руперт!
- Вы, наверно, правы, - медленно повторил Ройс, пытаясь уяснить себе, откуда взялась эта новая опасность.
Наконец он сообразил: они не догадались загасить примус и фонарь, которые отравляли воздух. Это было бы все равно, что погасить последние проблески жизни в их грязной и темной норе. Руперт опять встал, подчиняясь властному голосу Водопьянова.
- Знаю! Знаю! - бросил он раздраженно.
И он действительно знал, что надо делать. Водопьянов советовал прорубить топором дыру в подветренной стене и потом чем-нибудь ее завесить, но Руперт понимал, что при этом создастся прямая тяга воздуха и ледяной сквозняк мгновенно выстудит кабину, - им владела неистовая, суеверная ненависть к холоду.
- Будет слишком холодно, - буркнул он в ответ. - Не годится.
Он взял топор и начал отрывать алюминиевый желоб, в котором были проложены провода и кабели. Желоб вел в дальний конец фюзеляжа, который в свое время Ройс забил снегом. Слабыми руками он дергал желоб, выбивался из сил, падал. Потом снова вставал и снова дергал и, оторвав метра два или три. лег отдохнуть. Голос Водопьянова вывел его из смутного забытья.
- Нельзя так, - произнес Руперт вслух. - Нельзя распускаться.
Им опять овладело дурашливое легкомыслие, его разбирал смех, он сел и начал рассказывать Водопьянову, как бы посмотрела на все это его жена.
- Она ни капли на меня не похожа. Джо не любит задумываться над мрачными сторонами бытия. Сложности не по ее части. Она смотрит на жизнь просто. В каком-то смысле это, может, и неплохо, но вся эта история показалась бы ей ужасной глупостью, уж можете мне поверить. - И он бессмысленно захихикал. - Хотя…
- Сейчас не до этого, - оборвал его Водопьянов. - Принимайтесь за дело. Встаньте и продолжайте то, что начали. Эх, если бы я мог двигаться! - беспомощно вздохнул он.
- Ну-ка! - подстегнул себя Руперт. - Давай шевелись…
Он возвратился к желобу. У него созрел чудесный план, совершенно ясный. Он разрежет желоб пополам и свяжет оба куска проволокой так, чтобы вышло колено. Потом пробьет дыру в подветренной стене, просунет в нее трубу, выйдет из фюзеляжа, взберется наверх, укрепит снаружи трубу, и получится прекрасная вентиляция без большой потери тепла…
Он принялся рубить желоб.
- Стойте! Стойте! - закричал Водопьянов.
- Ну, чего вам? - спросил он.
- Что вы делаете? Вы крушите свою постель, а там, глядишь, и ногу отрубите…
- Ничего, ничего, - пробормотал Руперт.
Только теперь он увидел, что желоб лежит на его спальном мешке, а мешок уже изрядно испорчен. Рука с топором повисла в воздухе.
Руперт оглянулся на Водопьянова, который, чуть не падая с кровати, пытался ухватиться за желоб.
- Чего вам надо? - рассердился Ройс.
- Вы не соображаете, что делаете, - ответил Водопьянов. - Бросьте топор, Руперт! Бросьте, ну!..
Руперт остановился, подошел к измученному, беспомощному Водопьянову, сел с ним рядом и начал объяснять, какую он хотел соорудить трубу. Ну, чего Водопьянов привязался к топору?
- Право же, нечего волноваться! - Руперт добродушно посмеялся над Алексеем.
Он, спотыкаясь, ходил по фюзеляжу и слышал словно издалека голос Водопьянова, что-то кричавшего ему о примусе. Несколько раз он упал, но превозмог слабость и приступил к выполнению второй части плана: начал рубить дыру в стене. Только бы не ошибиться и проделать дыру именно в подветренной стороне. Он ничего не видел. В кабине было слишком темно. Но он был уверен, что все идет правильно. Он рубил по стене то здесь, то там, падал, поднимался и снова принимался рубить. Надо кончать это дело. Скорей, скорей…
- Правильно я рублю? Да? - спросил он Водопьянова, который ничего не говорил ему и только беспомощно присутствовал при том. как Ройс калечит фюзеляж.
Размахнувшись изо всех сил, Ройс нанес сокрушительный удар и пробил стену; не удержавшись на ногах, он свалился, как куль, и теперь лежал молча, с открытыми глазами, радуясь своему успеху. Успех ли это? Он не был уверен. Повернувшись на бок, он услышал встревоженные крики русского.
- Ничего! - по-русски же умиротворяюще прошептал Руперт и упал без сознания…
█
Водопьянов понимал, что ему нельзя терять голову, как бы ни было страшно то, что произошло. Несколько мгновений он лежал неподвижно, раздумывая, что предпринять. А что он мог предпринять? Он даже не знал, жив ли Руперт. Англичанин, нелепо скорчившись, лежал возле дыры, через которую в кабину врывался холодный ветер. Прежде всего, решил Водопьянов, надо добраться до Руперта и выяснить, что с ним. Если он мертв, тогда конец.
- Ну, друг, давай! - скомандовал он себе грустно. - Пошли!
Но человеку с парализованными ногами гораздо легче приказать себе "пошли!", чем выполнить этот приказ.
Водопьянов скатился с кровати, чуть не опрокинув фонарь. Он закричал, боясь потерять сознание от боли, его жгло изнутри, словно ему угодило в живот раскаленное ядро, он лежал ничком, чувствуя, что не в силах перевернуться на спину. Если бы его хоть немного слушались ноги! Он напряг всю свою волю. От мучительной натуги тело его покрылось испариной. По щекам текли слезы. В ярости он громко проклинал свои ноги. Они были тут, но он не мог пошевелить ими. Он им приказывал двигаться, но они ему не подчинялись.
- Черт! У, черт! - простонал он в отчаянии и закрыл глаза. Но уже через минуту он приподнял голову и впился глазами в англичанина; тот лежал по-прежнему неподвижно, похожий в своей неуклюжей парке на лохматую, свернувшуюся калачиком собаку, Водопьянов был одет только до пояса; остаться на металлическом полу значило для него замерзнуть, тем более что ноги его потеряли всякую чувствительность.
Ухватившись за спальный мешок Ройса, он попробовал подтянуться вперед, но мешок пополз к нему. Он никак не мог найти точки споры, все сдвигалось с места, все куда-то ползло. Даже коврик на полу. Водопьянов оттолкнул его в сторону и опять попытался подтянуться, но пальцы скользили по промерзшему гладкому металлу пола. Наконец, он уцепился ногтями за заклепки.
Будь он хоть немного крепче, ему бы далось это легко, но он был слаб, как ребенок, и когда наконец он подобрался к Ройсу, силы окончательно покинули его. Несколько минут он лежал неподвижно, вдыхая холодный воздух, врывавшийся сквозь пробоину в стене фюзеляжа.
- Эх, Алексей, - с горечью прошептал он. - Невезучий ты человек.
Он подтянулся еще немного и стал тормошить англичанина; спутанные волосы и борода у Ройса смерзлись, как кора.
- Вы живы? - кричал он.
Руперт был жив, он дышал. Глаза его были полуоткрыты, а длинная, стоявшая торчком возле губ борода слегка шевелилась.
- И на том спасибо, - пробормотал Водопьянов, сам не зная, кого благодарит.
Скорее всего англичанина, от которого теперь зависела его, Алексея, жизнь.
Но Руперта надо было засунуть в спальный мешок, и Алексей начал работать сначала руками, потом головой и, наконец, зубами: он толкал, подтягивал, ворочал с боку на бок бесчувственное тело Ройса. Это была адова работа - поднимать и передвигать обмякшее огромное тело англичанина. На самом деле Руперт был худ и легок, но Водопьянову он сейчас казался гигантом. Гигантом…
Он сам не знал, как ему это удалось и сколько заняло времени, но укрыв наконец Ройса, он так обессилел, что не мог шевельнуть и рукою для собственного спасения. Он был выжат до капли.
- Минутку полежу… Одну минутку. - прошептал он.
Но он поборол опасное искушение и пополз к своей кровати. Стащив вниз спальный мешок, он влез в него (с великим трудом, головой вперед, но все же влез) и лежал там, то проваливаясь в темноту, то приходя в себя и бормоча какую-то бессмыслицу, а через секунду снова погружаясь в безмолвие неосязаемого и страшного мира, в чугунное забытье.
Он почти заглянул туда, откуда нет возврата, и теперь спал мертвым сном.
█
Они просыпались и засыпали снова.
Один раз Водопьянов кое-как приготовил кашу из овсяной крупы с бульонными кубиками и съел ее прямо из банки; Ройса он не смог разбудить и, улегшись обратно, стал думать о своей жене и о детях, которых у него не было. Впрочем, когда-то у него была дочка.
- Нет, - печально вздохнул он, - больше не будет Водопьяновых.
Нина снова выйдет замуж. С каждым днем она будет все реже и реже его вспоминать. Собственно, то, что он еще жив, - чистая случайность, его уже давно считают погибшим, горе Нины, наверно, утихло. Время взяло свое, и он вычеркнут из ее жизни.
Но он знал, что на самом деле это не так. Они были слишком близки, слишком нуждались друг в друге, слишком много значили друг для друга, чтобы это могло быть правдой. Пройдет еще немало времени, прежде чем она сможет его забыть. В сущности, он должен выжить хотя бы ради того, чтобы избавить ее от этого горя, уберечь от этого несчастья.
"Знаешь, Нина, - говорил он ей мысленно, - не выходи больше замуж за летчика. Летчики слишком чаете и слишком далеко уезжают. Они всю жизнь ходят по краю пропасти. И всю жизнь мечтают о доме, хотят жить на одном месте в тепле и уюте. Но мечта эта никогда не исполняется".
Он вздыхал и желал ей счастья. Молодого мужа и детей. Ей давно бы надо иметь сына или снова дочь, живую и красивую. Единственное достояние, которое он мог бы завещать будущему. Он так любил свою умершую Галю и детей, которые у него уже никогда не родятся!
Он повернулся к англичанину, чтобы посмотреть, не пришел ли тот в себя.
- Руперт!
Но Ройс не очнулся. Он только зашевелился и ничего не ответил.
Водопьянову вдруг захотелось поговорить, сейчас он был бы рад рассказать Руперту свою жизнь - как знать, может, она подходит к концу, а конец легче встретить, вспоминая, что ты жил не напрасно.
Но вдруг до него донеслись какие-то звуки - неясные, будто с того света.
Ветра снаружи не было, а если он и дул, то очень слабо. Из-за стены слышался сухой, то и дело замиравший, но неумолчный шорох зернистого снега. К шороху примешивались другие шумы. Тихо жужжал примус, поскрипывал и кряхтел фюзеляж, а иногда вдалеке гулко лопался и трещал лед.
Но теперь Алексей был уверен, что снаружи доносится еще один, хорошо знакомый ему звук: далекое гудение самолета.
Водопьянов узнал его сразу. Он прислушался: сомнений быть не могло - самолет!
- Самолет! Господи, самолет! - закричал он. - Самолет над нами! Руперт! Проснитесь, проснитесь! - кричал он по-русски.
Руперт не шевелился. Он слегка застонал, словно желая показать, что слышит, но глаз не открыл.
Гудение самолета приближалось, и Водопьянов пришел в неистовство. Завороженный, боясь, что этот нарастающий шум, этот голос надежды в любую секунду умолкнет, Алексей подполз к Ройсу и, дергая его за волосы и бороду, снова закричал:
- Проснитесь же! Самолет! Над нами летит самолет! Да проснитесь же, Руперт, слышите! Ради ваших детей, проснитесь!
Алексей перегнулся и укусил Ройса за ухо.
Ройс завозился, разлепил вспухшие веки. Он бессмысленно смотрел на Водопьянова, но тот снова и снова выкрикивал одно и то же слово: "Самолет!" - и Руперт наконец услышал; он с трудом выдирался из цепких объятий сна и никак не мог сообразить, что делает около него этот русский и почему у него такое дикое, искаженное лицо.
- Одевайтесь и бегите на лед! Скорее! Надо подать им сигнал. - Водопьянов немилосердно тряс и колотил его, но Ройсу это исступленное лицо по-прежнему представлялось чем-то призрачным, нереальным. Алексей от волнения перешел на русский, но тут Ройс сам услышал звук мотора.
- Можете вы встать? - умолял русский. - Вставайте!
В потемках сознания Руперта забрезжила мысль. Он старался удержать ее, но она ускользала.
Он все-таки встал, как в дурмане, и, раскачиваясь, двинулся к выходу, но споткнулся и упал на Водопьянова - тот заскрежетал зубами от боли. Руперт с трудом поднялся и произнес:
- Подождите… Ради бога, подождите… - Он схватил фонарь, но на пороге свалился опять. Свет погас, и Водопьянов снова застонал. Ройс лежал неподвижно и слышал, как Алексей возится рядом, перекатываясь в своем мешке: русский пытался в потемках отыскать и зажечь фонарь. Руперт изумился, когда Водопьянову удалось это сделать.
Фонарь загорелся и осветил дрожащее, потное, восковое лицо Алексея.
- Надо пробить стену и выбраться, Руперт. Я не могу.
Водопьянов лежал без сил; Руперт встал и начал бить лопатой в стену тоннеля, но смерзшийся снег не поддавался его слабым ударам. Он побрел в фюзеляж, споткнулся, упал, поднялся на ноги, нашел топор и стал рубить стену.
Самолет, видимо, шел невысоко, он гудел теперь совсем близко. Руперт рубил из последних сил и не мог пробиться наружу.
- Сильнее! - умолял Водопьянов, лежа на полу. - Если ты не выйдешь, - заклинал он по-русски, - они улетят…
Гул мотора достиг предельной силы, самолет летел, правда, не над головой, но где-то совсем рядом; Руперт рубил стену, но безуспешно.
- Не могу, - сказал он. - Бесполезно.
- Можешь, - приговаривал Водопьянов по-русски, слыша, как начинает затихать шум мотора. - Ради всего святого, давай! Руби! Это последняя надежда. Ты должен пробиться!
"Что он там лопочет?" - пронеслось в мозгу Ройса.
Русские слова не проникали в его сознание; однако он нанес еще один отчаянный удар и, на устояв на ногах, рухнул в снег. В стене зияла дыра. Остальное было просто: он встал и принялся обрубать ледяные закраины бреши. Лед крошился и отваливался кусками; образовался довольно большой проем.