Палатка была скрыта от него ледяным утесом, и Руперт даже не пошевелился. Но вдруг он почуял беду. Ему показалось, что он слышит приглушенные крики Водопьянова. Он вскочил и, разбрызгивая лужи, бросился через торос напрямик к палатке.
Он до нее не добежал. Прямо под ним над сваленной палаткой стоял, будто корова над теленком, желтовато-белый медведь и поводил длинной шеей, ворча и скаля зубы. Сам Водопьянов был где-то под этой тушей, видна была лишь его рука, вцепившаяся в мех на медвежьем брюхе; в первый миг Ройс от изумления не мог сдвинуться с место. В памяти его с внезапной отчетливостью промелькнуло множество подобных историй, они приключались и с Нансеном, и с Пири, и чуть ли не со всеми полярными исследователями.
Потом он пришел в себя, схватил большой обломок льда и швырнул в медведя, который и без того его заметил. Медведь поднял голову, новый обломок, брошенный Ройсом, попал ему в морду, он нехотя поднялся и, как-то неуклюже вывернув шею, попятился.
- Пошел! Пошел! - закричал Ройс. - Пошел вон!
Он швырнул еще кусок льда, и медведь, оглянувшись напоследок, затрусил прочь. Ройс сбежал вниз и стащил изодранную палатку с Водопьянова, спрашивая:
- Ты жив, Алексей? Ты жив?
- Конечно, - слабым голосом ответил Водопьянов, когда лицо его показалось из-под лохмотьев палатки. Оно было исполосовано неглубокими царапинами. - Ружье, Руперт. Подстрелите его.
- Сейчас.
Руперт выхватил из саней винтовку, сорвал с нее брезентовый чехол и, заряжая на ходу, бросился к торосу, за которым скрылся медведь.
Громадные медвежьи лапы ясно отпечатались на снегу, и Руперт несся' по снегу и слякоти, забыв о всякой осторожности и только удивляясь, как быстро уходит медведь. У подножия гребня он по пояс провалился в сугроб и сразу же услышал хриплое рычание. Подняв голову, он увидел медведя, который притаился наверху и скреб задними лапами, готовясь к прыжку.
Руперт вскинул ружье и выстрелил. Он не успел прижать приклад, и отдачей ему чуть не вышибло плечо. Медведь не шевельнулся, как будто выстрела и не было. Ройс снова поднял ружье и выстрелил в морду, почти не целясь; на этот раз медведь взревел и с глухим шумом свалился кубарем с тороса в снег. Какую-то секунду он не двигался, выжидая, - и Ройс тоже стоял и смотрел, словно зачарованный, - а потом с ревом заковылял прочь. Руперт перезарядил ружье, выбрался из сугроба и стал ждать удобного момента для выстрела. Но медведь уходил слишком быстро и успел скрыться за высоким торосом. Ройс стал, как обезьяна, карабкаться вверх и, взобравшись на гребень, снова увидел медведя.
Он выстрелил, и зверь упал. Когда Руперт подбежал, чтобы его прикончить, медведь поднял голову, и Руперт попятился. Но медведь только печально поглядел на него. В ту же секунду раздался выстрел. Пуля попала в шею и добила зверя.
Медведь сулил им, хоть и ненадолго, возвращение к жизни. Ройс с трудом, неумело разделал тушу, и они съели сырую грудинку.
Животное отощало за долгую зиму, но после скудных каш и концентратов медвежье мясо было для них пиршеством.
Палатка была сильно порвана, Руперт терпеливо ее зашил, и они провели ночь спокойно, почти безмятежно. Однако утром их ждала новая беда. Треснула льдина. Перед ними зияла большая полынья, затянутая тонкой ледяной коркой. С первый раз им угрожала такая непосредственная опасность.
- Надо уходить, и побыстрее, - сказал Руперт Водопьянову, который после сытного обеда и долгого сна выглядел несколько лучше.
Им было трудно решиться на этот шаг, потому что приходилось бросить почти все мясо; но Руперт знал: скоро во льду появятся новые трещины, нельзя мешкать ни минуты, иначе они могут оказаться отрезанными на этой льдине, и выбраться с нее будет нелегко. Он погрузил часть туши на сани, надрываясь, втащил туда же Водопьянова и надел лямку, но не на плечи, как раньше, а закрепил ее вокруг пояса. Он постоял немного: надо было собрать все силы, чтобы стронуть сани с места, а затем, закрыв глаза, стиснув зубы, напрягшись всем телом, дернул постромки.
█
Несколько дней безостановочного пути по слякоти измотали его вконец.
Концентратов оставалось всего на один день. Но Руперт подстрелил тюленя и ухитрился вытащить его прежде, чем тот ушел под лед. Два дня они отлеживались в палатке, сушились, ели сырое мясо и ждали.
Чего?
Они сами не знали. Лед вокруг них громко трескался, появлялись все новые и новые разводья, они тянулись порой на много километров и, если бы не лодка, оказались бы непреодолимой преградой. У Руперта уже не было сил переправляться через самую большую полынью, поэтому он проспал в своем мешке целые сутки, а проснувшись, встретился с терпеливым и пристальным взглядом Водопьянова, в котором сквозило любопытство.
- Ладно, ладно, - сказал он русскому. - Сейчас двинемся.
Как он переправит сани на ту сторону? Руперт покрыл полозья своим спальным мешком, обтянул поверху заплатанной нейлоновой палаткой и столкнул в воду.
- Потонут - туда им и дорога! - сказал он.
Сани держались на плаву, но один конец сильно перевешивал, и Руперт вытащил их обратно на лед. Желтая резиновая лодка была уже надута, гребки отвязаны, и теперь оставалось только уложить в нее Водопьянова.
- Сначала я спущу ее на воду, а потом перенесу вас, - сказал он русскому.
- Кровать не будем брать? - спросил Водопьянов.
- Придется оставить.
Процедура оказалась сложной и мучительной. Лежать в лодке было негде, и Ройс вынужден был устроить Водопьянова сидя. От нестерпимой боли Алексей потерял сознание. Руперт, не обращая на него внимания, спустил сани на воду, привязал их к лодке и залез в нее, усевшись Водопьянову прямо на ноги. Алексей привалился спиной к корме, он не приходил в себя, а Руперт греб, с трудом удерживая лодку в равновесии, когда сзади ее таранили сани.
Льдины разошлись метров на двести; на другой стороне надо было вытащить Водопьянова из лодки, но на это у Ройса не хватило сил, и он чуть не километр волок всю флотилию вдоль кромки, пока не добрался до пологого места. Там он вытянул лодку на лед и выкатил из нее Водопьянова. Он был рад, что тот еще без сознания, что его парализованная спина и бессильные ноги не могут чувствовать варварских толчков, а изможденное и бескровное бородатое лицо, ставшее в забытьи загадочным и незнакомым, словно лицо призрака, не может выразить боли.
Поднимая Водопьянова на сани, Ройс остервенело толкал, дергал и ворочал его бесчувственное тело. Потом он положил прямо на него надутую лодку, и, спотыкаясь, поволок сани по мокрому льду.
Но скоро они стали для него непосильно тяжелыми.
Он отвязал и бросил примус, керосиновый бачок, секстант с уровнем - все, кроме палатки, спального мешка, остатков тюленя, концентратов и ружья с патронами. От лыж он избавился еще раньше.
Все это он проделывал почти автоматически, и, когда перед ним открылась новая полынья, он так же машинально начал все сначала: спустил лодку на воду, покрыл полозья саней спальным мешком, натянул сверху палатку, втащил, надрываясь, тело Водопьянова в лодку - как попало, головой вперед, чуть не перевернув ненадежное суденышко и едва удержав его на плаву; под конец ему пришлось самому прыгнуть в воду, чтобы освободить лодку из-под ледяного выступа, под которым она застряла.
- Сволочь! - всхлипывая, проклинал он весь мир. - Ах ты, сволочь!
Он пересек еще одно разводье и почувствовал, что больше не сможет тащить сани. Он сбросил Водопьянова в снег, свалился сам и уснул. Проснулся он уже в темноте, когда наступила короткая ночь; одежда его примерзла ко льду. Он забрался в свой мокрый мешок, посмотрел на Водопьянова - жив ли тот - и снова уснул.
Они еще не сдались, и хотя смерть уже стояла у них за плечами, тень ее еще не упала на них.
Днем Руперт, поев сырой тюленины и бросив остатки, опять впрягся в сани. Он тащил их до тех пор, пока не очутился перед новой полыньей, такой широкой, что другой льдины не было видно в белесом сумеречном тумане - Ройс даже не знал, утро сейчас или вечер.
- Еще одна! - сказал он безнадежно. - Еще одна.
Это был конец. У них не хватало сил даже на го, чтобы разговаривать. Ройс смешал остатки концентрата и шоколада со снегом и дал Водопьянову, но тот пожевал, поперхнулся и выплюнул. Руперт даже не выругался. Он отыскал лужу, зачерпнул из нее горсть воды, размешал в ней последние оставшиеся крошки и протянул Водопьянову; тот, кивнув, проглотил эту смесь, закрыл глаза и откинулся назад. Еды больше не было.
- Еще одна, - повторил Ройс.
Но за эти сутки ему предстояло переплыть еще три Полыньи. Он увидел тюленя, выстрелил в него и промахнулся; тихо и горько оплакивал он свою неудачу; когда рядом в воде появился второй тюлень, Руперт попал в него и бросился за зверем в воду. Он вцепился в тюленя мертвой хваткой, каким-то чудом вытащил на лед, а потом встал, разделся и залег нагишом в спальный мешок, пережидая, пока просохнет одежда.
Их существование измерялось теперь уже не днями, а секундами, от вздоха до вздоха, и, проснувшись в лучах яркого, почти незаходящего солнца, Руперт лежал тихо: он открыл глаза и ждал конца, но конец не приходил, и это было странно, потому что Руперт считал, что все кончено.
Однако он по привычке поискал глазами Водопьянова, припоминая, где его вчера бросил. Он не увидел русского, но это его не встревожило. Ройс не помнил того, что случилось с ним накануне, вчерашний день выветрился из его сознания. Может быть, русский исчез еще вчера? Думать об этом было слишком утомительно, но все же он сел, огляделся и увидел Водопьянова - не в спальном мешке, а в пятидесяти метрах, на самом краю льдины.
Что он там делает? Руперт смотрел на Водопьянова, и его затуманенное сознание никак не могло объяснить, каким образом русский мог очутиться там, если он должен быть здесь; наконец, Ройс понял, что русский сам уполз туда, вот он уже перевесился через край льдины, еще миг - и он будет в воде.
- Алексей! - крикнул он.
Но было поздно. Русский, не обращая внимания на оклик, перевалился через закраину и ушел в воду.
Сердце Руперта заколотилось так, что он вскрикнул от боли. Он вскочил и, спотыкаясь, ринулся к разводью. Водопьянова еще держала на поверхности вздувшаяся одежда. В тот миг, когда Руперт наклонился, чтобы схватить его за куртку, он уже начал тонуть. Руперт потерял равновесие и свалился в воду, а вынырнув, уже не мог дотянуться до Водопьянова.
- Держись! Ради бога! - кричал он.
Водопьянов инстинктивно оглянулся, он уже уходил под воду, но Руперт успел доплыть и рвануть его к себе. Однако он бы так и не вытащил его, если бы по счастью не нащупал ногами под водой ледяной выступ. Ройс выволок Водопьянова на лед и оттащил за куртку подальше от края. Обессиленный он повалился на Алексея и, тяжело дыша, заглянул ему в лицо.
- Зачем ты это сделал? - спросил он с возмущением. - Зачем?
Но он и сам знал зачем. Чувство самопожертвования оказалось сильнее всего остального. Водопьянов решил уйти и развязать англичанину руки. И жертвовал он собой не из рыцарских побуждений, а по трезвой необходимости: выжить мог лишь один из них.
Они лежали лицом к лицу - два изможденных человека, мокрые, грязные, со спутанными бородами и свалявшимися волосами, с растрескавшимися и распухшими губами, угрюмые, жалкие и совершенно беспомощные; но в глазах их было не отчуждение, а немая поддержка. И Руперт сердито сказал:
- Мне теперь без тебя нельзя… - Он замолчал, перевел дыхание. - Не делай этого больше. Только из-за тебя я и держусь. Мог бы и сам понять…
- Со мной тебе не дойти, - тихо ответил Водопьянов.
Руперт все еще не мог отдышаться.
- Если ты сдашься, я погиб! - воскликнул он. - Только из-за тебя я держусь. Пойми же. Неужели не понимаешь?
Если Водопьянов и понял, то не подал виду - кто различит слезы на мокром лице? И что было в этих слезах? Боль, отчаяние, обида на свою горькую участь или сострадание к Ройсу, которого он обрек на такие муки, на смерть?
█
Они снова шли, и Руперт не понимал, что они - на суше. А когда наконец понял, не придал этому значения, потому что не знал, где они - на острове Бордена или острове Патрика. Все равно людей не было ни на том, ни на другом. Он даже не остановился, а дойдя до проталины на берегу, вынужден был повернуть обратно на лед. Сиял долгий арктический день, и видимость была отличная; над мысом, который Ройс огибал, поднималась вдали невысокая черная гряда холмов. Он тащил сани по мокрому раскисшему льду залива, не обращая внимания на то, как колышется этот лед под ногами, и не чувствуя сопротивления саней.
Все происходило теперь бессознательно, автоматически - и восприятие окружающего, и продвижение вперед.
Услышав собачий лай, Руперт даже не понял, что это означает. Он не знал, жив ли еще Водопьянов или умер, но по-прежнему куда-то шел.
Он снова услышал тявканье и визг собаки - быть может, даже нескольких. Он остановился, но глаза его были ослеплены блеском льда, голова кружилась от слабости, и он не понимал, где он и зачем остановился.
Опять донесся собачий лай.
Теперь это наконец дошло до его сознания, в голове что-то прояснилось, мелькнул проблеск мысли. Надо выстрелить из ружья. "Бесполезно, - нашептывал ему разум, - если там и в самом деле есть люди, они примут выстрел за треск льда". Но тот же разум возразил: "Значит, надо стрелять снова и снова".
Винтовка висела у чего за плечами, он снял ее и надавил на спуск. Она была не заряжена. Где патроны? Он порылся в карманах, но и там патронов не оказалось. Он подошел к саням, нашел в ногах у Водопьянова коробку, обернутую грязной тряпкой, вставил в магазин обойму и расстрелял ее, патрон за патроном.
- Все равно без толку, - сказал он вслух. - Надо сообразить, в какой они стороне.
И уже не отдавая себе отчета в том, что делает, забыв, что он впряжен в сани, Ройс двинулся вперед. Неожиданно натянувшиеся постромки опрокинули его на спину. Он встал и, все так же бессознательно налегая на лямку, с трудом сдвинул сани с места и повез их назад к острову, на береговой пед, откуда доносился собачий лай. Лают ли полярные лисы? Кто, кроме собак, может издавать этот странный, полный жизни звук?
"Только собаки. Больше некому", - сказал он себе.
Он подвез сани к берегу, выволок их на лед, но, наехав на песок и гальку, они сразу же застряли. Он повернул и заметил впереди что-то мельтешащее, серое, однако глаза его, пораженные снежной слепотой, ничего не могли различить.
Что там? Ленивый и равнодушный медведь, который теперь-то уж их убьет?
Почему же их несколько? Пять или шесть каких-то фигур приближались к нему, но не со стороны острова, а с моря, откуда пришел он сам. Он опять повернул и потащил сани и, когда увидел, что это люди - три человека с собаками и санями, - не остановился, а продолжал идти им навстречу. Остановился он только тогда, когда услышал их голоса. Люди что-то кричали ему, размахивая руками.
- Да, да, да, - пробормотал он.
Он стоял и ждал, не веря своим глазам; потом окинул взглядом ледяной простор вокруг, далекую линию горизонта, остров с грядою холмов и снова увидел приближающихся людей и собак.
Все еще не решаясь поверить в чудо, он натянул постромки, и согнувшись, свесив голову, потащил сани дальше. Просветление наступило, когда чья-то рука схватила его за плечо, заставив остановиться, а громкие человеческие голоса зазвучали над самым ухом. Он поднял глаза и увидел непривычно скуластые лоснящиеся лица.
- Что ж, - сказал он спокойно. - Много бы я теперь не прошел.
Он всматривался в них - это были эскимосы; "нет ничего постыдного в том, что тебя спасли эскимосы", - сказал он себе.
- Во всяком случае теперь, - произнес он вслух, когда они выпрягли его из саней, - это, наверно, не имеет значения. - Тем не менее, когда они начали усаживать его на свои нарты, взволнованно и оживленно о чем-то переговариваясь, он попытался их отстранить: - Не беспокойтесь. Я могу идти сам…
Но им было лучше знать, и они устроили его на нарты; Ройс сидел, неопределенно улыбаясь, пока они возились с другими санями, перепрягали собак, перемещали грузы, спорили по-эскимосски, оглядываясь на него с изумлением и недоверчивым любопытством, которое Руперту, все же сохранившему какую-то ясность мысли, казалось вполне понятным.
- Странное дело, - проговорил он.
Но того, что было дальше, он уже не видел.
Часть вторая
Глава двенадцатая
Что же все-таки произошло?
Его подобрали зверобои с арктического судна, принадлежавшего эскимосам из Исаксена. Преследуя добычу, они забрались далеко на север в полярные льды. Эскимосы нашли его, когда били тюленей. Они отвезли его на остров Мелвилл, куда английская авиация послала самолет, чтобы доставить Руперта (и то, что оставалось от Водопьянова) на американскую базу в Туле. Поначалу он еще держался на ногах и даже весело шутил - внезапное спасение от гибели опьянило его; но по мере того, как интерес к нему разгорался, шумиха возрастала и его героическая эпопея получала все большую огласку, организм его стал сдавать - наступила реакция. В Туле, где американцы держали его и тяжелобольного Водопьянова в госпитале с кондиционированным воздухом, он был уже не в состоянии подниматься с постели. Больничная обстановка его угнетала. Голая, сверкающая белизной палата напоминала ему ледяную пустыню, из которой он только что выбрался. Несмотря на безупречно внимательный и даже дружеский уход, он просил поскорее отправить его на родину.
Но при всем том это было возвращение к нормальной жизни, и он радовался ему, как ребенок; он никак не мог привыкнуть к тому, что он вновь среди людей; общение с ними согревало его душу; он просил сиделку читать ему вслух заметки и статьи из американских журналов о международных событиях, происшедших за те семь месяцев, что он пробыл во льдах. Он мог бы читать и сам, но врачи уверяли, что чтение вслух - прекрасный метод лечения; и вот молодые резковатые голоса с американским акцентом рассказывали ему о поединке Рокфеллера с Гарримзном в борьбе за пост губернатора штата Нью-Йорк, читали пространные отклики на сенсационный съезд коммунистической партии в Советском Союзе, вежливо, но сухо сообщали о поездке Макмиллана в Москву и о том, что человек по имени Кастро захватил Кубу.
- Ну, я, кажется, не очень много пропустил, - заключил Руперт. - И мир все тот же, и тревоги у него те же.
Он говорил по радио с Джо - их слабые голоса, заглушаемые треском и шипением, едва прорывались навстречу друг другу из разных концов света.
- Но если ты здоров, приезжай немедленно! - убеждала Джо.
Легко сказать! Ему самому было невтерпеж в этом американском госпитале, где целый день кто-то стоял с занесенным над ним шприцем. Он заявил английскому военному летчику, присланному навестить его, что хочет лететь домой на первом же самолете и без всяких проволочек.