- Тогда, по крайней мере, возьми и мою - чтобы можно было менять.
- С удовольствием, - сказал Том.
Итак, Бенни отдал Тому свою рубашку, но Том не стал носить ее в очередь со своей, а надел поверх. Две тенниски - одна на другой. Он стал подходить ко всем и просить, чтобы мы принести ему наши тенниски. Джим Джеккерс не упустил случая услужить, и скоро Том ходил уже в трех рубашках.
- Линн Мейсон начинает задавать вопросы, - сказал Бенни.
- Я горжусь компанией, - ответил Том.
- Но чтобы три сразу?
- Ты не знаешь, что у меня на сердце, - сказал Том, три раза стукнув кулаком по логотипу компании. - Я горжусь компанией.
Иногда сверху у него была зеленая рубашка, иногда - красная, иногда - синяя. Позднее мы выяснили, что это он засунул суши-ролл за книжный стеллаж Джо. Он много чего выделывал - например, перенастраивал все приемники на другую волну, делал порнографические скринсейверы и оставлял свое семя на полу в туалете на шестидесятом и шестьдесят первом. Мы знали, что все это его рук дело, потому что, когда Тома уволили, станции в приемниках перестали перенастраиваться, а уборщицы больше не жаловались в администрацию.
Это была эпоха бесплатных раздач и всевозможных цацек. Мир тонул в интернетовских деньгах, и мы имели в них свою справедливую долю. Мы настаивали на том, что дизайн логотипа не менее важен, чем качество изделия и система дистрибуции. "Высокий класс" - так мы описывали наши дизайны логотипов. "Кустарная работа" - так мы говорили о дизайне логотипов, разрабатываемых другими агентствами, если только они не делали по-настоящему отличные логотипы, и тогда мы склонялись перед ними, как древние майя перед своими языческими богами.
Мы тоже считали, что это будет всегда.
ВХОДИМ В НОВЫЙ ВЕК
1
Сокращения - Последний час Тома - Трагедия Джании Горджанк - Спад и Крайние меры и Разговоры о Томе - Жуткие фотографии - История кресла Тома Моты - Прогуляться по-испански в коридоре - Сандерсон - Два е-мейла - История кресла Тома Моты, часть 2-я - Благотворительный проект - Остаточная кислота - Линн Мейсон
Нам предстояла череда сокращений. Слухи о них ходили уже несколько месяцев, но теперь об этом объявили официально. Счастливчики, у которых были для этого хоть какие-то основания, могли подать в суд. К ним относились черные, престарелые, женщины, католики, евреи, геи, толстые или инвалиды. Всем нам в свое время приходилось давать показания в суде. Мы ждем, что нас вызовут для дачи показаний в связи с делом Тома Моты, а в том, что такой судебный процесс состоится, у нас нет ни малейших сомнений. У него для этого нет никаких оснований, если только в список не включить еще и характеристику "козел". И это не пустые разговоры. Его бывшая его просто ненавидит. Суд ограничил его в правах. Он не может встречаться наедине с двумя своими малолетними детишками. Его жена уехала в Феникс, чтобы быть от него подальше. Мы бы не стали называть Тома козлом, если бы не достигли на этот счет полного согласия. Амбер Людвиг возражает против такого именования, потому что она возражает против всяких ругательств, после того как забеременела, но на самом деле это определение точно ему подходит, а Амбер, скорее, даже не против - она просто воздерживается.
Когда Том узнал, что его решили выпереть, он надумал вышвырнуть в окно свой компьютер. В это время к нему зашел Бенни Шассбургер. Бенни вовсе не был закадычным дружком Тома, но он иногда мог сходить с ним на обед, а потом все рассказать остальным. Слух о том, что Тома уволили, разошелся быстро, и именно Бенни отправился к Тому. Он сказал, что Том шагает туда-сюда по кабинету, как заключенный, только что посаженный в камеру. Он сказал, что вполне может себе представить, какой видок был у Тома, когда тот вечером отправился в свой напервилльский дом с алюминиевой битой, и пришлось вызывать полицию, чтобы он чего не натворил. Мы никогда прежде эту историю не слышали. Нам пришлось тут же, на месте, прервать рассказ Бенни о последнем часе Тома, чтобы он рассказал историю об алюминиевой бите. Бенни был просто потрясен тем, что мы ее никогда не слышали. Он-то был уверен в обратном. Нет, мы не слышали.
"Идите в жопу, - сказал он. - Всё вы прекрасно слышали".
Нет, не слышали. Эти разговоры всегда так происходили.
И тогда Бенни рассказал нам историю об алюминиевой бите, а потом - историю о последнем часе. Обе истории были хороши, и на них мы убили добрый кусок рабочего времени. Некоторые из нас не прочь убить толику рабочего дня, а другие потом испытывают угрызения совести. Но независимо от личных чувств за потраченное время, так или иначе, нужно отчитываться, а потому все списывали на клиентов. К концу финансового года набиралась изрядная сумма, которую наши клиенты платили нам за то, что мы сидели и трепались, а они потом эти расходы относили на вас - на потребителей. Такова цена бизнеса, но некоторые из нас задавались вопросом: а не предшествует ли это близкому концу, так же как чрезмерное расточительство предшествовало падению Римской империи. В стране крутилось столько денег, что их маленький ручеек дотекал даже до нас, позволяя нам жить среди одного процента самых богатых людей мира. Эта радость была долгой, пока не настала эпоха сокращений.
Том хотел вышвырнуть свой компьютер в окно, но при этом желал убедиться, что тот разобьет стекло и приземлится внизу на улице. Он возился под столом - вытаскивал шнуры.
- Мы на шестьдесят первом этаже, - сказал Бенни.
И Том согласился, что если стекло не разобьется, то ничего хорошего из этого не получится. Если стекло не разобьется, то они будут говорить, что Том Мота даже обосраться толком не умеет. Ну уж нет, он не хотел давать этим сволочам даже такого повода для удовольствия. Говоря о сволочах, он частично имел в виду и нас.
- Не думаю, что он пробьет стекло, - покачал головой Бенни, и Том прекратил отсоединять компьютер.
- Я должен что-то сделать, - сказал он.
У нас такой спешки не было. Наше здание стояло на Великолепной миле в центре Чикаго, на углу, в нескольких кварталах от озера. Оно было построено в стиле ар деко и оборудовано двумя позолоченными вращающимися дверями. Мы медленно плелись по лестнице к вращающимся дверям, боясь того, что может ждать нас внутри. Поначалу нас выпирали пачками. Потом, когда у них этот механизм отладился, - по одному, по мере необходимости. Мы боялись, что в конце концов окажемся на нижней Уэкер-драйв. То есть, оставшись без работы, мы лишимся заработка, без заработка нас выставят из наших домов, а когда нас выставят, мы окажемся на нижней Уэкер, где займем место рядом с тележками из универсамов, приспосабливаясь к зиме и постоянной грязи на ногах. Вместо того чтобы бороться за приставку "старший" к должности, мы будем подбирать окурки на помойках. Представлять, как мы впадаем в это жуткое состояние, было забавно. И жутковато. На самом деле мы не могли поверить, что наши бывшие коллеги будут гудеть нам из "лексусов", проезжая по нижней Уэкер-драйв по пути домой, в пригороды. Мы не думали, что у нас возникнет желание помахать им вслед от горящих бочек из-под масла. Но то, что нам придется заполнять бланк безработного по Интернету, - в этом мы не сомневались. Нас пугала перспектива безуспешного поиска денег, необходимых, чтобы заплатить за аренду или по ипотечному кредиту.
Все же мы еще были живы, не стоило забывать об этом. Мы сидели за столами, а в окна по-прежнему заглядывало солнышко. В некоторые дни достаточно было просто выглянуть в окно, посмотреть на облака и макушки зданий. Мы сразу же воодушевлялись этим зрелищем. Мы становились "счастливыми". Мы могли даже проявить редкостную доброту. Возьмите, например, то время, когда мы тайком таскали сигареты "Олд голдс" в больничную палату Франка Бриццолеры. Или когда мы присутствовали на похоронах дочурки Джанин Горджанк, которую нашли задушенной на пустыре. Трудно поверить, что такое может случиться с кем-то, кого ты знаешь. Вы по-настоящему не видели плачущего лица, пока не попали на кладбище в тот момент, когда мать хоронит своего ребенка.
Девочке было девять лет. Ее выкрали ночью из открытого окна. Об этом было столько шума в газетах. Поначалу ее объявили пропавшей. Потом ее тело нашли. Нужно было видеть Джанин на этих похоронах среди фотографий Джессики, в окружении семьи, пытающейся ее поддержать… тут даже сердце Тома Моты не выдержало. Потом, когда мы вышли из зала прощаний и мрачно переговаривались друг с другом на автомобильной парковке, Том начал лупить свою "миату" 94-го года выпуска. Очень скоро на него стали обращать внимание. Он колотил кулаками по окнам и испускал жуткие крики: "Бля!" Он пинал двери и колеса. Наконец он упал на землю рядом с багажником и затрясся в рыданиях. С учетом обстоятельств такое поведение не назовешь немотивированным, но нас немного удивило, что именно на Тома это произвело самое сильное впечатление. Он лежал на асфальте парковки перед залом прощаний, в костюме и галстуке, и рыдал, как ребенок. Несколько человек подошли, чтобы успокоить его. Как мы предположили, отчасти он сорвался из-за того, что его бывшая увозит детишек в Феникс. Одно можно сказать определенно: несмотря на все несомненные факты, очень трудно понять, что думает та или иная личность в данный конкретный момент.
Мы полагали, что в век продвинутых технологий спадов в новой экономике больше не происходит. Мы считали, что такие события, как закрытие заводов в Айове и Небраске, где какие-то далекие от нас американцы борются с проваливающимися крышами и долгами на кредитных карточках, не имеют к нам никакого отношения. Мы смотрели, как по телевизору берут интервью у этих "синих воротничков". Даже в таком коротком репортаже невозможно было не почувствовать их боль и тревогу за себя и свои семьи. Но потом передавали прогноз погоды и спорт, а когда мы снова задумывались об этом, то речь уже шла о другом заводе и другом городе, а тот штат предлагал программы занятости для уволенных рабочих, с учетом их адаптации и переподготовки, и организовывал учебные центры. Нечего страшного с ними не должно было случиться. Слава богу, мы могли не беспокоиться о таких несчастьях. Мы - корпоративные граждане. Чего нам бояться с нашими научными званиями? Да и корпоративный жирок смягчит удар при падении. Нам были нипочем переменчивые рыночные ветра перепроизводства и избыток производственных ресурсов.
Но вот чего мы не приняли во внимание: во время экономического спада мы становились избыточным производственным ресурсом, и нас самих собирались пустить под гусеницы бульдозера, как излишки импортных печатных плат. По пути домой мы спрашивали себя: кто следующий. Следующим оказался Скотт Макмайклс. Его жена тогда только что родила. Следующей за ним стала Шарон Тернер. Они с мужем как раз купили дом. Имена - для всех остальных всего лишь имена, но для нас это были люди, вызывавшие у нас глубочайшее сочувствие. Те, кто укладывал в коробку свои пожитки, пожимал руки одному, другому, третьему и уходил, ни на что не жалуясь. Никакого выбора им не предоставили, и они проявляли безропотную покорность судьбе. Их уход мы воспринимали как самопожертвование. Они уходили, чтобы мы могли остаться. И мы оставались, хотя наши сердца следовали за ними. Потом наступила очередь Тома Моты, который хотел выкинуть свой компьютер в окно.
Он носил эспаньолку и был сложен, как бульдог, - коренастый, с несколькими складками на шее, нависающими одна над другой. Том не принадлежал к нам. В этом нет никакого высокомерия - только доброжелательная попытка сказать правду. В каком-нибудь другом месте ему было бы лучше - валил бы себе деревья в лесу или рыбачил где-нибудь на Аляске. А он вместо этого, облачившись в хаки, попивал кофе-латте на разборном диване и обсуждал, как сделать название товара нашего заказчика, изготавливающего прокладки, ассоциирующимся с понятием "больше абсорбирующий". То есть в те времена, когда у нас был заказчик, изготавливающий прокладки. Отказавшись от идеи выкинуть в окно компьютер, Том зациклился на своих журналах. Он сказал Бенни:
- Бенни, старина, ты должен забрать мои журналы у Джима. Этот говнюк их держит уже два месяца. Я без них отсюда не уйду. Но я к нему не пойду. Я никого не хочу видеть.
Когда Бенни нам об этом сказал, мы не могли почувствовать ничего, кроме жалости. Конечно, Тому наша жалость сто лет не нужна. Если б он узнал - плюнул бы нам в рожу. Жалость никому не нужна. Все хотят поскорей убраться отсюда к чертовой матери и не выставлять себя в смешном свете, а еще хотят поскорее забыть всю эту жуткую катавасию. Что никак не получится, если будешь ходить по кабинетам и собирать свои журналы. Спустя десять минут Бенни вернулся со старыми журналами "Машина и водитель", "Роллинг стоун", "Оружие и амуниция". Том сидел на полу в кабинете и заводил часы.
- Том, - окликнул Бенни.
Том не ответил.
- Том? - повторил Бенни.
Том продолжал заводить часы. Потом он встал, выдвинул ящик стола, извлек оттуда одну из тех теннисок, что он носил много дней подряд. Синяя (Бенни) и зеленая (Джима) тоже лежали в этом ящике. Том снял рубашку и натянул красную тенниску.
- Они считают меня клоуном, - сказал он Бенни.
- Нет. Никто тебя не считает клоуном, Том, - ответил Бенни. - Они тебя крепко держат за яйца, старина, это все знают.
- Дай-ка мне ножницы, - попросил Том.
Бенни рассказывал потом, что оглянулся и увидел ножницы на стеллаже Тома. Бенни сказал нам, что не хотел давать Тому ножницы.
- Они считают меня клоуном, - повторил Том; он сам подошел к полке, взял ножницы и принялся отрезать свои расчудесные модные брюки выше колена.
- Ты чего делаешь, Том? - спросил Бенни, фыркнув от смеха.
Он все еще держал в руках старые журналы Тома и смотрел, как тот сделал ножницами круг, после чего штанина свалилась на щиколотку. Тогда Том принялся отрезать рукав тенниски с другой стороны от отрезанной штанины.
- Том! - Загорелая рука Тома скоро обнажилась до самого плеча. На его бицепсе вилась татуировка в виде колючей проволоки. - Том, серьезно, ты чего делаешь?
- Будь добр, - сказал Том, - вырежи дыру у меня на спине.
- Том, зачем ты это делаешь?
Иногда требовались радикальные меры. Случалось так, что кому-нибудь приходилось садиться в машину с пакетом и мчаться в Палатин в офис "Федерал экспресс", который принимал почтовые отправления позже всех в штате, гарантируя доставку на следующее утро. Выброс товара на рынок новым клиентом, запланированный на понедельник, означал целую неделю бдений до часа ночи и сон урывками в воскресенье, то на одном, то на другом диване. Это называлось пожарной тревогой, а когда объявлялась тревога, нужно было бросать все. Никаких тебе посещений спортивного зала, никаких походов в театр. Ты никого не видел - ни свое пятилетнее дитя, ни консультанта по семейным отношениям, ни спонсора, ни даже собственной собаки. Мы боялись пожарных тревог. И в то же время мы участвовали в этом сообща, и после пяти дней каторжного труда изменения, произошедшие с командой, могли застать врасплох. Когда вы пять или шесть дней подряд вместе обедаете, помираете со смеху над чьим-то столом и совместно решаете какую-нибудь трудную задачу, то теряете иммунитет против духа товарищества. Мы вынуждены были признать, что люди, с которыми мы работали, со всеми их заморочками, со всеми добродетелями и ограничениями, не такие уж и плохие. Откуда это взялось? Дружеское расположение? "Тебя переполняет любовь к брату твоему", - сказал Ханк Ниари, цитируя кого-то. Он вечно кого-нибудь цитировал, и мы его за это ненавидели, если только он не умничал во время пожарной тревоги, когда мы любили его как брата. За следующую неделю это чувство успевало рассеяться. Но пока оно длилось, работа была свежим родником, подлинным источником света, предметом трогательных забот любящего сообщества.
Потом наступил спад, и пожарные тревоги прекратились. Никто уже не мчался в Палатин, никто не сидел на работе до часу ночи, никого не переполняла братская любовь.
Бенни спустился с Томом в лифте. В своей искромсанной одежде Том выглядел как человек, выброшенный волной на берег после кораблекрушения, - оборванный и цепляющийся за доску. Туфли и носки он снял и оставил их в кабинете вместе с брошенными там же журналами, фотографиями своих детишек и обрезками брюк и рубашки.
- И что ты собираешься делать? - спросил Бенни.
- А что я, по-твоему, собираюсь делать? - риторически ответил Том, когда они доехали до холла. - Буду искать новую работу.
- Нет, - сказал Бенни, - Я имею в виду прямо сейчас. Что ты собираешься делать сейчас?
Они вышли из лифта. Том еще раньше вытащил все карандаши и ручки из кружки, что стояла у него на письменном столе, и теперь в руках у него была пустая кружка. Том остановился в отделанном мрамором вестибюле, глядя, как спускаются другие лифты.
- Ты когда-нибудь читал Эмерсона? - спросил Том у Бенни.
Бенни не знал, где встать. Он нам потом рассказывал, что не знал, почему они остановились в вестибюле прямо перед лифтами.
- Так что ты собираешься делать, Том?
- Послушай, что сказал Эмерсон, - заявил Том и принялся цитировать: - "Несмотря на всю нашу грошовую мудрость, несмотря на нашу губительную для души рабскую приверженность привычкам, не подлежит сомнению, что у всех людей бывают возвышенные мысли". Ты это слышал, Бенни? Слышал или мне повторить еще раз?
- Слышал.
- Они меня никогда не знали, - сказал Том, мотнув головой в сторону тех ублюдков. - Никогда.